пьяный корабль из а. рембо

Пьяный корабль из А. Рембо

Их не стало давно. Они были разбиты.
Их индейцы в мгновенной атаке смели.
Паруса мои были отчаяньем свиты.
И я шел, и я шел по какой – то мели.

И когда на заре, я вдруг понял от страха,
Что мой весь экипаж перебит, как один.
Что под грудой зерна не хватает мне... взмаха.
Был безумством отброшен в какой – то гольфстрим.

И мгновение стало – мечтою испуга.
То куда – то взлетев. То куда – то упав.
Я летел и летел по проклятию круга,
В бесконечных зарницах себя потеряв.

Черт возьми! Это было - погоня навеки.
Девять суток, как девять безумных смертей.
И огни маяков озаряли мне веки.
Только я уходил в эту бездну быстрей.

И как дети, с пеленок познав голодовки,
Что желают гниющее яблоко съесть.
Шел и шел под безумные песни штормовки,
Полумертвым желая на рифы залезть.

Я не буду рыдать от тоски и погони.
Я создам себе песни из радостных грез.
Пусть по небу несутся какие – то кони…
И пусть звезды надарят озоновых роз.

А меня окружала вода из блевотин.
И у самой кормы проплывал черный труп.
И в зарницах, гримасы каких – то уродин,
Все пытались приблизить тоску своих губ.

От смердящей тоски я в истерике бился.
И хотел от прибоя куда – то свернуть.
Черный труп, что еще год назад застрелился
Почему – то ко дну меня начал тянуть.

Я знавал ведь когда – то другие порывы.
И в морях видел вечность и радость борьбы.
Но в мучительных снах из блевотин заливы.
И в последней заре – только рок для судьбы.

А на солнце я видел лишь отблеск проклятья.
Я его проклинал, отдаваясь игре.
Атлантида зачем – то открыла объятья
И плевками будила меня на заре.

Но, а ночью тоска становилась сильнее.
Становился сильнее гнетущий кошмар.
Только звезды зачем – то все были виднее.
И борта превращали в слепящий пожар.

А с утесов сплывали какие – то тени.
И пытались мои паруса разорвать.
И когда я уже выдыхался от лени,
Мне бутылку с абсентом давали сосать.

И опять я летел среди ветра и мрака.
Все пытался достичь этих вечных Флорид.
Только радуга скалилась, словно собака.
И шептала во след - почему не убит!?

И болота пленяли могильным уютом.
И дарили какой – то мучительный газ.
И гниющий тростник меня славил салютом,
Выставляя гниющую грязь напоказ.

И ко мне подплывали какие – то блики.
И пыталися ядом своим усыпить.
И шипящие змеи бросались на крики.
И хвостами хотели кингстоны открыть.

Только дети поймут мою вечную муку.
Когда здесь, между газов и в мутной воде.
Я молюся какому – то дальнему звуку,
Как последней и самой прощальной звезде.

И надежды мои постепенно стихают.
Словно женщина, что прекратила рожать…
Среди бесов болот, сны всегда умирают.
И тебя все равно засосет эта гладь.

И опять острова замелькали в тумане.
И опять мне не хочется даже сказать.
Словно целый парламент в безумном обмане,
Где за правду приходится просто молчать.

И носился я вновь. Разве это не вечность!
Этот пьяный. раздольный и сладостный бег.
Мне ганзейские шлюпы дарили беспечность.
Мониторы гудели сквозь ветер и снег.

Вам рассветы расскажут об этой забаве.
Как смотрел я на мир через тьму амбразур!
Как закатное солнце в сопливой оправе,
Заставляло рыдать проституток и дур.

Я стремился вперед тишиною объятый.
Потому что в июле простор и покой.
И в чарующем блеске свой парус измятый,
На последнем канате тащил за собой.

И опять тишина перебита тоскою.
Над Европою эта смертельная мгла.
Для меня сотни миль станут просто игрою,
Где Мальштрема пронзит роковая игла.

Да, я видел гнетущее небо в зарнице.
И какой – то совсем голубой небосклон.
Я мольбу передал, самой быстрой орлице,
Чтобы вечность блеснула в пространствах времен.

И опять это солнце в тумане взывает.
И каким – то безумным вдруг станет рассвет.
И опять океан на куски разрывает.
Рушит трюмы на тысячи, тысячи лет.

И Европа опять станет мне колыбелью.
Только как же мне тесно в заливах ее!
Я – бумажный кораблик, лечу к новоселью.
Только где же последнее место мое!?

Заступись океан. И мечта пусть проснется.
И пусть солнце опять своим блеском спасет.
Пусть надменная яхта быстрей унесется…
Пусть плавучие тюрьмы на берег снесет…