словотворный орган превратить в детородный...

Из романа «Синий халат Вселенной или Ваше Звероподобие»

 ...Поначалу я себя чувствовал уязвленным, почему меня не призвали к преподаванию подходящей для вызверения истории и философии морали, лишив в то же время возможности продолжать лекции в человеческом обществе. В конце концов, я мог здесь прочесть тот же курс, что и моим студентам, о чем прямо заявил Льву Николаевичу. Тот ответил мне, как показалось, сто девятым фрагментом из Гераклита:
 – Скрывать невежество предпочтительнее, чем обнаруживать его публично. Не обижайтесь, голубчик, это я не про вас, а про всю вашу систему сегодняшнего высшего образования, вытекающую из начального. Мы же начинаем сразу с высшего образования. Видите ли, мы сначала прослушиваем курсы лекций известных профессоров, и только потом будем решать, стоит ли всем обучаться грамоте, чтобы записать прослушанное. Для нас не очевидно, является ли путь вызверения, предлагаемый учеными, но все-таки людьми, приемлемым для нас.
 Немного подумав, Лев Николаевич как-то печально добавил:
 – На наши плечи легла еще одна забота. Нам придется решать, что вообще делать с учеными, если науки нас не устроят. Ну, с теми, кто еще и ныне здравствует и продолжает в силу способностей развивать или опровергать предшествующее знание, с теми мы постараемся найти общий язык. А если не найдем, есть и другие возможности коммуникации. Вообще мы согласны с тем, что все эти пути сообщения, почта, школа, застолье, судебные процессы, компьютеризация и так далее, все это суть необходимые в наше время виды коммуникабельности, общительности, так сказать, включая соборность. Но мы-то ста¬вим себе целью построить новое, посткоммуникабельное общество.
 – Посткоммуникабельное общество? – в который раз я изу¬мился языкотворческим талантам Государя. – Что это значит? Это что-то новое!
 – То-то и оно, что новое, поэтому мало кто знает, что это значит. Вот и пытаются этому сопротивляться по известному закону академика Рождественского – закону сопротивления новизне. Но нельзя же обходиться без новизны, без новаций и нововведений. Что это значит? Ну, для примера, покоммуницировали, пообщались, в конце концов, поговорили и хватит! Однако сказать так, это еще не значит объяснить понятие посткоммуникабельного общества. Пост – это пост! И в то же время пост – это мета! Метафизика, метаморфоза… Все живое особой метой, как писал поэт Есенин. Вы меня внимательно слушаете?
 – Я вас слушаю, Ваше Величество.
 – Да-с, когда я слушаю вас, людей, я замечаю определенный избыток речевого насилия. Здесь сама речь как бы работает на нас, а не на вас. Если вслушаться в дух времени, то, кажется, сама речь ведет нас к этому. Превратить речевое насилие, по своему бесплодное, в плодотворное. Я имею в виду… Словом, нам надо еще многое сделать для того, чтобы словотворный орган превратить в детородный, я боюсь, это дело грядущих поколений...
 – Зачем же словотворный орган превращать в детородный? – я в ужасе посмотрел на Государя. – Не превратится ли он тогда в словоблудный?
 – Такова наблюдаемая нами эволюция! Почему бы нам ее не ускорить? Ведь, посудите сами, гораздо затруднительнее была бы попытка превратить детородный орган в словотворный. Оскопление словом! Хотя ваши писатели могут здесь преуспеть, если не будут отставать от читателей. Но это уже проблема ...

... Когда мне посчастливилось присутствовать на уроках вызверения, я осознал, как мне повезло, что я не нахожусь в числе преподавателей.
 Формой преподавания стало выгуливание, именно в этом проявлялась демократизация высшей школы. Ведь сидение только выделяло неравенство, как можно посадить рядом, скажем, енота, слона, удава, кенгуру и жирафа? А тем более друг перед другом. Да и с усидчивостью было неважно, некоторые вообще не умели сидеть, это не было предопределено строением их тел.
 Произошло досадное столкновение двух педагогических школ в отношении телесных наказаний нерадивым ученикам. Одни по¬лагали телесные наказания применимыми, ссылаясь на опыт цир¬ковых дрессировщиков, а для этого было бы удобнее, чтобы учащиеся проходили науку без штанов.
 Но вот беда, учащиеся разных классов от задумчивости то и дело опрастывали кишечник и мочевой пузырь, и в результаты сего часто вляпывались столь же сосредоточенные преподаватели. Учащиеся оправдывались еще и тем, что им было необходимо освобождать место для поступающего потока информации.
 Исключением, но отнюдь не счастливым, оказались орангутаны. Они, все как один, потребовали для занятий под открытым небом стальные каски, якобы опасаясь внезапных налетов с воздуха. Пришлось им выдать стальные каски, которые они, как только случалась нужда, стаскивали с голов и использовали как ночные горшки. Мало того, нет, чтобы выплеснуть мочу в сторонку, они предлагали содержимое преподавателям, заботливо осведомляясь, не проходит ли кто из них курс восточной лечебной уринотерапии.
 В итоге победила школа разумного поощрения, розги, батоги и хлыстики оказались отброшенными, а в руках академиков появились кусочки сахара, которыми они вначале писали по воздуху, как мелом по незримой доске, а потом, закрепляя знание, скармливали их учащимся. Толкуют, скажем, зверю завет Циолковского: Человечество не останется вечно на Земле, но в погоне за светом и пространством сперва робко выйдет за преде¬лы атмосферы, а потом завоюет и все околосолнечное пространст¬во. И – кусочек сахара какому-нибудь хищнику. О, человечество, – восклицал хищник, беря в лапу кусочек, потом совал его в пасть, приговаривая – пределы атмосферы, проглатывал и резюмировал, уже поглаживая живот – околосолнечное пространство. И добавлял другому поощренному хищнику: и никакой тебе погони за светом!
 Соответственно пришлось ввести и штаны, отчего отнюдь не отпала пресловутая необходимость освобождать место для поступающей информации. Теперь бывшие звери, приходя в задумчивость, делали прямо в штаны, что освобождало преподавателей от заботы глядеть пристально себе под ноги, и они уже не сбивались с мысли, как бывало. Но сгущение воздуха, несмотря на открытый доступ свежести с неба, стало столь нестерпимым, что это потребовало сжатости учебного процесса, что породило концептуальную педагогику, взявшую на вооружение марксистский постулат – в каждой науке науки столько, сколько в ней математики. На педагогическом совете немного поспорили, при чем здесь марксизм, опровергнутый практикой, ведь это просто-напросто здоровое возвращение к античному примату геометрии, то есть мы пришли к тому, с чего начинали. Поскольку почва с введением штанов все-таки стала чище, преподавание сводилось к начертательной геометрии и матричному исчислению, причем учителя быстро чертили на земле нужные знаки и, зажав носы, отходили в сторону, а учащиеся топтались, пытливо впитывая знания, пока окончательно не затаптывали их, и можно было переходить к новым знакам и фигурам.
 При таком способе передачи научного знания легче было объяснить, что Земля имеет форму таблицы Менделеева, чем доказать ее шарообразность. Формировалась и новая гносеология, согласно которой вытоптать что-то и означало познать это...