Леконт де Лиль. Иероним

Монахи в ряд сидят и молятся прилежно,
Их куколи черны, а рясы белоснежны; [2]
Вот "Angelus" прочтен, окончены псалмы,
Закрыт молитвослов. Недвижны и прямы
Монахи на скамьях, как скалы из гранита,
Как статуи святых, что в темных нишах скрыты,
С руками на крестах. Зал ладаном пропах,
Играют блики свеч на гладких черепах
И тают в темноте пушинкой золотою.
Необозримый зал охвачен немотою,
И весь капитул ждет. В холодной вышине
Над ним худой Христос, прикованный к стене,
Во весь гигантский рост царит в застывшем храме,
Источенных стропил касаясь кулаками.
На кафедре сидит задумчиво под ним
Аббат монастыря, седой Иероним.

Пред ним босой монах; виднеются на плитах
Кровавые следы его ступней разбитых;
Он так же, как и все, в молчанье погружен,
И странен взор его, как будто грезы он
Чудесные узрел сквозь каменные стены;
И на устах его улыбка дерзновенна;
Не преклонив главы, он держится, как князь --
Пощады не прося и кары не страшась.
Перекрестился тот, кому дарован посох,
Кому покорно всё: и сервы на покосах,
И люд мастеровой в окрестных городах;
Кому дано судить, внушать отребью страх
И волею своей, как иеромонаху,
Анафеме предать или послать на плаху;
Барон в стальной броне, надменен, именит,
Покорно перед ним колена преклонит;
Аббат Иероним, на чьем челе морщины
Освящены постом, натруженную спину
Неспешно разогнул и громко произнес:

"Два года протекло -- и что же, о Христос,
Я вижу пред собой? Дорогами кривыми
Вернулся еретик, великой нашей схиме
Нарушивший обет. Откуда вы пришли?
В каких концах огню назначенной земли
Скитались вы? Ужель в мирской грязи да иле
Вы похоти свои не удовлетворили?
Что вы искали там, что обрели, мой брат?
Похоже -- ничего. Презренный ренегат,
Из тех, кто по земле за призраками рыщет,
Подобно мертвецу, что гроб никак не сыщет,
А впереди уже маячит Страшный Суд,
И каждого туда однажды призовут;
Представьте, каково, опутанным грехами,
До срока пролежать в гробу, в смердящей яме.
Будь знатен, и богат, и проживи сто лет,
От кары роковой нам избавленья нет.
Вам это невдомек? Кто не блюдет Закона --
Слепой птенец, что мнит достигнуть небосклона.
Дорог не различит его незрячий глаз,
И падать на пути ему за разом раз
До той поры, когда на берегу Геенны,
Где слышен скрип зубов,  среди зловонной пены
Он будет ввергнут в пасть голодного огня.
Я истину реку, послушайте меня!
Блаженство обретет избравший власяницу,
И подвиг пресвятой ему вознаградится,
Но Дьявол приберет изнеженную плоть.
Несчастье тем, кому не дорог наш Господь!
Несчастье тем, кого теснит Христово братство;
Безумие -- желать, а думать -- святотатство!
Увы! Пришла пора последним временам,
И скоро Страшный Суд откроет вечность нам,
И похоронный звон, что не сулит пощады,
Обрушится с высот на веси и на грады!
И ураган придет на Землю в должный час,
И, как жнивье с полей, нещадно сдует нас.
Тогда предстанет всяк перед лицом Закона:
Рабы и господа, народы и короны,
Кто лишь вчера рожден, кто немощен и стар.
О, скоро письмена увидит Валтасар!
Желания -- обман, и радость эфемерна,
Во всяком питии сокрыты яд и скверна,
И все науки лгут, и нет надежд давно,
А то, что должно знать, в Писании дано!
Всего лишь труп живой, кто в Церкви усомнился;
Кто, изменяя ей, соблазнами пленился,
Кто норовит вкусить желаний горький плод --
Он их не утолит, но навсегда умрет.
А потому молчи, покорствуя и веря,
Что в Царствие Свое Господь откроет двери,
Пади со стоном ниц, ничтожен и убог,
Вот наилучший путь, вот мудрости урок.
Да! Для смятенных душ, живущих в мире бренном,
Исполненном нужды, печальном и растленном,
Одна защита -- Бог! Иначе западня
И козни Сатаны, что грешников маня,
Как ненасытный лев, укрывшийся в засаду,
Пытается нанесть ущерб людскому стаду;
Извечно начеку сей ненавистный Лжец,
Он стережет в ночи отбившихся овец,
Вдали от пастуха, ограды и овчарен
Кидается на них, и грозен, и коварен!
Подумайте же, сколь ничтожно всё вокруг
Перед лицом Огня и бесконечных мук
В той бездне, что для душ гнилых неотвратима!
Но тяготила вас монашеская схима,
Наш непокорный брат; в злонравии своем
Упрямствовали вы, пороча этот дом,
Заступников святых на небе оскорбляя;
На прегрешенья вас толкала воля злая.
Зло было велико. Несет болезнь и грязь
Паршивая овца, в кошаре заведясь;
Так оскверняли вы священную обитель,
Был этим огорчен наш вышний Покровитель,
Расплате за грехи теперь пора пришла,
Задача мне сия горька и тяжела
По дряхлости моей, но этой плоти хилой
Для праведных трудов Господь дарует силы,
А грешника спасти -- нет праведней труда,
И волею Его рука моя тверда.
Итак, заблудший брат, в холодном подземелье
Вас ожидает пост и нищенская келья:
Как завещал канон давно ушедших дней,
Вам в пищу принесут отбросы для свиней;
И груда из камней для вас послужит ложем;
Мы тело изнурим и разум ваш стреножим.
Во глубине тюрьмы, меж смрадных нечистот,
На ваш мятежный дух Блаженство снизойдет;
И чистая душа, отныне не лукавя,
Диаволу назло, в своей бессмертной славе
Взлетит торжествовать под шорох белых крыл,
И пусть нас сохранит архангел  Михаил!
Да будет посему! И будет крепко слово,
Примите же вердикт Капитула Святого,
Главу свою склонив и на колена встав,
Как издревле велит монашеский устав.
Покайтесь во грехах, да сгинет Ворог клятый!"

И отвечал монах на приговор аббата:

"О, братия, и вы, почтенный наш приор,
Не стоит выносить поспешный приговор.
Не слышит лишь глупец резонов, разъяснений,
Ему любая речь, что ветра шум осенний.
Послушайте ж! И вы поймете мой удел:
Что должно, сделал я и то, что Бог хотел!
Я подлинную суть сейчас для вас открою.
О, сколько долгих лет глухой ночной порою
Молился рьяно я на каменном полу,
Какую воздавал Всевышнему хвалу!
В келейной темноте, упавши на колени,
Мечтал узреть Сады, не знающие тени,
Куда несут крыла избранников Его!
Как истязал свое земное естество,
Чтоб из рубцов и ран моя душа взлетела,
Достигув, наконец, небесного Придела,
Где подлинная жизнь, где истина царит!
Изнеможен постом, бесчувственный гранит
Слезами поливал -- они стекали в щели,
И все грехи земли на мне ярмом висели;
Я Господа молил за всех, кто сир и мал,
Взывал, взывал к Нему -- но Он не отвечал!
И я тогда постиг, что слезы и молитвы --
Не меч и не доспех для предстоящей битвы!
В тиши монастырей найти себе закут,
Когда ягнячью плоть на части волки рвут,
И жалко блеет он в зубах у злых громадин,
Но не спасет его, кто ни горяч, ни хладен!
Поститься и стенать, изнашивая зря
Суставами колен ступени алтаря,
Где умер Он за нас, и отправляя требы
В те времена, когда рыдмя рыдает Небо,
Когда ликует ад, и втуне пролита
Божественная Кровь с высот Его креста!
Так пробавлялись мы молитвою унылой,
Покуда Сатана вливал отраву в жилы
Народам и князьям, распространяя зло,
И бешенство в крови на гибель их вело!
Бездействовали мы, а на святое дело
Давали в дань одно измученное тело,
Но грош ему цена! Тщеславья наглый сон,
Что малостью такой пребудет мир спасен!
Шли праведники в бой и смело гибли в сече,
Но избегает трус принять их груз на плечи,
Мы норовим обресть Блаженство без тревог!
О нет! Иных уплат от нас желает Бог --
Над миром Он простер карающие длани,
И преданных Ему зовет на поле брани.
Пусть мертвые своих хоронят мертвецов,
Спасай Адамов род, вставай в ряды бойцов,
И чресла препояшь, и в бой иди без страха!"

Терпенье потеряв, аббат прервал монаха:

"Довольно лишних слов! Прошу -- покайтесь, брат,
Пора нам завершить сей тягостный обряд.
Вы в дерзости своей не знаете границы.
Рабу ли осуждать, что в хижине ютится,
Властителей земли, их сокровенный план?
Не Господом ли нам порядок этот дан?
Ребенку ли с его поспешностью упрямой
На веру посягать, расшатывая храмы?
Я многое постиг за восемьдесят лет,
Не вам учить меня, не вам давать совет.
Безумие и желчь, греховность и гордыня;
Да кто же вы такой, чтоб взвешивать святыни,
Им цену назначать и свысока судить,
Как был устроен мир, каким он должен быть?
И вам ли толковать Божественную волю?
Нет, вами движет спесь пустая -- и не боле.
Вы бредите, мой брат. И в этот горький час
Бессмертием души я заклинаю вас
Рассудку вопреки не искушать судьбины.
Обрушивает Бог надменные вершины,
Тщеславие стыдом наказано сполна,
Был в бездну за него низвержен Сатана!
Не меряйте же мир своею меркой куцей,
Непостижима суть пылинке в Божьей руце,
Но все вокруг Его знак мудрости несет:
И звезды для небес, и жабы для болот,
И травы для лугов, и снег для гор могучих;
Дан реполову мох [3], орлу -- паренье в тучах!"

"Решает Бог, кого направить против зла,
Избрал Он малых птиц, а вовсе не орла, --
Ответствовал монах. -- Он властен над судьбою,
А я -- Его стрела, я -- рог, зовущий к бою;
Стрела на тетиве и зычногласый рог
Взлетят и вострубят, когда прикажет Бог.
О братия, в ту ночь, о коей речь веду я,
Молился я во тьме, терзаясь, негодуя,
Что торжествует грех среди земных долин;
Вдруг голос надо мной проговорил: Мой сын!

Тот голос грустен был и звучностью своею,
Казалось, наполнял немые эмпиреи.
Всем телом задрожав, я очи поднял ввысь,
Но светлые лучи оттуда не лились --
Средь мертвенных огней кружилися во мраке
Драконы, и коты, и свиньи, и собаки,
Я с ужасом узрел в той черноте без дна
Рои гигантских жаб, и серная слюна
Из пастей их текла, ощеренных в оскале,
И проклятых уста кощунства изрыгали,
Предстала предо мной безводная скала,
Где кости мертвецов лежали без числа;
Там Святость на столбе недвижная висела,
И в сонме страшных туч Ее живое тело
На части разрывал летучий легион;
Клекочущая рать неслась со всех сторон,
И ворон, и орел, и гриф, чернее дёгтя;
Терзали Божью плоть их крылья, клювы, когти!
А у Него в ногах Апостолы сквозь сон
Обозревали Рай, что им в конце сужден.
И голос был с Креста, смертельной полон муки:
"Мой бок пронзен копьем, Мои прибиты руки;
Мои ученики оставили Меня;
Железный век лишен и света, и огня,
И отдан Я во власть кошмарных чудищ ада,
Покинь же монастырь, Мое земное чадо!
Твои мольбы и стон -- потеха для чертей.
Иди тайком, вдали от езженных путей.
Во имя душ людских, униженного Бога
Ступай немедля! В Рим лежит твоя дорога,
Где Иннокентий спит среди вселенских зол;
Ударом кулака тряхни его Престол,
И пусть слова твои его наполнят гневом;
Напомни: Сатана вредит Моим посевам,
В Прованс и Лангедок давно уж он проник,
А принцы и князья, в пылу своих интриг
О вере позабыв, угодья делят рьяно,
И отдан челн Петра на милость урагана;
Епископы себе построили дворцы,
Их митры в жемчугах, что царские венцы,
Тогда как паства их рыдает, не смолкая,
Не зная пастухов, босая и нагая;
Монахи, обленясь, забыли свой обет;
Утробы усладить -- другой заботы нет,
Однако в Судный день, когда взовьется пламя,
Откормленных свиней ждут вилы с вертелами;
А между тем, поля и пажити топча,
Кругом еретики кишат, как саранча,
Что отрицают днесь в кощунственном соблазне
И таинство Холма, где Я подвергнут казни,
И ангелов Моих, и праведных Моих,
И даже Бог Святый -- посмешище для них!
Ты папе расскажи, что древняя Пещера
Бурлит, раскалена, выбрасывая серу,
Что крепнут силы зла, что чаяний маяк
Под бурями дрожит, и свет почти иссяк!
Что прежняя печать ослабла, и сегодня
Чуть брезжат в темноте лучи Креста Господня!
Настал конец времен! Так пусть же слуг Слуга
Обрушится огнем и сталью на врага!
Пусть папский интердикт, как молния ощерясь,
Ударит с высоты и всюду выжжет ересь!
Пусть волею Моей бушует жаркий пал!
Ступай же, сыне, в Рим. Ступай! Я все сказал."

Так говорил Господь, печальный и суровый.
И в небесах угас зловещий блеск багровый,
И на Голгофу тень легла сплошною тьмой;
А я дрожал в поту, застывший и немой.
О радостная весть! О ужас осознанья
Того, что избран ты на подвиг и деянья!
О солнце, над тобой взошедшее в ночи!
Страданием святым проникнись и молчи!
О, яркая заря огромного светила!
Она своим лучом мне очи разлепила!
Воспрянул духом я, отважней и сильней,
Чем человек, и мир, и витязь древних дней,
Я понял: с Сатаной мне справиться по силе,
В десницу острый меч мне ангелы вложили!
И я пошел. С небес светила мне звезда,
Что в путь волхвов вела в далекие года.
Я горы миновал, снега и перевалы,
И ночью шел, и днем, проделав путь немалый;
Под ветром и дождем тропу свою топча,
Отведав дикий плод, напившись из ключа;
Равнины я прошел, и пажити, и нивы,
И ульи городов, где всякий торопливо
Готовит сладкий мед, чертям платя налог;
А я все шел и шел, оборван, босоног,
С молитвой на устах, одет клубами пыли,
Покуда мне холмы пред взором не открыли
Тот город, где Господь Себе построил дом,
И Дух Святый его укрыл своим крылом;
Тот кладезь чистоты, где мы смываем тину,
Куда летят испить архангелы с вершины;
Та гавань, где душа найдет себе приют,
Та крепость, где ключи от рая берегут!
О Рим! О наша мать! Свята и богоданна,
Убежище живых в дыханьи урагана,
Надежда мертвецов на благостный исход,
Где праведность царит, где истина живет!
Я землю целовал, благодаря за милость --
Здесь мучеников кровь в твой пурпур обратилась!
Григория престол! Урбана дом святой!
Взирал я, поражен великой красотой;
В тебе заключена любви священной тайна,
Как Божия заря, бессмертна и бескрайна!
И узрил я того, в ком воплотилась власть
Упавшего поднять, порочного проклясть,
Кому дано целить Всевышним Господином,
Кто волен повязать и развязать грехи нам;
Кто держит под пятой железною своей
И непокорный люд, и дерзких королей;
А тех еретиков, кто ни во что не верит,
Кто Бога и людей единой мерой мерит,
Терзаться и стенать он отправляет в ад.
Но духом я не пал и не потупил взгляд;
Пророческим огнем уста мои пылали!
И я, простой монах, вещал в огромном зале,
Пред кафедрой его, и выполнил завет
Во имя Дня того, что к нам уже грядет.
Непогрешимый Дух могучими крылами
Овеивал меня -- и слово жгло, как пламя;
Понтифик же меня над прочими вознес --
Он мне Твоих врагов препоручил, Христос,
Отправить на костер, спасая от Геенны!
От Тибра и до Альп, от Роны и до Сены
Я, братия, прошел -- и вот уж третий год,
Как принцев и купцов, баронов и народ
Зову я во дворцах и в гомоне базаров
Двуличных истребить еретиков-катаров
И всех, кого они испачкали собой.
И я сумел послать людей на смертный бой;
Не всякий среди них ведом любовью к Богу,
Есть те, кого алчба направила в дорогу.
Что ж, если замутнен неистовый поток?
Он долг исполнит свой, он устранит порок;
Могучею волной текут во имя Рима
Ландскнехты и князья, купцы и пилигримы;
Бароны, буржуа и низкородный сброд
Прольются на Прованс подобьем талых вод,
Чтоб смыть с лица земли нечистых и лукавых,
И утопить в крови, убийствах и расправах!
Что вижу я, Христос! Горящие поля,
Онагры камни шлют, колышется земля,
И рушится стена под яростные крики,
И грешные тела нанизаны на пики,
Разит еретиков безжалостный булат,
Анафема Небес их провожает в ад!
Я слышу, как вопят и старики, и дети,
Пусть сгинет весь Прованс, внимая вопли эти!
И пусть, взмывая ввысь, летит кровавый пар,
Омоет небеса, что поносил катар,
И воздух, что враги собою осквернили,
И землю под луной, где им лежать в могиле!
О братия, за мной! Вставайте! Пробил час!
Избавиться пора от долгополых ряс;
Оставим стариков молиться за победу,
Без  отдыха и сна по вражескому следу
Пойдем с крестом в руке и с факелом в другой
За церковь и Христа, за дар Его благой!"

Поднялся тут аббат и вытянул десницу:

"Довольно бредить, брат. Наденьте власяницу,
Оставьте словеса и отправляйтесь в ночь.
В целебной темноте гордыня сгинет прочь.
Вас ждет сырой подвал для усмиренья плоти.
Молитвы мы по вам прочтем, когда умрете.
Вы то ли лгали здесь, то ль вы во власти сна;
Окончен глупый сон, ложь произнесена.
Вам тяжкие посты во тьме раскроют очи,
И призраки уйдут, вас боле не мороча.
Мы вас освободим от дьявольских силков.
Ведите же его в тюрьму без лишних слов!"
Но тут достал монах, полу откинув платья,
Пергаментный листок с зеленою печатью;
Он развернул его, аббату передал
И громко произнес, оглядывая зал:

"Попался ты, старик, в расставленные сети,
И папского посла ты обвинил  в навете!
Вот бреве, вот печать Хранителя ключей.
Я б не пошел сюда без этих двух мечей.
Не зришь ты в слепоте, что происходит в мире --
Пришла пора, старик, открыть глаза пошире.
Сим папским бреве ты отныне не приор.
Довольно же молоть пустой и зряшный вздор.
Бездеятелен ты. Пришло иное время,
И дряхлые слепцы должны смениться теми,
Кто нанесет удар, чей взгляд незамутнен.
Того желает Бог, тому порука Он,
Кто факел мне вручил, и жар вложил мне в душу;
Поклялся я служить, и клятвы не нарушу!
Мы двинемся в поход, и крест, и меч воздев,
Терпение свое Господь сменил на гнев!
И митры ты лишен -- отцово слово свято,
Возложена она на папского легата. [4]
Отдай же посох мне, ничтожный краснобай.
Ты более никто. Прочти и прочь ступай."

Иероним ему: "Ты уличен в безбожьи,
Теперь же, сверх того, себя пятнаешь ложью,
Лукавою лисой оборотился волк!"

Но тут письмо прочел, и вздрогнул, и умолк.
И снова перечел он папское посланье,
Его поцеловал, как грешник в покаяньи,
И троекратно крест он начертал на лбу:

"Благословен отец святой, что мне судьбу
Подобную послал, седины не жалея!
Благословлен Господь, что цепь с усталой шеи
Повелевает снять! Мне груз ее тяжел,
Пришел и мой черед покинуть сей престол.
Мне время уходить, раскрыла смерть объятья,
Он правду произнес, так повинуйтесь, братья,
А я исполнил долг. От Божьих благостынь
Давались силы мне. Я ухожу. Аминь.
Вот мой нагрудный крест, и посох, и галеро,
И митра, и кольцо. Аминь! Храните веру,
А вас хранят Отец, и Сын, восстав с Креста,
И Голубь в небесах, и Дева, мать Христа!
Аминь! Аминь! Аминь! Их святости во имя!
Мы знаем, что Господь деяньями своими
Цветущие сады вне мира возрастил.
О, если бы туда попасть достало сил!
Аминь! Аминь! Аминь! Вверяюсь в руце Бога!"
Так говорил старик. И, помолчав немного,
Побрел неспешно прочь, без посоха в руке,
С веревкой на боку и в белом клобуке,
В сутане шерстяной на истощенном теле.
Вот он исчез во тьме. И все вослед глядели.
Тут кафедры монах достиг в один прыжок.

"За дело! -- крикнул он, -- За дело! С нами Бог!"

[1] Действие поэмы происходит в начале XIII в., вскоре после того, как папой римским стал Иннокентий III (1198 г.). 17 ноября 1207 г. он объявил крестовый поход на Лангедок с тем, чтобы уничтожить катарскую ересь. Во время этого крестового похода, длившегося 20 лет, был уничтожено не менее миллиона человек. Тем самым Иннокентий III впервые развязал религиозную войну в Западной Европе, создав прецедент, обернувшийся кровопролитными конфликтами на пятьсот лет вперед.
Персонажи поэмы, судя по всему, вымышлены, но отражают реальный расклад политических сил того времени: французские епископы и аббаты противились расправе с альбигойцами, не желая разорения процветающей провинции, и потому во главе похода были поставлены папские легаты -- Пьер де Кастельно и Арнольд Амальрик.
[2] Белая ряса и черный куколь - облачение цистерцианцев.
[3] Вероятно, имеется в виду народное поверье, что реполов (малиновка) покрывает мхом и листьями мертвые тела, которые находит непогребенными.
[4] Папский легат -- личный представитель папы римского в разных странах с поручением на срок, необходимый для его выполнения.  В отличие от папского нунция, легат не являлся постоянным дипломатическим представителем и действует от имени папы лишь в рамках полученного задания.

Оригинал:
http://fr.wikisource.org/wiki/Hiéronymus