остальное на ходу сберегу
Он умер во сне. Такой смерти
Можно позавидовать...»
Из разговора
Я не желаю умереть во сне,
или в наркозе, или без сознанья.
Уйти, как провалиться в душный снег –
без памяти, без голоса, без знака.
Не надо мне поблажки забытья,
ни снисхождения, ни облегченья.
Не скрою – я всегда страшусь мученья,
но более – страшусь незнанья я.
Дай, Господи, мне мужество посметь,
дай страшную, трагическую радость, –
зови как хочешь – карой иль наградой, –
в сознаньи полном, честно встретить смерть.
Я не хочу лететь в конце пути,
словно слепец, не видящий ступени,
смешно и жалко. Только постепенно,
уверенно хочу по ним сойти.
Хочу узнать, кто производит вычет
меня из мира. Что там – тьма иль свет,
хочу следить все грани, все различья
меж тем, что было жизнь и тем, что будет смерть.
И, может быть, в минуту расставанья,
в слабеющем дыханьи бытия –
и цель, и боль, и смысл существованья
с последним вздохом распознаю я.
***
Поэты не приходят в одиночку.
Как страшно с наступленьем темноты
незащищённо чувствовать спиною
враждебное зиянье пустоты.
В созвездии навек находит место
и яркая, и малая звезда.
И только одинокая комета,
поранив небо, сгинет навсегда.
Лишь так даётся века покоренье,
когда, пластая крылья на лету,
вожак ведёт по курсу поколенье, –
и даже слабый держит высоту.
В чём дело? Может это страх полёта,
Поскольку у детей, рождённых тут, –
и крылья почему-то не растут,
и трудное дыханье узких лёгких.
Лишь вверх пойдут, – и, как от астмы серы,
одышкой небо разрывает рот,
а, может быть, – совсем наоборот –
такая разряжённость атмосферы,
что воздуху не выдержать полёт
тяжёлых тел?
Но вот ночная мгла
меня скрывает от людского зренья,
и два тяжеловесные крыла
я трудно расправляю для паренья.
С усилием невысоко взлетаю
и криком призываю пустоту,
в надежде, что вдали увижу стаю,
и место среди равных обрету.
***
Приворот
Где рябин промёрзли тонкие стволы,
там для птиц накрыты звонкие столы.
Я по снегу – след-вследочек прохожу,
будто строчку на платочке вывожу.
И, пока никто не видит, поутру
я рябины наломаю-наберу,
и ломая, загадаю про тебя,
чтобы ты меня измаялся, любя.
Унесу я в переполненной горсти
столько ягод, сколько можно унести, –
столько, сколько унести с собой смогу, –
остальное на ходу не сберегу.
И за мною, когда к дому побегу,
след кровинками проляжет на снегу.
То не ягоды покатятся на снег –
это ты вчера поранил сердце мне...
Дома влажную рябину поскорей
уложу в тепло сухое батарей,
а потом, – как будто вправду невзначай,
приглашу тебя я вечером на чай.
Я поставлю кипятиться кипяток,
шерстяной накину с розами платок,
горький чай я из рябины заварю, –
и над ним наворожу – заговорю.
Будет вьюга за окошком завывать,
будет друга всё подруга зазывать.
Если выпьет он дурманный чай зимой,
Сразу сделается он навеки мой.
Елена Михайловна Матусовская( (1945–1979)
Стихи и письма. Изд-во «Деком», Нижний Новгород, 1994.
Американская реалистическая живопись. Очерки. М.: Искусство, 1986.
http://www.poesis.ru/poeti-poezia/matusov/frm_vers.htm
Другие статьи в литературном дневнике:
