Лидия Скрябина
ПАЛОМНИЦА
Первый раз я увидела ее в Вифлееме на площади перед храмом. Мы фотографировались с дочкой на фоне древней стенной росписи. Старая женщина, довольно грузная, в не по возрасту ярком сарафане с рюшами, с жидкими букольками седых волос, выбившимися из-под кокетливой панамки, и с неровно накрашенными губами, когда помада попадает в бороздки морщин и делает похожей обладательницу этого макияжа на дрессированную мартышку. Карикатурная старушенция тихо подошла и замерла поодаль, зачарованно следя за перемещением фотоаппарата в пространстве. Я случайно обернулась и встретилась с ней взглядом. Это был взгляд преданной собаки. Она смотрела на мои руки, держащие фотоаппарат, как голодный бездомный пес смотрит на бутерброд с колбасой в руках случайного прохожего. Вожделенно и безнадежно. Не понять этот взгляд было невозможно, остаться к нему равнодушной – немыслимо.
- Вы хотите сфотографироваться?
- Я ничего не слышу, - с готовностью двинулась она к нам и преданно улыбнулась, обнажив, единственный кривой желтый зуб.
- Сфотографировать вас? – гаркнула я ей в самой ухо.
- Дорогая моя, неужели это возможно! - радостно вскрикнула она, - Я так мечтала, чтобы у меня была память о нашем паломничестве.
- Ну, и персонаж, - проворчала я и знаками показала ей, куда надо встать. - Как Вас зовут? - прокричала я старому чучелу в другое ухо.
- Маргарита Севастьяновна, - ответила та.
И тут я услышала отчетливое, хотя и негромкое клацанье защелкивающегося капкана.
- Да, мы полные тезки, - изумилась я и поняла, что это фатальное совпадение проламывает в моей размеренной жизни неожиданную брешь, в которую уже торопливо протискивается еще десять минут назад совершенно чужая мне старушенция, убогая и комичная одновременно. Маргарита Севастьяновна просияла однозубой улыбкой и засеменила следом за нами, старательно вытягивая шею, чтобы поймать мой взгляд. Я думаю, она с удовольствием бы уцепилась за мою руку или подол моей юбки, если бы не боялась рассердить меня. Каждый раз, поворачивая голову, я натыкалась на ее преданный взгляд и жалкую улыбку.
- А где мы находимся, деточка?
- Как? – моему удивлению не было границ, - Вы не знаете, что мы в Вифлееме?
- Я ведь глухая, - виновато развила руками непутевая паломница.
Так Маргарита Севастьяновна прочно села нам на хвост. Она взгромоздилась позади нас на сиденье в автобусе и уже не отступала от меня ни на шаг. Время от времени, я, ловя недоуменные взгляды соседей, орала ей на ухо краткую выжимку из рассказов экскурсовода. Мы приближались к Фавору. Здесь нас подстерегала неприятность. Автобус остановился посредине горы, и дальше надо было пересаживаться в такси, естественно платное, по 8 долларов с человека. Такие деньги нашлись не у всех. Маргариту Севастьяновну, однако, все эти тревоги не коснулись, ведь она ничего не слышала и просто пересела следом за мной и дочкой в машину, радостно вертя головой по сторонам.
Другая нестыковка произошла у Капернаума. Сухой паек, который нам выдали на корабле, оказался совершенно несъедобным, поэтому некоторые недовольные паломники уговорили водителя остановиться у знаменитой харчевни на берегу Галилейского озера, чтобы отведать рыбку Петра. Другим же, неимущим богомольцам ничего не оставалось, как коротать время в автобусе или нагуливать тщетный аппетит, прохаживаясь вдоль берега. И опять все эти тревоги миновали нашу глухую попутчицу. Сидя рядом со мной в харчевне, она уплетала за обе щеки жареную рыбу и, разломив надвое лепешку, стесняясь своего аппетита, громким шепотом спросила у меня разрешения сделать из оставшейся еды бутерброд в дорогу.
- Я же ничего не слышу и не всегда могу поспеть на обед, - в который раз с виноватой готовностью улыбнулась она.
- А часов у вас что нет? – ворчливо осведомилась я.
- Нет, деточка, давно нет!
- Как же вас дети без часов отпустили? – раздраженно спросила я, думая, как вообще могли дети отпустить восьмидесятилетнюю, совершенно глухую мать одну в такое далекое паломничество, через шесть стран и три континента.
- Дети? – недоуменно переспросила она, и вдруг ее глаза наполнились слезами.
- У вас дети есть? – с одной стороны, жалея, что затеяла этот разговор, спросила я, а с другой – стремясь раз и навсегда внести ясность в этот болезненный вопрос.
- Есть – есть, - испуганно заверила меня Маргарита Севастьяновна и торопливо утерла слезы салфеткой.
«Какие бы не были ее дети, они все-таки собрали ей денег на поездку, - подумала я, подсаживая старушенцию в автобус, - сумма-то не маленькая».
Икарус легко катил по гладкой дороге, и все начали потихоньку клевать носом. Все. Но не Маргарита Севастьяновна. Радость жизни настолько переполняла ее, что она не могла усидеть на месте и все время вертелась на сиденье, то и дело восхищенно восклицая: «Ах! Вы видели, у дороги расцвели кактусы? Какое чудо! А там дальше, посмотрите! Эта роща! Гранатовая роща! Вот уж не думала, что гранаты так растут! Ах!» На коротких привалах, когда все выходили размять ноги или поискать туалет, она собирала по краям обочин цветочки и, обмотав стебли травинкой, одаривала этими трогательными букетиками меня, водителя и переводчицу. Ни одна мелочь не ускользала от ее широко раскрытых, восторженных глаз. Маргариту Севастьяновну радовало любое движение жизни.
Чувствуя ее беспокойное присутствие за спиной, я автоматически кивала на все эти восторги и гадала, какие еще преткновения преодолела глухая паломница. Постойте, а как же она смогла забраться на Синай? Туда последние несколько сотен метров надо было ползти по крутым каменным ступеням по краю пропасти, а до этого пять часов брести по горному серпантину, утопая по щиколотку в удушливой пыли.
- Вы были с нами на Синае?
- Была, моя деточка, была. Какое счастье! - обрадовалась моему вопросу Маргарита Севастьяновна, - Я правда почти сразу споткнулась и упала, поранила себе ногу.
Она отгибает край юбки, и я вижу глубокую, уже порядком воспалившуюся рану, коряво замалеванную зеленкой.
- И на локте такая же, - с безмятежной улыбкой продолжает Маргарита Севастьяновна, - Упала и думала, что все себе переломала. Но меня две добрые девушки подняли и дотащили под руки до самой вершины. Дай им Бог здоровья. Они меня прямо в церковь втиснули. Только вот я зуб выбила о камень, когда упала. Верхний. Теперь у меня всего один остался, - без особого сожаления заканчивает рассказ моя тезка.
Неожиданно я припоминаю, что, действительно, в потемках и сутолоке подъема видела, как две молодые прелестные девушки, чем-то неуловимо похожие друг на друга волокли какую-то стонущую и упирающуюся тушку наверх. Часовня, кстати, где служили ночную литургию, была совсем крошечной, поэтому там могли уместиться только священники, а вся паства, кроме раненной старушки, слушала службу на пробирающем до костей холоде высокогорья под открытым, ясным и студеным небом Африки, усеянным непривычно огромными для глаза северян звездами.
«Да, с этим персонажем у меня еще будет много хлопот», - подумала я, и точно. Стоило нам подъехать к купальне для омовения в священных водах Иордана, выяснилось, что у нее, единственной из группы, нет рубашки, а ведь нам твердили раз сто, даже по корабельному радио объявляли, чтобы мы не забыли их захватить. И лишь глухая Маргарита Севастьяновна осталась в девственном неведении по поводу программы нашей поездки.
- Да это ничего, это пустяки, - утешала меня моя тезка, - я и так окунусь, прямо в одежде. Ничего страшного.
Я стояла возле нее в раздевалке и, не зная, что предпринять, злилась. Отдать ей свою рубашку было жалко. Позволить старой женщине залезть в воду в одежде, а потом мокрой ехать дальше я не могла. Оставалось только выйти из раздевалки и искать где-нибудь киоск с рубашками. Но сколько на это уйдет времени? А на все омовение нам дали только двадцать минут, мы уже опаздывали на корабль.
- Слухайте, я маю лишнюю. Я сэбэ узяла, а зараз тай одну купляла. Гарну, - откликнулась на нашу нужду крупная красивая украинка. Теплоход отправлялся из Одессы, поэтому среди паломников было много хохлушек.
- Может вам заплатить? - обрадовалась я спасительной рубашке.
- Да ни, хай так носит, - великодушно махнула рукой та.
Самое забавное, что все эти нестроения остались Маргаритой Севастьяновной совершенно незамеченными, так же как и их благополучное разрешение.
- Вот так и случаются тайные благодеяния поневоле, - смеялась Лера.
Автобус тем временем уже въезжал в порт. Вот и наш красавец пароход «Анна Каренина». Веселенькое название в честь самоубийцы, как раз подходящее для продолжительного морского круиза. Хорошо хоть не «Му-му». Капитан приветливо машет рукой. Паломников много, человек шестьсот. Публика очень разношерстная. Много монахов и батюшек с духовными чадами, но есть такие, что достали себе дешевые благотворительные билеты в надежде сделать кожаный бизнес в Турции и Египте. Именно эти «богомолки» и достались невезучей Маргарите Севастьяновне в соседки. За столом, когда все вставали на молитву перед трапезой, они в знак протеста оставались сидеть, а одна даже напевала в пол голоса «Интернационал». В знак протеста.
На следующий день в коридоре у каюты меня с утра уже поджидала моя старушенция. Маргарита Севастьяновна стыдливо и счастливо улыбалась. Ее умиленно жалкое выражение лица раздражало и обезоруживало одновременно. Меня коробило, что она красит, вернее, малюет, губы. Мне хотелось сказать ей, что это уже давно не по возрасту, но я стеснялась кричать нотации на все палубу. Она замешкавшись, долго шарила на дне своей кошелки и, наконец, подала мне доллар.
- Деточка, прошу тебя, помоги мне выбрать какой-нибудь сувенир на память о поездке.
Что-то в этом мятом долларе, который, очевидно, не раз уже вынимался ею и рассматривался, кажется мне подозрительным и я спрашиваю:
- Это ваши последние деньги?
- Не последние, единственные, - уточняет та и продолжает безмятежно улыбаться, - Денег на поездку было впритык, так что сверху оказался только этот доллар.
- Но как же вы ночевали в гостинице в Одессе? Даже восьмиместный номер стоил там три доллара? – в очередной раз изумляюсь я.
- Все вышли из поезда и куда-то пошли, - сбивчиво начинает оправдываться моя тезка, - А несколько человек остались на перроне и стали о чем-то спорить с мужчиной, который нас встречал. Так как я не могу быстро ходить, то я сразу отстала от тех первых, что куда-то пошли, и вернулась к тем, кто остался. Они спорили – спорили, а потом спустились с перрона и тут же оказались у храма. Там при храме была комнатка с постелями и бельем чистым. Вышла матушка, чаем нас напоила, и все легли спать, а утром поднялись, отстояли литургию, причастились, пришел вчерашний человек и забрал нас на корабль.
- Слушай, наша старушенция какие-то небылицы мне рассказывала, будто в Одессе в храме ночевала, - поделилась я вечером с дочкой.
- Точно, мне тоже кто-то говорил, что у десяти человек не оказалось денег на ночлег в гостинице, и их пристроили в приют при привокзальном храме, который как раз на следующий день должен был открыться. Так что они оказались первыми постояльцами. Здорово, правда? У нас, помнишь, в гостинице даже воды не было, и пришлось взять за 30 долларов люкс.
- Да-да, в честь его люксовского статуса горничные натаскали воды в ванну и заткнули ее какой-то грязной тряпкой, водрузив рядом черпачок. А им в приюте и умыться дали, и ужином накормили. Но как эта глухомань могла определить с кем остаться? Чудеса!
В Москву мы возвращались разными поездами и я записала адрес и телефон Маргариты Севастьяновны, чтобы передать ей фотографии. Она назвала престижный, высотный дом на Котельнической набережной и, диктуя телефон, испуганно добавила: «Только меня дочка может не подозвать и вообще… - она сделала неопределенный жест рукой, - будьте к ней снисходительны. Нам, старикам, пришло время смиряться перед молодыми». На глаза у Маргариты Севастьяновны снова навернулись слезы.
Неделю спустя, получив снимки, я набрала указанный номер. Трубку взяла какая-то женщина, с таким хриплым, невнятным голосом, и что я невольно думала, не пьяна ли она.
- А на фига вам эту дуру? – развязно поинтересовались в трубке, - Фотографии из паломничества? Так она уезжала? А мы думали, куда подевалась эта рухлядь! Ничего она себя чувствует. Ползает теперь тут еле- еле как травленый таракан. Ха-ха-ха. Мы значит, тут сидим, а она разъезжает. Что с ней разговаривать? Она ж все равно ни черта не слышит! Вы по адресу пошлите, если надо.
Без всякой надежды на понимание я растерянно кладу трубку на рычаг. Вот так номер! Ничего себе дочурка! Теперь уж надо повидать мою старушенцию во что бы то ни стало! «Лелейте своих детей, и они устрашат вас», - любила приговаривать в таких случаях моя покойная бабушка.
На следующее утро я отправилась на Котельническую набережную. Дом роскошный, с кодовым замком и консьержкой. Мне пришлось довольно долго топтаться у дверей в ожидании случайных жильцов, чтобы проникнуть в просторный, с мраморными колоннами подъезд. Консьержка скользнула по мне незаинтересованным взглядом и спокойно пропустила, удовлетворенная дорогим «прикидом» гостьи. Вот и нужный этаж. Что же делать дальше? Если кто-то дома, то из вредности могут и не открыть, а если Маргарита Севастьяновна одна, то она не услышит звонок. На звонок, действительно, никто не ответил. Я робко подергала ручку, к счастью между косяком и дверью был большой зазор, и она вполне ощутимо заходила ходуном. Через какое-то время щелкнул замок, и передо мной предстала немного осунувшаяся, но живая Маргарита Севастьяновна.
- Золотко мое, - лепечет она со слезами на глазах, - Какое счастье, что Господь дал увидеть тебя снова. Я так тосковала по тебе.
Она хватает мою руку и прижимает к своим морщинистым, теперь уже не накрашенным губам. Я стою, замерев от смущенья. Не выпуская моей руки, Маргарита Севастьяновна заводит меня в квартиру. Жилище у моей тезки большое, но запущенное, со старой с побелевшей лакировкой мебелью, пыльными, потертыми коврами и тусклым хрусталем давно немытых люстр.
- Ты извини, счастье мое, нечем тебя угостить. До пенсии еще три дня. А всю прежнюю я вложила в поездку.
- У Вас что продуктов нет?
- Есть-есть. Я, уезжая, оставила десять картофелин. А в поезде мне попутчица с собой бутерброд с колбасой дала.
- Но это было неделю назад. А что дочка вас не кормит?
- Что ты! Она себя-то прокормить не может. Работала младшим технологом в институте. Перестройка пришла, всех сократили. А где устроишься? Характер у нее! – моя тезка горестно вздыхает, - С мужем уж не помню, когда развелась, а ребеночка прижила больного. Шестнадцать лет внучке, а она еще пятый класс не закончила. Теперь вот даже из дома не выходит. Сидит, запершись, в своей комнате.
- А дочка где? - по инерции выкрикиваю я расспросы.
- Не знаю. Бутылки наверно пошла собирать. Они ведь со мной не разговаривают. Сами прячутся и еду прячут.
В подтверждении своих диких откровений, она ведет меня на кухню. На столе лежит надрезной батон в наглухо завязанном целлофановом пакете с самодельной картонной биркой, на которой угрожающими красными чернилами выверены жирные буквы: «Не брать!». На подоконнике я замечаю еще один целлофановый пакет с луком. На нем такая же предупреждающая бирка: «Восемь штук! Не брать». Мне становиться не по себе, я чувствую, что начинаю задыхаться в этом сумрачном, пыльном склепе семейного раздора.
- Но почему вы не продадите что-нибудь, если так нуждаетесь? Хрусталь, например, или ковры со стен?
- Что ты, - испуганно машет руками Маргарита Севастьяновна, - На все это мой муж сделал опись и отнес в милицию. Сказал, если что пропадет, будет меня судить или вообще убьет. Он может, он же генерал госбезопасности в отставке. Это они в него пошли такие жадные и на голову больные. Он когда женился, не сказал мне, что болен. А потом у него припадки начались, так и выяснилось, но у нас уже дочка росла, куда денешься. К тому же тогда муж на хорошую работу меня устроил, в отдел продуктового снабжения Моссовета. Он ведь большим начальником в городе был.
- Так у вас и муж есть? – с некоторым опозданием изумилась я, так как просто дар речи от удивления потеряла.
- Не муж он, а мучитель! Я так его боюсь! Слава Богу, он сейчас в больнице!
Нет. Что-то тут не состыковывается! Я просто не могу поверить в полную безысходность и безвыходность жизни этой старой, глухой женщины и примирительно говорю:
- Ну, каким бы плохим не был ваш муж, он все-таки дал вам денег на поездку, а ведь даже самая льготная путевка стоит около 500 долларов.
- Денег на поездку? – в свою очередь изумляется Маргарита Севастьяновна, - Что ты, золотко мое! Я об этом паломничестве узнала в нашем храме еще четыре года назад. И так мне захотелось побывать там, где Господь наш родился и жил, что я все дни и ночи только и мечтала об этом. Но как собрать деньги? С пенсии не выкроишь.
Устроилась я к одному доброму армянину помощницей в кафе. Оно в нашем же доме со стороны улицы, вместо булочной открылось. Я там вечером с семи до одиннадцати объедки сортировала, а потом кастрюли и сковороды чистила, туалеты мыла. В общем, все, что скажут. Никто меня не подгонял, так, потихонечку. Зарплату мне на руки хозяин не давал, сразу переводил в доллары. Так почти за два года скопилось 420 долларов. 50 он своих добавил. Подарил мне, добрая душа, дай Бог ему здоровья. А еще 30 добавили в храме из общих пожертвований и помогли саму путевку взять, на фирму церковного старосту со мной посылали.
Жалкая, старая женщина сидела на старом, потертом диване. Над ее слегка трясущейся головой с розовой плешью на темечке и жидкими букольками седых волос по краям, из-под которых торчали оттопыренные, в красных прожилках уши висела громадных размеров модная в 60-х годах чеканка. Сквозь толстый слой чешуйчатой пыли, словно из пепла, проступали гордые черты юной грузинки в обнимку с кувшином. За чеканкой в разные стороны веером расходились: пришпиленная гигантской, проржавевшей кнопкой старая фотография дисциплинированно выстроившихся тремя рядами улыбающихся курортников, внизу которой, неровными, игривыми буквами было выведено полукружьем: «Санаторий завода имени Победы рабочих», г. Ялта 1955 год». Дальше глаз резала лубочная, вся раскрашенная яркими, неестественными цветами бумажная икона Спасителя, стоящего на облаке. За облако, словно за парашют, уцепился и повис на тонком шнурочке скроенный из кусочков меха олимпийский мишка, сильно напоминающий Чебурашку. Казалось, время увязло и задохлось в этой тинной заводи старости. Неожиданно сквозь щель выцветших занавесок к нам с разбегу ворвался стремительный солнечный луч, одним махом отрезал от безжизненно - серого воздуха комнаты золотистый ломоть вертлявых пылинок и уткнулся, живым пульсирующим зайчиком в подол застиранного платья Маргариты Севастьяновны, прямо в ее сложенные одна поверх другой старческие ладони. Глядя на этот дерзкий, радостный луч, я вдруг вспомнила, как, поднимаясь со своей тезкой по долгому склону горы Искушения Господня все удивлялась: другие паломники тащились еле живые, обливаясь потом и, ловя ртом обжигающий, 35-ти градусный воздух, а вокруг нас все время увивался прохладный ветерок, то приятно освежая лицо, то легонько подталкивая в спину. Это был наш персональный ветерок. Словно кто-то рядом с Маргаритой Севастьяновной бесшумно хлопал большими невиданными крылами...
Другие статьи в литературном дневнике:
