Терново-лавровый венок

1.

В таверне у дубового стола
Народная стихия веселится,
И скалятся бессмысленные лица,
Осоловев от хмеля и тепла.

Угарный чад струится от котла,
Кипит уха из окуня с плотвицей;
Несет стаканы пухлая девица
Какого-то кошмарного бухла.

А Муза, словно в рот набрав воды,
Молчит, хотя не слышно канонады;
Вокруг еще ни глада, ни беды,
Но песен нет -- лишь пьяные рулады;
Ища в душе ушедшего следы,
Я на скамью широкую присяду.

2.

Я на скамью широкую присяду:
Где океан могучий гонит вал,
Где кто-то речки пронумеровал,
Поставлена чугунная ограда

У памятника сталинскому аду,
Где узника сгубил кровавый шквал;
Смотрю, как истерзал чугун вандал,
Потомок сволочей из продотряда.

Вступаю в слог поэта, словно в храм;
Он был жестоковыен и упрям,
Оставивший нам царственные клады;
На чугуне -- от лома белый шрам,
И, стоя у былых болотных ям,
Скажу Судьбе: "Уже довольно яду".

3.

Скажу Судьбе: "Уже довольно яду.
Россия ядом опилась сполна.
Поведай мне, какая в ней вина,
За что она не ведает пощады?

А где-то на полях звенят цикады,
Плывет над лесом юная луна;
Творцам российским бездна суждена,
А тамошним --  и Ватикан, и Прадо.

Свои дары Европе расточая,
Ты здесь испепеляешь всё дотла:
То жгучесть белены и молочая,
То черная стрела из-за угла.
Ну что же ты молчишь, не отвечая?
Ты лучше бы вина мне подала."

4.

Ты лучше бы вина мне подала,
Овеянного дымкой золотою.
Пусть ничего я путного не стою,
Но никому не причиняю зла.

И голос хрипл, и речь моя дряхла,
Зачем же их топтать своей пятою --
Тщетою, нищетою, немотою --
Они и так бесплодная зола.

По-женски ты лукава и ревнива;
Зашиты рты; подмочены огнива;
Свихнешься от такого ремесла!
Куда ни ступишь -- марь или крапива;
Затягиваешь в омут всё, что живо;
Умаялась, аж пот катит с чела.

5.

Умаялась, аж пот катит с чела.
В самопознаньи -- многая печали.
Пока другие песни щебетали
С веселой беззаботностью щегла,

Меня манили тишь и полумгла,
Где тонут тени в старом ветровале,
Где путника не встретят на вокзале,
Где не звенят с утра колокола.

И, обретя укромный уголок,
Я находил в нем горькую усладу,
Но даже там охотник и стрелок
Мне приготовил тайную засаду;
И ныне, заманив меня в силок,
Ты крутишь петлю восемь жизней кряду.

6.

Ты крутишь петлю восемь жизней кряду,
Я на девятой обрету уход;
Судьба, послушай -- жаль, что я не кот,
Упитанный, вальяжный, толстозадый.

Мурлыкал бы я кошкам серенады
Ночами у хозяйкиных ворот...
Но я не кот, а ты своих сирот
Терзаешь, как селяне конокрада.

Короста лжи заклеивает рты,
Тела сжимают липкие жгуты
Премерзостными щупальцами гада,
В любую рану вложены персты.
Поди же прочь и забери мечты --
Оставь одну, мне большего не надо.

7.

Оставь одну, мне большего не надо,
Одну причуду на закате лет;
Я не спешу пока вернуть билет,
Но не ищу добычи и награды.

От яслей до ножа плетется стадо;
Исхода нет, и смысла тоже нет,
Но ищут сумасброды Новый Свет,
Где даже летом светятся Плеяды.

Мы все живем у времени во власти,
Его неодолима кабала,
Но истина заключена в контрасте
Скалы и зыби, лапы и крыла.
Скорее в путь! на корабельной снасти
Не затянув последнего узла.

8.

Не затянув последнего узла,
Отчалить нам под скрипы такелажа;
Плывем вперед, по воле высшей блажи,
По глади темно-синего стекла.

Размеренные отплески весла...
Бесцельно над пучиною бродяжа,
Мы избежим обманного миража,
Минует нас подводная скала.

Кто ведает, куда мы попадем?
Быть может, остров за волной морскою
В пространстве нам откроется пустом;
Украшенный пиратскою серьгою,
Я не спеша войду к Цирцее в дом,
Приняв покорно зелье колдовское.

9.

Приняв покорно зелье колдовское
Из нежных рук дарительницы бед,
Немедля, словно сладостный шербет,
Я вылью в рот недрогнувшей рукою.

Руно покроет тулово нагое,
В лугах пойду искать себе обед...
Откуда ты узнал, слепой аэд,
Что скрыто под личиною людскою?

Бежит повеса в облике оленьем,
Гадюки души извергов таят,
И не поэты ль к травам и кореньям
Склоняются в обличии дриад?
Но, не гадая над преображеньем,
Без тостов ковш я выпью, без тирад.

10.

Без тостов ковш я выпью, без тирад,
За тех, чей дух отмечен разнобоем;
За тех, что даже перед аналоем
Стоят и саркастически ворчат.

Они вовек не выйдут на парад --
Шагать в строю, как свойственно героям,
Им не дано. Они не ходят строем,
А только в одиночку и вразлад.

Я пью за вас, чей тяжкий груз свинцов,
Кто сохранил достоинство мужское,
За бунтарей, упрямцев, гордецов,
Избравших горькой участью благое,
За бардов, менестрелей и певцов,
За всех бродяг, за каждого изгоя.

11.

За всех бродяг, за каждого изгоя
Никто, никто ответа не несет.
От века не пустеет эшафот,
И по ступеням кровь течет рекою --

Там распинают племя ведовское.
Когда визионер откроет рот,
Скучает и безмолствует народ,
Ему по вкусу знание другое.

Не падал сверху свет паникадила,
Лишь луч луны пронзал тюремный смрад,
Но Розы лепестки, а не могила,
Иных миров неведомый уклад
Являлись в каземате Даниилу,
Кто век недолгий прожил вдругоряд.

12.

Кто век недолгий прожил вдругоряд,
Угрозу вражью чувствует спиною.
Он драку не обходит стороною,
И в оный час его неробкий взгляд

Порвет катапетасму царских врат,
Где в темноте откроется Иное:
И брызнет слово лавою пещною,
И обернется строфами баллад.

Нам не к лицу чуждаться воровства,
Век-волкодав видал и не такое --
На виселицах платится лихва,
Жжет полымя, слепое и глухое;
И сызнова ты сгинешь, Франсуа,
Не заслужив ни счастья, ни покоя.

13.

Не заслужив ни счастья, ни покоя,
Не обретя двора, а только кол,
Ты на пиру богов украсишь стол,
Как вкусное и сытное жаркое.

К другим во сне придет Оле-Лукойе
(К тебе, подлец, ни разу не пришел!),
И там, зеленый украшая дол,
Распустятся махровые левкои.

Но нам иные сны приходят ночью,
А потому, мой злополучный брат,
Хоть наше слово -- стрекотня сорочья,
Пиши, перо сжимая как булат,
В конце строки поставив многоточье...
А рукописи все-таки горят.

14.

А рукописи все-таки горят...
И Велимир, поддерживая пламя,
Швырял стихи дрожащими руками,
Из наволочки вынув наугад.

И сыпался бумажный листопад
На угли в древней придорожной яме;
Дымил кизяк, оставленный конями,
Чьи седоки -- аланин и сармат.

В туманности огромной и белесой
Кружил земшар -- гигантская юла;
Светлели тени на опушке леса;
И мудрая тропа туда вела,
Где притулился Франсуа-повеса
В таверне у дубового стола.

15.

В таверне у дубового стола
Я на скамью широкую присяду;
Скажу Судьбе: "Уже довольно яду,
Ты лучше бы вина мне подала.

Умаялась -- аж пот катит с чела!
Ты крутишь петлю восемь жизней кряду;
Оставь одну, мне большего не надо,
Не затянув последнего узла."

Приняв покорно зелье колдовское,
Без тостов ковш я выпью, без тирад
За всех бродяг, за каждого изгоя,
Кто век недолгий прожил вдругоряд,
Не заслужив ни счастья, ни покоя...
А рукописи все-таки горят.