Послеполуденный отдых фавна, перевод

       Знаменитое стихотворение знаменитого поэта, послужившее появлению таких шедевров, как одноименная оркестровая прелюдия К.Дебюсси, которая считается энциклопедией музыкального импрессионизма, и одноактный балет под тем же названием. Возможно, кому-то будет любопытно узнать, что в этом небольшом произведении могло так возбудить воображение мастеров прошлого, чьи музыкальная и балетная иллюстрации до сих пор волнуют публику.
       Написанная поэтом в 1865 году, задолго до его увлечения символизмом, поэма причудливо соединила в себе первородные инстинкты, жару и эротические фантазии. Недаром в 1874 году ее отказались публиковать, отчего свет она увидела только в 1876 году. В этой связи любопытно взглянуть на существующие русские переводы, а именно на те их места, которые в оригинале могли послужить причиной отказа. Я привожу здесь отрывки из двух переводов, которые фигурируют в списке признанных, и приглашаю вас подивиться способности так называемых художественных переводов искажать смысл переводимого до неузнаваемости, а в данном случае до безобидности. Налицо попытка сделать поэта куда более стыдливым, чем он был на самом деле, в чем вы легко можете убедиться, сравнив приведенные ниже отрывки с фрагментом моего перевода, начиная со слов "Бегу, как вдруг у ног..." до "Без жалости к слезам, какими пьян  я был»



М.Талов:

«...Я прибежал; как вдруг ко мне (огнем томленья
Палимые, когда влюбленных жжет недуг)
Рук стаю вскинули сонливицы вокруг;
Их сжатий не разъяв, лечу я через чащи,
На солнце истощив весь запах роз пьянящий,
В лес, ненавидимый тобой, пустая тень,
Где нашим шалостям померкший равен день».
Тебя, гнев девственниц, люблю я, о услада
Нагого бремени, что уклониться рада
От знобких губ моих, как вздрагивает вдруг
Зарница! пьющих всласть плоти нагой испуг:
От ног безжалостной до сердца самой скромной,
Днесь проливаемый невинностию томной
В слезах иль в менее трагических парах.
«Тем согрешил я, что, преодолев их страх
Лукавый, гладь волос, взлелеянных богами,
Целуя, жадными я растрепал губами;
Бо вздумал я едва скрыть пламенный свой смех
В блаженных тайниках единой (средь потех
Лишь заградясь перстом, чтоб в робком ореоле
Страсть уяснив сестры, зажглась она, дотоле
Еще стыдливая, наивная еще):
Как, от объятий вдруг освободив плечо,
Добыча вырвалась, лукавая поныне
И равнодушная к моей мольбе в пустыне».



Р. Дубровкин

«...Я подхватил подруг и, не разъединив
Переплетенных тел, укрылся под навесом
Не слишком строгих роз, чей аромат над лесом
К светилу ярому возносится сквозь тень:
Там наши пылкие забавы гасит день».
О ноша девственных взбешенных обольщений,
Укора твоего нет для меня священней,
Когда отчаянно ты губ моих бежишь,
Бледнее молнии, рыдаешь и дрожишь!
От ног бесчувственной наяды к сердцу томной
Передается дрожь и, вид отбросив скромный,
Она вдыхает хмель дурманящих паров.
«Испуг предательский в душе переборов,
Лобзаний спутанных я разделяю гущи
И, раздражив Олимп, объятья стерегущий,
Упрятать тороплюсь самодовольный смех
В колени маленькой богини (без помех
Ей овладел бы я, но от сестры влюбленной
Не отнял -- я все ждал, что пыл неутоленный
Переметнется к ней), кто думать мог, что вдруг
Добыча выскользнет из ослабевших рук,
Разъятых смутными смертями, не жалея
Похмельных слез моих. Смириться тяжелее
С неблагодарностью».

       Сомневаюсь, что русского Дебюсси смогли бы вдохновить «похмельные слезы».
       Согласен - мой перевод тоже не подарок, однако в нем, не в пример приведенным, есть удачные и точные места.


Послеполуденный отдых фавна
Стефан Малларме  (1842-1898)


Вот нимфы, я хочу их обессмертить.
                Чист
Румянец легкий их, он в воздухе игрист,
Что дремлет в душных снах.
                Но был ли сон мне мил?
Сомненье, хлам ночной, сплетенье зыбких сил,
Став чащею лесной, чей образ твердь набрал,
Доказывает мне, что я лишь почитал
Триумфом идеал фальшивый пышных роз.
Так-так…
                Ужель те две, которых ты вознес
Предмет желанья есть чувств сказочных твоих!
Из глаз одной обман исходит, голубых
Холодных, как родник невиннейших из слез:         
Другая, вздохов клад, составлена из грез,
Как теплый бриз, что днем твое руно обжил.
О, нет! От забытья недвижного, без сил,
Чьей душною жарой хлад утренний убит,
Не слышен шепот вод и флейта не журчит
В лесу, что орошен аккордом; ветер лишь
Вне тех двух труб готов прочь улететь из ниш
Пред тем, как звук унять средь скудного дождя,
И к горизонту, где ни складки не найдя,
Бесхлопотен и зрим, притворно веет сам
Тем вдохновеньем, что стремится к небесам.

О, сицилийский край, где топь спокойно спит
Что с солнцем взапуски тщета моя громит,
Безмолвный средь цветов искристых, РАССКАЖИ
«Как укрощал тростник, чьи срезы так свежи
Талантом;  где в златой, морской волны дали
Лоза благодарит кристальный дар земли,
Овечьей белизной колышется покой:
И как в напева гладь, что флейт рожден игрой
Лёт лебединый, нет! наяд, спастись спешит
Или нырнуть…»
                Ленясь, мир в рыжий час горит
Не видя, как смогли все скрыться по кустам,
Желанной плевы рой, кто ищет ее ТАМ:
Тогда проснулся б я, пыл первый ощутив,
Безгрешен, одинок, свет древний отразив,
Единственный из вас в наивности благой.

То нежное ничто со звонкою губой,
Лобзанье, что без слов коварство убедит,
На девственной моей груди укус горит
Таинственнейший след от царственных зубов;
Но, хватит! То секрет наперсника богов
Тростник двойной, чью песнь лазури шлет игрок:
Кто, обратив в себя смущенье впалых щек,
Протяжным соло ткёт, лаская нас, невеж,
Окрестностей красу конфузом ложным меж
Красой и песней той, что слепо верим мы;
И взять так высоко, чтоб страсть, как от чумы
Покинула бы сон простой иной спины
Иль голый бок, а я б смотрел со стороны,
На громкий и пустой, и монотонный ряд.

Изволь же, инструмент, дырявой флейты лад,
На озере расцвесть, где станешь меня ждать!
И, горд моей молвой, я буду обсуждать
Богинь; иконы взяв, что для простых мозгов,
С их тени удалять остатки поясов:
Итак, когда всосал я винограда свет
Чтоб скорбь мою прогнал притворства этикет,
Насмешник, к небу гроздь пустую я воздел
И, тяжело дыша в лучистых шкур предел,
До вечера смотрю, хмельной, сквозь небеса.

О, нимфы, вновь вдохнем мы в ПАМЯТЬ голоса.
«Мой взгляд, сверля тростник, все шеи обжигал
Бессмертные, и всяк ожог свой погружал
В волну, в лесное небо в ярости крича;
И влажный пир волос исчез вдруг сгоряча,
Дрожа средь бликов дня, о, самоцветов сонм!
Бегу, как вдруг у ног, сплетясь в единый сон
(На счастье знатока, к их горю быть вдвоем)
Прелестницы лежат в сплетенье рук чудн0м;
Хватаю их, лечу, не расплетая тел,
В массив, что нелюбим листвой за свой удел,
Роз, отдающих весь свой солнцу аромат,
Как мы забавы дню, чей недалек закат»
Я обожаю гнев невинных дев, так дик
Восторг узнать нагой, священной ноши крик,
Что жарких губ моих бежит; как молний свет
Трепещет! Тайный страх есть в плоти, как запрет:
От пят тех, что строги, к сердцам тех, что добры
Коль покидает их невинность – все мокры
От горьких слез иль от не столь святых паров.
«Мой грех лишь в том, что я, их страхи поборов,
Лобзаньем разделил лохматый бугорок
Что боги берегли так крепко сжатым впрок;
И только я, едва мой жаркий смех сдержав
Над тайником одной (там палец мой прижав,
Наивность чтоб ее, не знавшая ланит,
Смятенье обрела сестры, чья плоть горит,
Наивное дитя, нет повода краснеть)
Как  вдруг из рук, чью мощь взяла тугая смерть
Добыча уплыла, так не признав мой пыл,
Без жалости к слезам, какими пьян  я был»

Что ж! К радостям меня другие увлекут
За косы, что к моим рожкам привяжут жгут:
Ты знаешь, страсть моя, что лопнет всяк гранат,
Пурпурным, зрелым став, и пчелы загудят;
И наша кровь, любя того, кто в плен возьмет
Туда, где рой страстей извечных потечет.
Лишь обретут леса цвет золотой золы
Воспламенится пир средь гаснущей листвы:
О, Этна! Где тебя Венера посетив
Невинною стопой на лаву наступив,
Грохочет жалкий сон, огнем едва дыша.

Богиню я держу!
                О, кары!
                Но душа
Никчемных слов и плоть, чьи силы не видны
Изнемогают от полдневной тишины:
И просто нужно спать в забвении хулы
Простершись на песке сухом, как из золы,
Открыв мой рот звезде, вину столь нужной днем!

О, нимфы, ваша тень моим уж стала сном.