Памяти Анатолия Гелескула 1934-2011

Болеслав Лесмьян
   
КУКЛА

    Я – кукла. Светятся серьги росой нездешнего мира
    И сном по шелковой яви на платье вытканы маки.
    Люблю фаянсовый взгляд мой и клейкий запах кармина,
    Который смертным румянцем горит на матовом лаке.

    Люблю в полуденном солнце лежать на стройном диване,
    Где скачут зайчики света и где на выгнутой спинке
    Безногий ирис витает у ног задумчивой лани,
    А в тихой вечности плюша гнездо свивают пылинки.

    Признательна я девчурке за то, что с таким терпеньем
    Безжизненностью моею играет, не уставая,
    Слова за меня лепечет и светится вдохновеньем –
    И кажется временами, что я для нее живая.

    И мне по руке гадая, пророчит она, что к маю,
    Взяв хлеб и зарю в дорогу, предамся я воле божьей
    И побреду, босоногая, по Затудальнему краю,
    Чтоб на губах у бродяги поцеловать бездорожье.

    Однажды судьба не взлюбит – и вот я собьюсь с дороги,
    Останусь одна на свете, гонимая отовсюду,
    Уйду от земли и неба и там, на чужом пороге,
    Забыта жизнью и смертью, сама себя позабуду...

    Подобна я человеку – тому, Который Смеется.
    Я книгу эту читала... Премудростям алфавита
    Я, словно грехам, училась – и мне иногда сдается,
    Что я, как почтовый ящик, словами битком набита.

    Хочу написать я повесть, в которой две героини.
    И главная – Прадорожка, ведущая в Прадубравье,
    Куда схоронилась Кукла, не найденная доныне, –
    Сидит и в зеркальце смотрит, а сердце у ней купавье.

    Два слова всего и знает, и смерть называет Мамой,
    А Папой – могильный холмик. И всё для нее потеха...
    Голодные сновиденья снуют над пустою ямой,
    А кукла себе смеется и вслушивается в эхо...

    Конец такой: Прадорожка теряет жизнь на уступе...
    Намеки на это были. Смотри начальные главы...
    И гибнет кукла-смеялка с четой родителей вкупе.
    И под конец остаются лишь зеркальце да купавы...

    Писать ли мне эту повесть?.. Становятся люди суше,
    И сказка уже не в моде – смешней париков и мушек...
    Цветного стиха не стало... Сереют сады и души.
    А мне пора отправляться в лечебницу для игрушек.

    Заштопают дыры в бедрах, щербины покроют лаком,
    Опять наведут улыбку – такую, что станет тошно, –
    И латаные красоты снесут напоказ зевакам
    И выставят на витрине, чтоб выглядели роскошно.

    Цена моя будет падать, а я – всё стоять в окошке,
    Пока не воздену горько, налитая мглой до края,
    Ладони мои – кривые и вогнутые, как ложки, –
    К тому, кто шел на Голгофу, не за меня умирая.

    И он, распятые руки раскрыв над смертью и тленом
    И зная, что роль игрушки давно мне играть немило,
    Меня на пробу бессмертья возьмет по сниженным ценам –
    Всего за одну слезинку, дошедшую до могилы!


Перевод с польского Анатолия Гелескула, скончавшегося 25 ноября 2011