Винил. брют.

Уходит август, скоро дни осенние,
из разных вин остался только брют.
Курю и по привычке говорю -
не предавай меня своим прощением,
в угоду золотому сентябрю.
Не до вина... И снова хмурю брови я,
мне так тяжел осадок кислых вин.
А в углях, заполняющих камин,
ещё горят осенние условия
для летней согревающей любви.
Но поздно слишком, если вина выпиты
наш август заменившим сентябрём.
Мои стихи становятся старьём,
ненужным, позабытым, перечитанным,
и оба мы, конечно, не умрём
без сладких вин. Одно стихотворение
могло бы что-то изменить едва ль.
Но я прошу - когда придёт февраль,
не предавай меня своим прощением,
хотя бы им меня не предавай...

21.08.2011

Когда-нибудь потом... Сейчас не надо.
Потом, когда придёт мой день и час,
я спрячусь за оградой от нападок,
от твоего внимательного взгляда,
и промолчу о том, что Бог не спас.

Потом, когда меня уже не станет,
уходом не нарушив жизни бег,
когда-нибудь, погожим утром ранним,
одной из тысяч капелек в тумане,
я точно так же не скажу тебе

что не искал ни хлеба и ни зрелищ,
к твоим ногам дождём стекая с крыш.
Когда-нибудь скажу одной тебе лишь.
потом, когда ты мною отболеешь,
потом, когда во мне ты отболишь.

20.10.2011

Я прихожу в пустынный дом,
я нахожу его с трудом,
он мною разорён.
Но в нём хранит дверной проём
касание её.
Её шаги запомнил сад,
и повторяет голоса
знакомый скрип петель.
Я этот дом построил сам
словами на листе.
Я прихожу скучать по ней.
здесь тишина ушедших дней
ещё хранит тепло
жестокой нежности моей,
и грубой ласки слов.

02.03.2012

Почему бы и нет

Мрачен Моцарт сегодня, уныл и зол -
башмаки натирают и жмёт камзол,
а Сальери - с иголочки, этакий хлыщ и щёголь.
Моцарт сердится - траты и прорва нот,
и по времени - просто сплошной цейтнот,
словно черт посмеялся и пальцами громко щёлкнул.
Ну и черт с ним, довольно вина и полно деньжат.
Что за время, и место такое, ну чистый ад,
хоть и признанный гений, но этакая морока.
Вот Сальери - ремесленник, гибкость придал перстам,
а притёрся к известным, и, вроде бы, где-то там
на верхах размышляет о готике и барокко
в отношении музыки - стыд и срам.
Жизнь у Моцарта - скопище разных драм,
но Сальери не бросит. Завидует, но не бросит.
Забежит на минуту, в бокалы нальёт вино
и послушает реквием, скажет - о да, оно,
и поднимет богемский хрусталь, и промолвит - прозит.
Эта вещь на века, понимаешь, мой Амадей,
на верхах музыкальных не ждали таких идей,
и под реквием твой не напляшешься до упаду.
Моцарт смотрит на пряжки, на кружево, на жабо,
говорит - мне казалось, такое поймёт любой,
видно, я ошибался. Сальери, налей мне яду.
И Сальери нальёт, почему бы нет,
и напишет посмертный ему сонет -
мы-то думали - гений наш Моцарт, а вышло вон как.
Гений так не ушел бы в расцвете лет,
отсвистался искусственный флажолет,
так покойся же с миром, наш не гениальный Вольфганг.
Он уйдёт, не прощаясь, но дома, достав тетрадь,
будет реквием Моцарта ночь напролёт играть,
доиграет и скрипку положит, гоня усталость.
Моцарт был ему другом, неважно, что говорят,
попросил же в тот вечер по-дружески - дай мне яд,
он и дал, только жаль, для себя уже не осталось.

БАСЁ

Это не просто, уйти и забыть про всё.
много об этом, кажется, у Басё,
у азиата, влюблённого в свой восток,
не понимавшего Север и пылкость Юга.
Сядет на лошадь, подтянет сильней подпругу,
и отмахает легко километров сто.

К дому любимой, где маленький сад камней.
То ли на север, а то ли чуть-чуть южней.
Камни разложены, греют собой песок,
гейша любимая с ветром ведёт беседу..
Мастер Басё, как лазутчик, идёт по следу,
может быть, встретится тоненький волосок,

веер бумажный иль пёстрое кимоно.
Он, будто змей улетевший, стучит в окно,
так незаметно, как будто бы невзначай,
шепчет ей что-то короткой строкой Востока.
Меч обнажен, а перо словно меч жестоко,
и рассекает любимую от плеча

прямо до пояса каждым своим стихом.
Просто их пишет, не думая о плохом,
ну а она умирает в его руках -
мастер Басё замечательный фехтовальщик.
Слово, как лезвие, вот и разит без фальши
каждая остро отточенная строка.

Кисть... Иероглиф... Там камни, а не листва.
Север и Юг - это только одни слова.
А на Востоке в безмолвном саду камней
юная гейша Басё подливает чаю.
Он ещё здесь, а она по нему скучает,
чтобы поэт иногда заскучал по ней.

02.07.2011

СТРАСТНАЯ

Под стать недельным тяготам Страстной
текучий звон, размеренный и редкий.
Удары, набежавшие стеной,
меня приподнимают с табуретки
в периметре балконном. У перил
стою, на бремя пятничное глядя,
и вижу лик в серебряном окладе,
который ждёт, чтоб я заговорил
о чем-то важном. Где-то со среды
молчу, себя в себе не ощущая.
Дождит... И капель стройные ряды
пытаются разбавить чашку чая
в моей руке. По правое плечо
намокший виноградник и церквушка,
налево - город. Острые верхушки,
а неба край немного усечён
и скошен к Майну. Бьют колокола,
выносят ортодоксы плащаницу.
А пятница почти что истекла,
и можно помолчать и повиниться
в неверии своём. Посмотришь вниз -
всё так же, как в другие дни недели -
уже кусты зелёное надели,
подачки ждёт бродяга-баянист,
наигрывая жиденькую фальшь.
Свечей огарки. Капельки елея.
Седые липы с видом генеральш,
глядятся в небо, чуточку жалея,
что скоро май, а там - июнь, июль.
Волнение, цветение, упадок.
Сегодня - лишь горение лампадок,
да пятница. Поди, подкарауль
цитату из Писания в дожде,
какой-нибудь отрывок из Псалтири.
И лязг мечей, и топот лошадей
поди услышь, пока сидишь в квартире,
уставясь на иконы. Город спит,
приняв за быль несбыточную небыль.
И церкви метят маковками небо
для звёзд, что не нашли своих орбит.
Для душ, что не нашли покоя там,
для всех, сидящих ночью с чашкой чая,
с неверием, идущим по пятам,
неверующих смертью отмечая
словами - что посеем, то пожнём.
Прошла неделя, завтра понедельник.
И то ли на тебе твой крест нательный,
а может статься - это ты на нём.

30.04.2016

© Copyright: Винил, 2021

***

ФИЛОСОФСКОЕ

Вместо Гегеля и Канта - философия полёта,
пусть сильнее грянет буря! - возвещает гегемон,
и не видит буревестник, что тускнеет позолота
на погонах, аксельбантах и полотнищах знамён.
Сила есть - ума не надо! Между тучами и морем,
чёрной молнии подобный гордо реет неспроста.
Радость в смелом крике птицы - кто не с нами - тех уморим,
им, таким, дрожать и плакать до пришествия Христа.
Вот по Фрейду и по Юнгу - жизнь дана лихим и ярым,
в это верит буревестник, чуткий демон грозных скал.
Только хныкать остаётся всяким чайкам и гагарам,
бури жаждет буревестник, он другого не искал.
Буря! Скоро грянет буря! Глупый пингвин прячет в нише
тело жирное? Потеха. Где? В утёсах? Ну и ну...
Кто-то думал отсидеться, день и ночь читая Ницше,
отправляя комсомольцев на гражданскую войну?
Нет, гражданская не светит, много волн и валом пены,
много грома, много молний - демоническая смесь!
Эту тему нагнетаем, развиваем постепенно -
скоро грянет - и приплыли, тут вам всё-таки не здесь.
Вон охватывает ветер стаи волн объятьем крепким
и бросает их с размаху, в брызги бьёт объём громад.
Реет гордый буревестник - шляпам бой, а слава - кепкам,
он кричит, и в крике слышен философствующий мат -
где там чайки, где гагары? Тем и тем насыплем с горкой,
синим пламенем сгорите, шелупонь и мелюзга!
Грянет скоро, не напрасно вам писал об этом Горький,
да и в сказке не напрасно - гуси, гуси, га-га-га!
Не спастись вам ни под Римом, ни, тем паче, под Парижем,
ни в Берлине, ни в Брюсселе, ни ещё бог знает где.
Сколько было биографий, вон Ахматова о рыжем -
мог, а где он? В Сан Микеле - не в отеческом гнезде.
В этой схватке философий историческая память,
буревестников диванных ест отчаянная злость...
Автор сам не лучше прочих, но умеет ловко спамить -
гордыx что-то многовато в интернете развелось.
Сплошь одни экономисты, все историки-эксперты,
все крылом волны касаясь, где-то вместе, где-то врозь.
Буря грянула, и что же? Наши песни не допеты,
и не слышится ответов на единственный вопрос -
нафиг буря, хули толку в буревестниковых песнях,
если всех волной накроют бес и ангел за плечом?
Боль и кровь, а сколько версий недоказанных и пресных,
сколько сказок о высоком, а на деле - ни о чём.

© Copyright: Винил, 2024

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.10.2024. Винил. брют.
• 24.10.2024. Винил. Мурашки.