Василий биркин - нефронтовая поэма, ч. 1

ВАСИЛИЙ БИРКИН

НЕФРОНТОВАЯ ПОЭМА

 Военный человек, не спорю я, прекрасен,
 Но дальше от него держаться должно нам:
 Во времена войны опасен он врагам,
 А в мирные он всем опасен.


 (Н. А. Некрасов)

Часть 1

Когда еще не было разных рас,
еще на заре вселенной
дал первобытный другому в глаз
и стал называться: военный.

Потом, государств укрепляя строй,
разные Ромулы, Ремы
создали опытною рукой
воинские системы.

Чтоб размышленьем не мучить глав,
на случай военных пожарищ
выдумали воинский устав
для нерадивых товарищей.

Здесь романтика в загоне,
ум – иголкою в стогу!
Лучше лычка на погоне,
чем извилина в мозгу.

Здесь не положено воду лить,
со старшиной переругиваться.
Каждый обязан жизнь прожить
с надраенными пуговицами.

Нет вопроса – быть иль не быть,
это роскошь, как яркость банта,
надо себе на носу зарубить:
бирка – лицо курсанта.

Время народы сотрет с планет,
века увлекая волоком,
а бирка расскажет потом обо мне
будущим археологам…






* * *

Темная ночь. Тишина звенит.
Под одеяло с башкой затыркан,
на двухэтажной койке спит
курсант Василий Биркин.

Чтобы смягчить эту позу постельную,
помни в любом краю,
надо себе сочинить колыбельную:
баюшки-баю:

Ты сегодня лег усталый
с головою-репой.
Спит, разинувши хлебало,
старшина свирепый.

Звезды за окном сияют
сотней блеклых призм.
Спи, ведь это укрепляет
тощий организм.

Спи, курсант, как спят все дети.
Думай про экватор.
Пусть тебе, как месяц, светит
верный озонатор.

Завтра надо рано встать,
спи же, Бога ради.
Ты сегодня можешь спать
крепче, чем в наряде.

Спи, курсант, тебя не тронет
даже черт рогатый,
от тебя его отгонит
тельник полосатый.

* * *

Каждое утро звенит подъем,
точность, как в математике.
И вылетают в дверной проем
тщедушные полосатики.

Если холодно, нос утри
и делай махи руками
под арифметику: раз-два-три,
гремящую под облаками.

А дальше, времени пусть в обрез,
и как бы ни было горько,
Вася Биркин берет обрез
и идет на объект приборки.

Старый матрос возится с хламом,
только что с прачечно-банного треста.
Так как он не умеет плавать,
его не назначат в мокрое место.

А Вася еще молодой кадет,
он на приборку идет в клозет.

…Он ушел, а оно осталось,
золотея на дне унитаза.
Хоть его и самая малость,
но его уберешь не сразу.

Бог за порядком не смог усмотреть,
даже на Солнце есть пятна газа,
ты ж ему должен нос утереть
видом сияющего унитаза.

Нет, еще мало, придет комод,
будет всюду пальцем размазывать,
и если где-нибудь шмат найдет,
то будут тебя наказывать.

Как много счастья у тебя быть может,
когда ты юн!
Пусть это вам понять поможет
надраенный гальюн.

И ты не унывай, мой друг,
коль здесь красу найдешь не сразу:
здесь распускаются вокруг
букетом лилий унитазы…

* * *

Вечно движение звездных стад,
вьются галактики роем,
и бьет по асфальту курсантский гад
в вечном движении строем.

От луж дождевых ботинок набряк,
но все же идет человек.
Потом вырастает вулканом чиряк
на глобусе-голове.

Вечером синим смеется луна,
хочется петь, окунаясь в танго.
Строем командует старшина
с рожей орангутанга.

Вышли, вклинились в вечер туманный
с брюхом, заряженным порохом каш.
Ждут, как голодные с неба манны,
команды – шагом марш!

И вот раздалось, и пошли, бурча,
невидимые за оградами,
как будто Землю хотят раскачать
потрепанными гадами:

– Артиллеристы!
Печатай тверже шаг!
И архимедов
не нужен нам рычаг!
Мы сотней тысяч каблуков
от тяготения оков
планету-матушку
ос-во-бо-дим!

А я бы сбежал, хоть к ядру планеты,
уж лучше свариться в магме!
Вот также за жизнь не даст и монеты
тонущий в море флагман.

А если хоть голову будет видно,
взревет старшина голосищем строгим:
«Ага! Провалились сквозь землю! Стыдно,
что не умеете поднимать ноги!»

Капли пота текут со лба.
Мечется ротный наш:
– От меня до следующего столба
прямо шагом марш!

Рота построилась, как на картинке,
ловя командирское слово-олово:
– И поживей надевать ботинки
утром на свежую голову!

Раньше оружием были дубины:
дал по башке, и чистить не надо.
Нам же выдали карабины,
чтобы за окись кидать наряды.

Только дубины не устарели,
так и торчат из мундиров:
служат теперь благородной цели
в виде голов командиров.

* * *

Ежели банный день наступает,
курсанты моются тоже.
С белыми свертками рота шагает,
пугая мирных прохожих.

Вася в бане настроен мирно,
там, мол, все люди равны.
Но голышом был поставлен «смирно!»
окликом старшины.

После помывки тела парят,
явно не по сезону.
Вася напялил тельник до пят
и до колен кальсоны.

Потом на старшин озираясь пугливо –
видят его или нет? –
Вася в сторонке смакует пиво
с парой дешевых конфет.

* * *

На собрании кого-то ругают,
в президиуме – актив.
Вася на задней парте читает
затасканный «дедуктив».

Выступает старшина
с министерской миной:
в огороде – бузина,
в роте – дисциплина.

И на повестке дня в конце,
все своей важностью кроя,
дело о выеденном яйце
и дисциплине строя.

* * *

Славно работал Мороз усатый,
землю расшил белоснежным кантом.
Бог создал снег, человек – лопату,
а уж потом появились курсанты.

Облако выбросило с небес
белых снежинок десант.
Взявши лопату наперевес,
насмерть стоял курсант.

Натерпевшись зимних стуж,
рад курсант с лопатою,
если поднапустит луж
солнце конопатое.

* * *

Если рассудок живой не угас,
много родит он вопросов коварных.
Зелинский выдумал противогаз,
а кто придумал пожарных?

Мы нового счастья желаем вам,
каждой влюбленной паре!
Мы гордо ходим по этажам
на случай запаха гари.

Носом к окошку мороз прильнул,
рада зима-кудесница.
Если прикажут, мы на Луну
взойдем по пожарной лестнице!

Свалилось на землю снежное бремя,
Не сыщешь и глины ком.
А мы вот имеем в любое время
ящик с сухим песком!

Славься вовек пожарника имя!
На наш огонек не хотите ль?
Мы, как заздравную чашу, подымем
красный огнетушитель!

* * *

Если к субботе курсант устал,
жаждет он ласки милой.
И наполняется тесный зал
толпами крокодилов.

Жаждешь любви? Не тут-то было,
ты и в толпе одинок.
Из саксофона растет уныло
Маленький Цветок.

Васе наскучил курсантский клуб,
Вася свободой болен.
Он со старшинами не был груб,
и в эту субботу уволен.

Залит огнями вечерний Невский,
толпы народа спешат, бурля.
Вася идет в перешитой беске,
шарахаясь от патруля.

Светом витрин магазины манят,
крики афиш обещают рай.
У Васи тридцать копеек в кармане,
только на трамвай.

Вася случайно набрел на корня.
Сладок запретный плод.
Вася с корнем полбанки дернул,
конечно за корнев счет.

В жизни курсанта уменье забыться
тоже играет роль.
Теплым котенком в мозгу шевелится
алкоголь.

Глаз светофора мигнул хитро,
мол, уходи с панели.
Вася Биркин едет в метро
и травит в рукав шинели.

Что если Васю прихватит комод
еще при входе в систему?
Если Васю спишут на флот,
придется кончать поэму.

А если отсюда вылетишь комом,
смущенно ничей не дрогнет глаз.
Просто-напросто отдадут другому
грязный противогаз.

Лишь сон пересилит любые страсти,
Васе глаза застилает шторой.
Где-то шагает дежурный по части
статуей командора…

Солнце сбежало куда-то на вест.
Меряют время удары курантов.
Есть на Луне еще много мест
куда не ступали ноги курсантов.

Надо отдраить лицо Луны,
космос довольно пыльный.
Там-то и будут курсанты нужны,
то есть, где люди бессильны.

Пусть море там переходят в брод,
поверхность Луны не для всех – аллея.
Быть может, провалится помкомвзвод
в кратере Галилея.

Там расцветает спортивный дар –
слабее там тяжести нити.
И рассчитают Луну на удар,
которые помозговитей.

На Землю будем глядеть свысока
с ее настоящим морем,
а если скроют ее облака,
это для нас не горе.

Там нас не тронут слова старшины –
отсутствует там атмосфера.
И будет та сторона Луны
для нас – колоссальная шхера.

Ленинград, 1959