Ю. Ли-Гамильтон. Сонеты бескрылых часов I

РАЗДЕЛ I. КОЛЕСНАЯ КРОВАТЬ

Музе

I.

Лежать годами в позе мертвеца --
А всё вокруг живет и шевелится;
Лежать и знать, что сохнет поясница,
Что чахнут мышцы локтя и берца;

И знать, что летом не шагнуть с крыльца,
Не насладиться запахом душицы,
Под куполом листвы не развалиться,
Волной речной не освежить лица.

Терпеть, терпеть, когда проглянет иней;
Терпеть, что не увидишь блеск порош
И зимний лес, терзаясь от бессилья,

Где терн зарянка склевывает синий.
Но если, муза, ты ко мне войдешь,
Отчаяние складывает крылья.

II.

Когда б не ты -- под ношей апатичной
Тех годовых колец, что, тело сжав,
Ползут по мне -- то каждый мой сустав
Раздавлен был бы грудою кирпичной;

Ты есть, и злость удавки параличной --
Удел, что не лютей иных расправ,
Но первородство променял Исав
На порцию похлебки чечевичной.

Был заперт царь без пищи и воды
С глумлением в подземные хоромы
Меж кладов, непригодных для еды;

Вот так моя окружена кровать
Рядами полок, где смеются томы,
Что не могу ни слушать, ни читать.

Феи-крестные

Я думаю, меня крестили феи,
Исполненные зависти и зла;
И в кубках их плескалась, словно мгла,
Сплошная желчь, проклятием чернея.

"Будь книжником, но не читай трофеи,
Стоящие на полках без числа";
Недвижность тела мне дана была,
Чтоб я сполна отяготился ею.

Но добрый эльф с сочувствием во взоре
Влил капельку поэзии в питье,
Что горькой желчью пенилось в фарфоре;

За годом год, пока влачу житье,
Та капля золотит и боль, и хвори;
Но -- Боже! -- как горчит вино мое.

Во снах

Бессменно я на ложе жалких дрог
Лежу без дум, оцепенелым прахом;
Года ползут подобно черепахам,
И днем и ночью отмеряя срок;

Но вижу в снах, что отступился рок;
Я груз его стряхнул единым махом,
И встать сумел, и зашагал по шляхам,
Свободный, словно в поле ветерок.

Посильна мне ходьба и даже бег;
Могу бродить осенними лугами;
Весною выйти на скалистый брег;

И летом брод нащупывать ногами
В ручье; или стекло замерзших рек,
Коньки надев, исчерчивать кругами.

Сумерки

Глухая боль сжимает сердце дня
С заходом солнца; замелькали тени
Мышей летучих на кустах сирени,
И детская утихла беготня.

Волы с полей плетутся вдоль плетня,
Бой колокольный отзвуком мигрени;
Вот по соседству скрипнули ступени --
Там ужинать садятся у огня.

А я лежу недвижимо в саду,
И думаю, что годы проведу
На этом ложе, немощью клейменном;

И утешаюсь рифмами, пока
На мир луна не глянет свысока
И не повиснет вон над тем лимоном.

Здоровью

Здоровье! Жизнь уходит день за днем,
И год за годом тонет, как в трясине,
Без перемен -- твое крыло поныне
Печальный мой не осенило дом.

И в жизни, обернувшейся нулем,
Я смысл ищу, напрасно лоб морщиня,
Как те, чьи очи в море и пустыне
Ощупывают мертвый окоем.

Не так вопили греки в крае диком,
Полоску моря взорами сверля,
Как я тебя приветствовал бы криком;

Не как Колумб, стоявший у руля
В тот час, когда под корабельным гиком
Громоподобно ухнуло: "Земля!"

Греки -- аллюзия на "Анабасис" Ксенофонта.

Утраченные годы

Сначала детство прочь мое ушло --
Куда ушли следы смешного пони,
Куда ушли цветы на горном склоне,
Коньки ушли, удилище, весло.

А после юность прыгнула в седло,
За музыкой и танцами в погоню --
Куда уходят девичьи ладони,
Куда уходит летнее тепло.

Теперь и зрелость тонет там же, где
Плач пленных птиц, и прошлогодний лед,
И каждый день, потраченный впустую.

Смирилась плоть, покорная узде,
Но мой мятежный дух крылами бьет,
Бездонности небесной салютуя.

На форзаце "Le mie prigioni"

Поэт, чей дух был кроток и смирен,
Изведавший австрийские темницы,
Оставил эти светлые страницы,
Италию поднявшие с колен.

И в Шпильберге, под гнетом мрачных стен,
Он сеял зерна, из каких родится
Свободы долгожданная пшеница,
Пока не завершился долгий плен.

Но для чего мой тесный каземат,
Где, в тщетном ожидании известий,
Надежды угли все слабей чадят?

Здесь не раздастся зов к священной мести,
Но сквозь решетки можно видеть взгляд
При тусклом свете тлеющих созвездий.

Пеллико (1789-1854) -- итальянский поэт и публицист, был арестован в 1820 г. за участие в карбонарском движении и провел 10 лет в тюремном заключении.
"Мои темницы" (итал. "Le mie prigioni") -- название его тюремных мемуаров (1832).
Шпильберг -- австрийская крепость, в которой содержались многие карбонарии.

"Сильвио Пеллико десять лет провел в разных темницах и, получа свободу, издал свои записки. Изумление было всеобщее: ждали жалоб, напитанных горечью, — прочли умилительные размышления, исполненные ясного спокойствия, любви и доброжелательства."
(А. С. Пушкин, Об обязанностях человека. Соч. С. Пеллико)

Улиточьи бега

Полз желтый шар в небесной вышине,
Никак не достигая апогея,
А я лежал в кровати на аллее,
Считал часы, и тошно было мне.

Я наблюдал улиток на стене,
На полосы их раковин глазея:
Как будто разноцветные жокеи
У каждой притулились на спине.

Бегут улитки в трещинах стены
Быстрее, чем дневной спадает жар.
Лежу в саду, года мои длинны;

Часы мои -- медлительный кошмар.
Улитки рядом с ними -- скакуны;
Я ночи жду; и вот, скатился шар.

Лепет ручья

I.

Отчаянье своих бескрылых дней
Плетением стихов я отгоняю,
Надеясь, что их будущность земная
Моей немного будет подлинней.

Но в клочья их порвал бы я, сумей
Встать с удочкой в руках на зорьке мая;
Пускай бумага уплывет немая
Вниз по ручью и канет меж камней.

Уймись, уймись, калечный пустомеля!
Уж никогда, дыханье затая,
Не встанешь ты на каменистой мели,

Где пенится бурлящая струя,
И мушкою подманенной форели
Не вытащишь вовеки из ручья!

II.

Но если чудо вдруг произойдет,
И я однажды, путаясь в осоке,
Приду с любимой удочкой к протоке,
Когда раскинет вечер свой капот;

Я пожалею маленький народ,
Счастливый, шаловливый, пестробокий,
И удочку сломаю -- в путь далекий
Пусть он плывет по воле бурных вод,

Как я когда-то. Как же было сладко
Отправиться к реке в вечерний час
И долго-долго плавать без устатка;

И в глубину нырять за разом раз,
Рукой ища, какая же загадка
На дне укрыта от нескромных глаз.

Остальным

Вы, кто сейчас под сводами листвы
Легко шагает лесом онемелым,
Где дрозд поет над гиацинтом белым
И над росинкой, полной синевы;

Когда бы на день потеряли вы
Свою свободу управляться с телом,
То к жизни в равнодушье закоснелом
Остались бы по-прежнему черствы?

Вас проучить бы, в клетку заперев,
Туда, где горе кормится лузгою
От проса жизни, -- не на долгий срок --

Покуда не освоите напев,
Какой выводит пленный дрозд с тоскою;
Вам станет жизнь мила через часок.

Дед Мороз

Вот Дед Мороз с седою бородою
В дома приносит падуб сквозь метель;
И пудинг, мясо, пироги да эль
На стол спешат веселой чередою.

Детишек встречен шумною ордою,
Он входит; золотая канитель
И мишура опутывают ель,
Что предстает рождественской звездою.

Мне видятся детей счастливых лица,
И эта ель, и пунш из пенных чарок;
Вдыхаю запах воска и смолы;

Я рад, что жизни лакомство дарится
Другим, хоть мой рождественский подарок --
Давно привычной боли кандалы.

Эльфийский конёк

I.

Мою кровать доставили туда,
Где снег лежал подобьем зимней сказки;
И карлик мне какой-то без опаски
Явился у замёрзшего пруда.

Шесть дюймов ростом; борода седа;
В мышиной шапке пепельной окраски;
Два крошечных конька на опояске
Висели и блестели, как слюда.

Я незнакомца попросил: "Позволь
Полюбоваться на твои конёчки,
Я раньше на катке бывал не раз.

А кто ты?" -- "Зимних эльфов я король.
Мы летом спим в лесу поодиночке,
Покуда стужа не разбудит нас."

II.

"Дорожкой лунной мы идём на пруд
И режем лёд коньков точёным краем;
Наш праздник развесёлый нескончаем
В часы, когда все смертные уснут.

Порою из коры сплетаем жгут,
Лесных мышей в салазки запрягаем
И катимся; а то в снежки играем --
У эльфов много сыщется причуд.

Но верно ли, что ты уже не тот:
Лежишь недвижно, отпрыск человечий,
И больше встать не можешь на коньки?

Сегодня я спешу, но через год
Опять приду искать с тобою встречи,
Когда наступят зимние деньки."

III.

Вот с той поры серебряный конёк
Лежит в постели рядышком со мною;
Игрушечный, едва ли в дюйм длиною,
Пригодный только для эльфийских ног.

Но эльфов больше нет; я одинок,
И вспоминаю дни порой ночною,
Когда владел ногами и спиною
И мог свободно выйти на каток.

Нет лучше ничего, чем без забот
Поэзию кругов писать коньками
По заповеди малого народца;

Над головой лучистый небосвод,
Испуганная щука под ногами...
Катайтесь же -- назавтра не придётся.

Моей колёсной кровати

Прокруста ложе, пыточная дыба,
Стальная рама, дощаной хомут;
Вокруг тебя кружат, как чёрный спрут,
Немых кошмаров жуткие изгибы;

Влача ступней многопудовых глыбы,
Бескрылые часы едва бредут.
Когда я в смерти обрету приют,
Ты за труды свои не жди "спасибо".

И если ты отыщешься в чулане,
Нашедший спросит: что за лиходей
Подобной вещью пользовался ране?

От страха пред судьбой похолодей!
Я верю, что страдать в твоём капкане
Не будет больше нужды у людей.

Corso de' Fiori

Сегодня Битва роз; сегодня имя
Флоренция благое подтвердит:
И воз крестьянский розами увит,
И чванный экипаж украшен ими;

Продлиться этой пышной пантомиме
Весь долгий день, под перестук копыт,
Пока бутон последний на гранит
Не будет брошен в сумеречном дыме.

Звучат шаги толпы разноголосой,
Вдыхающей апрельский аромат,
А в воздухе такая благодать,

Что даже я гирляндами колеса
Увить кровати жалкой был бы рад
И должное, как все, весне воздать.

Corso de' Fiori -- весенний парад повозок, украшенных цветами, который проводился во многих итальянских городах.
Флоренция -- итал. Firenze из лат. Florentia, т. е. "цветущая".

Упокоясь

Пусть буду я, как жил, когда умру,
Запечатлён на мраморном покате:
Недвижно распростёртым на кровати,
В какой меня возили по двору.

Но темя не заноет поутру
И боль на теле не сожмёт объятий,
Когда покой в посмертной благодати
Опустится к колёсному одру.

И пусть напишут: был придавлен глыбой
Он той, что направляет бег светил;
Была постель ему вседневной дыбой;

И он страдал, и потому творил,
Но зависти не знал покойный, ибо
Не метил в рай, мир бездною не мнил.

Орлы Тиберия

На Капри есть среди иных поверий
Легенда, что привязывал к орлам,
Со скал швыряя в дар морским валам,
Рабов мятежных некогда Тиберий.

Взлетал орёл, простор крылами меря,
Противясь ненавистным кандалам,
Но уставал -- и связанным телам
Исчезнуть в море, словно в пасти зверя.

Не уступай, орёл моей души;
Пусть тянет долу плотская обуза --
Противоборствуй, крыльями маши,

Покуда плод нелепого союза
В болотные не рухнет камыши.
Эфира с прахом нерушимы узы!

Моей черепахе Хроносу

Ползущая медлительно и вяло,
Ты, знаю, не откликнешься на зов,
И символом бескрылости часов,
Чей ход неспешен, для меня ты стала.

Тебе и мне кровать да одеяло --
Весь мир, где нет ни моря, ни лесов;
Я здесь судьбою заперт на засов,
Года идут, и душу губит жало.

Но панцирь черепаший -- корпус лиры,
И эллины извлечь из вас могли
Живое трепетание стихиры.

Взлетая, звуки таяли вдали,
В высотах светозарного эфира,
Отвергшие бескрылие земли.

Корпуса древнейших греческих лир (хелисов) делались из панциря черепахи (карапакса), обтянутого воловьей кожей. По преданию, первый хелис был создан Гермесом.

Солнечные часы

I.

Полдневным зноем дышит небосвод,
И возле дома, ставшего тюрьмою,
По солнечным часам глухонемою
Улиткой тень поблеклая ползёт.

Невыносим её ленивый ход!
Считаю годы, отнятые тьмою,
И следом за судьбой моей хромою
Она уныло тащится вперёд.

Тень горести, таящейся во мгле,
Скажи, ужели глыбой омертвелой
Я должен провести остаток дней?

Ужели нет Исайи на Земле,
Что распрямил бы скрюченное тело
И тень вернул на десять ступеней?

II.

Но нет, на зов не явится пророк,
Казнённый деревянною пилою,
И посоха не вскинет над землёю,
Подняв меня с больничных этих дрог.

Я не Ахаз. Следит за мною рок,
Выказывая нетерпенье злое,
Сквозь Небеса, затянутые мглою,
И тень сольётся с Ночью в скорый срок.

Ах, Время, с роком явно мы враги,
Избавь других от моего клейма:
Мне будь улитой, а для них беги,

И сносною покажется тюрьма;
Вздохну, и в путь -- туда, где нет ни зги,
Но вечная странноприимна тьма.

Здесь аллюзия на Книгу пророка Исаии: «В те дни Езекия заболел смертельно. И пришел к нему пророк Исаия, сын Амосов, и сказал ему: так говорит Господь: сделай завещание для дома твоего, ибо ты умрешь, не выздоровеешь. Тогда Езекия отворотился лицем к стене и молился Господу, говоря: «о, Господи! вспомни, что я ходил пред лицем Твоим верно и с преданным Тебе сердцем и делал угодное в очах Твоих». И заплакал Езекия сильно. И было слово Господне к Исаии, и сказано: пойди и скажи Езекии: так говорит Господь, Бог Давида, отца твоего: Я услышал молитву твою, увидел слезы твои, и вот, Я прибавлю к дням твоим пятнадцать лет, и от руки царя Ассирийского спасу тебя и город сей и защищу город сей. И вот тебе знамение от Господа, что Господь исполнит слово, которое Он изрек. Вот, я возвращу назад на десять ступеней солнечную тень, которая прошла по ступеням Ахазовым. И возвратилось солнце на десять ступеней по ступеням, по которым оно сходило.» (Исаия, 38: 1-8).
Пророк Исаия скончался мученической смертью -- по приказанию царя Манассии он был перепилен деревянной пилой.

Оригинал: