Роберт Сервис. Старое кресло

Мой прадед в давние года
Мог Бернса встретить без труда
В любой пивнушке, где тогда
Был дом кутиле,
Они могли б, держу пари,
Петь площадные тропари,
Пока сидели до зари
И пили, пили.

А как гордился бы мой дед
Тем старым креслом, где поэт
Сидел, заехав на обед
И пару ночек;
Он пел бы, словно менестрель,
"ту, что постлала мне постель",
Иль о блохе мотал кудель
Изустных строчек.

И я укрытый килтом зад
В то кресло всунуть был бы рад,
Читать, вкушая аромат
Шотландских песен,
Где дьявол, хаггис, мышь и вошь
И маргаритка с зайцем тож,
И блуд, и пьянка, и дебош -
И мир чудесен.

Хоть Киплинг, Харди, Стивенсон
В душе моей делили трон -
Но зазвучал прощальный звон
В моей утробе,
И понял я, что мне родней
Автомедон Пегаса сей,
Любимый Богом блудодей -
Великий Робби.

The Old Armchair

In all the pubs from Troon to Ayr
Grandfather's father would repair
With Bobby Burns, a drouthy pair,
The glass to clink;
And oftenwhiles, when not too "fou",
They'd roar a bawdy stave or two,
From midnight muk to morning dew,
And drink and drink.

And Grandfather, with eye aglow
And proper pride, would often show
An old armchair where long ago
The Bard would sit;
Reciting there with pawky glee
"The Lass that Made the Bed for Me";
Or whiles a rhyme about the flea
That ne'er was writ.

Then I would seek the Poet's chair
And plant my kilted buttocks there,
And read with joy the Bard of Ayr
In my own tongue;
The Diel, the Daisy and the Louse
The Hare, the Haggis and the Mouse,
(What fornication and carouse!)
When I was young.

Though Kipling, Hardy, Stevenson
Have each my admiration won,
Today, my rhyme-race almost run,
My fancy turns
To him who did Pegasus prod
For me, Bard of my native sod,
The sinner best-loved of God –
Rare Robbie Burns.