***
Странно называть своей "второй половинкой" существо,
имеющее с тобой около 100 физиологических различий.
© Башорг
Кожа у женщин тоньше и суше.
За счет особого строения соединительной ткани, а также гормона прогестерона женская кожа растягивается быстрее. У мужчин же она более упруга.
У женщин сердце меньшего размера и поэтому бьется быстрее.
Если у мужчин оно совершает в среднем 72 удара в минуту, то у женщин - 90. Стенки левой сердечной камеры у женщин тоньше и эластичнее, чем у мужчин. Поэтому повышенное кровяное давление для них менее опасно.
Жительницы Европы в среднем живут на 6 лет дольше, чем мужчины.
Причина, по всей вероятности, заключается в том, что женщины в гормональном отношении быстрее выходят из состояния стресса, питаются менее жирной пищей, значительно меньше курят, да и процент алкоголиков среди них ниже.
Корни волос у женщин сидят в коже головы на два миллиметра глубже, чем у мужчин.
И поэтому выпадают менее интенсивно.
Вес головного мозга мужчин почти на 14% больше.
Но, с другой стороны, полушария головного мозга женщин связаны вдвое более сильными нервами. Поэтому мыслительный процесс у женщин протекает быстрее.
Содержание жидкости в организме женщин составляет около 50–60%, тогда как у мужчин эта цифра равна 60–70%. В организме мужчин обращается в среднем 4,5 литра крови, а у женщин - 3,6 литра.
Инсульты и инфаркты у мужчин случаются чаще еще и потому, что кровь у них значительно гуще, чем у женщин.
Согласно лабораторным исследованиям, в каждой капле крови мужчины содержится на миллион кровяных клеток больше, чем у женщины.
Алкоголь наносит женщинам значительно больший вред, чем мужчинам.
Отчасти потому, что их вес меньше, а отчасти по той причине, что у них отсутствует характерный пищеварительный фермент, который нейтрализует алкоголь. Вследствие чего одинаковое количество алкоголя оказывает на женщин почти на 30% более сильное влияние.
Женщины менее агрессивны, чем мужчины.
Это связано с гормоном тестостероном, которого в мужском организме вырабатывается в 10 раз больше, чем в женском.
Неудачи в любви мужчины переживают легче.
Чтобы избавиться от тягостных воспоминаний, им требуется всего 3 месяца, тогда как женщины способны скучать о ком-то 15 месяцев.
Ежедневно мужчинам требуется на 700 калорий больше.
Так как обмен веществ у них протекает быстрее и температура тела, как правило, выше.
В организме женщины содержится в 6 раз больше золота.
Золотые вы наши.
Счастливый день
ПЕСОЧНЫЕ ЧАСЫ
Когда люди покидают Россию, их называют мозгами, которые утекли. Есть термин такой - утечка умов.
Но наши остаются нашими - просачиваясь за кордон, они подкидывают Западу, в нагрузку к полезным мозгам, своих бесполезных стариков.
Кто не жил в СССРе, тот не поймет, что означает «подкинуть к дефициту в нагрузку». А объяснять это также скучно, как мыть голову из чайника.
Зазвонил телефон.
- Hi, how are you? - по-американски, не ожидая ответа, спросил Бардов. Бывший народный артист бывшего Союза.
- Завтра мы приедем к тебе в гости с графом!
- Ты уверен, что в гости обязательно?
- Конечно - он Президент Общества новой элиты!
- Из Москвы?
- Оф кос! Глава монархического двора!
- Понятно - с регалиями, шляпами и звездами...
- Именно. И мы поселим его на недельку у тебя.
- Откуда после революции графы, Олежек? Их давно проглотил пролетариат вместе с веерами и манишками, умоляю ...
- И не умоляй. Встречай нас в 7 РМ.
- Скажи еще, что за мной ужин на золотых тарелках.
- Вот именно! - обрадовался Олег.
И тут же состряпал лекцию о возвращении монархии и вручении ей богатств задолжавшей Европы. Из этого вытекала прямая выгода для меня. Европа рассчитается с графом. Я по блату войду в фавор, и мне вернут родовое имение с челядью.
- Я убедил тебя? - поинтересовался Бардов, продолжая пересаживать монархические идеи на демократическую. почву
«Что происходит?» - думала я. Неужели мы так изменились? Раньше я могла делиться всем, без раздумий, а теперь мне жаль времени, мне скучно...
- Ты меня слушаешь? - заволновался он, прокашлявшись.
- Да, Олежек. Все, что ты говоришь, очень интересно.
- Так вот, программа партии представлена графом в Московскую Думу. У нас он уже встречался со Шварцнеггером. Ты знаешь, что республиканцы выбрали Арно губернатором Калифорнии?
- Да, да, конечно.
- Так вот, Дворянское общество собирается по пятницам в Москве на Чистых прудах. В этой программе...
... На Чистых прудах. В нашей двухкомнатной квартирке проживало восемь человек. В одной комнате мы с детьми, в другой - две соседские семьи. Шурица, Марица, Пеца и Марицын муж Грица. Такие имена им придумала наша трехлетняя дочь.
«Не сердись мамочка, на Шурицу» - утешала она - «Шурица была несчастная, она ходила все детство в портянках и ела картофельные кожурки».
Наше индивидуальное счастье отравлялось коммунальным хозяйством. Мы старались привыкнуть к совместному проживанию с посторонними людьми.
В нашу комнатку, заваленную книгами, детьми и игрушками, приезжали гости родом из моего детства. Братство дворовых игр обязывало нас принимать их.
Всем нужна была Москва. Она имела конвертируемый рубль.
-... Сейчас зачитаю устав дворянского этикета. Это всего несколько страниц. Ты меня слушаешь? - вклинился Олег.
- Очень внимательно.
В трубке зашелестели страницы.
- Сейчас...Где же эта глава? А, вот! Интернациональное дворянское Общество новой элиты мира...
...Гости приезжали с мешками крашеной байки.. В то время товар отпускался по одной штуке в одни руки.В магазинах нельзя было приобрести ничего ценного в нужных количествах. Байка покупалась под видом нужды в детских пеленках и превращалась, хитрым химическим способом, в батики на продажу.
На нашей малогабаритной кухне подпольные акулы капитализма развивали первые бизнес-корпорации. Они были продвинутыми новаторами, нуворишами в стране равенства и братства...
Предприимчивая Шурица в счастивую пору карьерного взлета на поприще санитарки в районной больнице зачем-то экспроприировала ржавые баки с трудового поста. Они годами бесцельно пылились в лабиринте нашей квартиры,
Шурица, экономя электричество, всюду выключала свет. Сама она лавировала в узких проходах между выварками, а другие, в потемках натыкаясь на них, получали слабые увечья.
В огромных выварках (наконец наступил их звездный час) с ядовито-зелеными и синими надписями "реанимация", "кухня", "пищеблок 5" кипела краска. Байки скручивались длинными тугими жгутами и плавно опускались в бурлящую жидкость. Алхимическое варево превращало нашу низкорослую кухню в средневековую лабораторию. В ванной, наполненной холодной уксусной водой, полоскались и сушились крашеные полотнища. Бесцветные пеленки, как золушки, превращались в роскошные ткани.
Мы все любовались их умопомрачительными разводами. Абстракция высоко ценилась на лотках стадиона «Лужники». Издержки ручной техники корректировались блестящими бирками и заклепками. Байки сушили, кроили, строчили, украшали фасонистыми карманами. Весь подъезд дома номер 4 на Чистых прудах щеголял в ультрамодной униформе из крашеных пеленок.
Художник Сергей Уренский запечатлел портрет моего мужа в этой роскошной одежде. Художник Коля Цветков, увидев меня в живописной байке, тоже схватился за кисть.
Народу из глубинок наезжало больше, чем вмещала наша комната. Смекалистая периферия вступала в яростный диалог с нерыночной экономикой столицы.
Гости местного происхождения, заваливаясь к нам, удивлялись:
- Отчего у вас горы уксусных бутылок? Вы что, уксус пьете?
У них выпивались и пылились другие горы. Они не знали, что с помощью уксуса в нашей столичной квартире провинция справляет торжество.
Огромный веснушчатый Генка Пильнер, завернутый, как римский патриций, в мой лучший плед, вальяжно спускался с пятого этажа,
волоча по битым ступенькам шлейф золотистой бахромы. В комнате не хватало места. Поэтому он отправлялся на ночлег в наш помятый, видавший виды «Жигуль».
Автомобиль скромно тулился под фонарем, стараясь оставаться незамеченным для злоумышленника и подконтрольным для хозяев.
Супруга Пильнер, в девичестве Маша Помазок, со школьных времен почти не изменилась. Генка именовал ее «Кончита». Она скандалила в общественных местах с тем самозабвением, с каким не многие позволяют себе это наедине. Их неровный брак давно перещеголял те приличные семьи, которые критиковали их неприличие.
Секрет в том, что Генка был не злобным. Сколько бы она ни стенала, в ответ он благодушно трепал своей широченной лапой ее стриженый затылок и говорил: «Уймись, уймись, Кончита!»
Ее страстно утонченная натура была будто переполнена всеми специями итальянской кухни. Не случайно, четверть века спустя, очутившись во Флоренции на Пьяцца Сан-Марко, она ойкнула, потрясенная навороченным барокко, и рухнула посреди площади, пережив эстетический коллапс... Это был генный восторг Кончиты перед шедеврами родственного ей народа.
- Вторая часть устава, - объявила телефонная трубка. - Погоди, попью.
Бардов переключился на жену, организовывая для себя клюквенный морс со льдом. Он громко отхлебнул.
- Ты слушаешь?
- Олег, это захватывающе...
Вдохновившись, он вещал, как в радиоэфире.
- Графа принимал в Ватикане Папа Римский. Граф встречался в Лондоне с английской королевой, в Испании с принцем Филиппом. Во Флоренции с кардиналом...
Флоренция и Пьяцца Сан-Марко были далеко впереди - песочные часы Кончиты еще не перетекли в русло иммиграции; они мелочно пересыпали ее жизнь в нашей малогабаритной квартире.
Хлопнув дверью, Машка волокла по лестнице за своим дюжим центурионом мои любимые диванные подушки. С остальными гостями и детьми мы покатом укладывались на дощатом полу, именуемым чистоплотной Шурицей «наш паркет».
Весь свой нерастраченный интеллект Шурица вкладывала в уборку. Она заводила немыслимые порядки и требовала подчинения и выполнения. Ее правила: разуваться, у входа, курить на лестнице, не включать свет и т.д.
Но чета Пильнер позволяла нам лишь дремать, дробя ночь регулярными стрессами. Бесперебойный сон никому из нас не удавался. Стоило забыться, как под окнами раздавался резкий гудок «Жигулей». Гудок не умолкал. Мы выскакивали на балкон, свешивались через перила и кричали жутким шепотом: «Что случилось?» В окнах окрестных домов загорался свет. Оттуда доносились проклятия разбуженных тружеников.
В коридор, хрипло чертыхаясь, выходили сонные и опухшие соседи. Шурица, высунув в окно голову в железных бигудях, негодовала: «Да когда же это кончится?»
Кончита, в мелких папильотках, частила нестерпимым фальцетом:
- Спите, спите! Это просто Генка облокотился на руль!
- Почему до сих пор гудит? - не унималась Шурица.
- Не могу развернуться! - раздавалось снизу.
Диалог происходил между пятым и первыми этажами. Получившие объяснения труженики, матерясь, гасили свет.
Набравшись впечатлений, Шурица с Марицей возвращались к себе. Их ожидали распаренные встревоженным сном Пеца и Грица.
Мы снова утрамбовывались на священном паркете.
- Подожди, - сказал приятный баритон Бардова, - у меня вторая линия, я на минутку переключусь.
Ему не хватало публики. Он выступал, декламировал графский устав дворянского собрания. Я была его единственным и неблагодарным слушателем.
- Все, вернулся, I am sorry, итак, продолжим, часть вторая...
...Второй сон прерывала оглушительная сирена. Улицу сотрясала классическая сигнализация «Жигуленка», призванная пресечь попытки нечестных граждан посягнуть на него.
Неужели кто-то решился угнать машину вместе с Пильнерами?
-Зачем вы врубили сирену? - орали с балкона Пеца и Грица.
Теперь была их очередь. В окнах окрестных домов загорался свет. Встрепенувшиеся трудяги в незамысловатых выражениях угрожали вступить в половые отношения с ближайшими родственниками Кончиты. Она огрызалась. Генка, как плодовитый хряк, обещал ублажить всю округу своей мужской страстью.
- Да выключите вы сигнализацию! - предлагали мировую остальные наши гости.
- Не можем! - трясла папильотками Кончита. - Ее замкнуло!
Она сидела в пижаме за рулем, заткнув уши. Генка разгуливал вокруг машины. Кто-то бросил на крышу несчастных «Жигулей» старый пакет фруктового кефира.
- Вытри лучше кефир с лобового стекла, - фыркала Кончита, швыряя кусок крашеной байки. Генка размазывал кефир по стеклам, пытаясь утихомирить супругу. Половины алфавита он не выговаривал, остальную произносил приблизительно.
В детстве Генка звучал более внятно (я это отлично помню), а с возрастом он как будто разучился произносить слова. В этом был его уникальный природный феномен.
- Рапочка, не фалнуйся. Ну их фсех к ефаной мафери!
- Не надо ломать нашу сигнализацию, - упрашивала я.
- Ты собираешься ехать с ней на работу?
- Но не ломать же, мы заплатили за нее 200 рублей.
- Ой! Я тебя умоляю!
Все лазили по ящикам, отыскивая отвертки. Соседи из других квартир яростно метали в воющий автомобиль остатки вчерашних продуктов. Всклокоченные со сна Пеца и Грица бесполезно суетились, давая советы. Все были взбудоражены, безмятежно спали только наши счастливые дети.
Генка вырвал из машины красные проводки. Двор мгновенно погрузился в тишину. Одно за другим погасли окна. Мы снова утрамбовывались.
- Ты слушаешь меня?
- Олег, я здесь!
- Ты там еще не уснула?
- Ну что ты, очень интересно...
- О’кей, поехали дальше...
Очередную драму будоражили хлопающие дверцы нашей машины. Их как будто с размаху открывали и закрывали. Светало. Мадам Пильнер ссорилась с супругом. Она выгоняла его на улицу, на все четыре ее стороны. Она сокрушалась, что тратит на него свои лучшие годы, что не может купить себе лишние перчатки и снять гостиницу, что ей надоела такая жизнь, а он, как боров, храпит и мощными ветрами сжигает весь кислород в этой проклятой машине!
Выгнанный Генка пытался проникнуть обратно. Он открывал дверцу, она с грохотом захлопывала.
- Ну пусти меня, рапочка, мне же холодно!
Лапочка держала оборону.
Труженики, начистив зубы, маршировали на автобусную остановку. Дальнейшая наша жизнь их больше не интересовала. Шурица, Марица, Пеца и Грица, потеряв к нам интерес, караулили очередь в общий туалет.
Генка ломился в комнату. «Она, видите ли, не может с ним спать, а мы, оказывается, можем!» - возмущались остальные гости. Но Генка уверял, что первая смена поспала, теперь вторая, и это справедливо. С детства он уважал справедливость.
Утром я уезжала в институт что-то сдавать. Мой муж ехал в другой институт преподавать, чета Пильнер устремлялась на стадион - продавать. Их набеги на Москву мы переживали с терпимостью, заложенной синдромом дежа вю. Маша Помазок и Гена Пильнер были моими однокашниками.
Этот спонтанный экскурс в коммуналку на Чистых прудах напомнил, что мы знавали гораздо более существенные неудобства по сравнению с нашествием графа, чем те, какими испугал нас Бардов.
- Что с собой принести? -прервал Олег третью главу дворянского устава.
- Спасибо, ничего, все есть.
- Нет, ты скажи!
- Хорошо, принеси кило мумие и птичьего молока свежего удоя, please!
- Я серьезно спрашиваю.
- Тогда принеси головку чеснока и арбуз фаршированный косточками авокадо.
-Ладно, я попрошу Жаклин сделать кейк. Знаешь, моя Жаклин отлично готовит. Она берет полстакана муки...
Господи, одни страдают от одиночества, другие от общения. Я страдаю из-за песочных часов...
- Ты предпочитаешь изюм или урюк?
- Прости, что?
- Я говорю, изюм или урюк?
- Не знаю. Наверно изюм!
- А я люблю урюк. Жаклин заливает его кипятком и ...
Конечно, когда мы гуртом ютились в московской коммуналке, у нас оставалось до конца больше отпущенного времени, чем прожитого. Теперь до конца времени меньше. Я ощущаю катастрофу его убывания.
Граф, окруженный свитой, будет разглагольствовать о монархии, песочные часы бесмысленно пересыпаться, потому что Европа не отдаст ему золота, а мне родовое имение с челядью. На столе часы можно опять перевернуть и они потекут вспять, а в жизни все течет в одну сторону - убывания.
Как объяснить все это Олегу? Да он и сам понимает. Все понимают, только ничего не поделать... Приходится втягиваться в ритуал условностей.
- Конечно Олег, очень рады, приходите!
- See you soon... Мы будем в 7 РМ. Bye!
В трубке раздались гудки. Я положила ее на рычаг.
ЗАСТОЛЬЕ
Граф появился с эскортом, в шляпе с перьями, бряцая наградами. Не хватало кареты с вороными и кучера в завитом парике.
Он галантно, как в опереточной мизансцене, склонился, целуя мне руку. Жаль, что у меня нет веера. Железный кондиционер пришел на смену нежному опахалу.
Гости расположились за столом. Граф, стоя, отогнув мизинец, произнес тост за дам. Аристократия могла почить спокойно. Я проявляла хозяйскую заботу о сановитых особах. Речь шла о нашем золоте в тайниках Европы.
Жизнь вытекала из песочных часов с удвоенной скоростью.
День украден, вечер уничтожен...
Духовные идеи элегантно озвучивались за столом, но телесные интересы сохраняли превосходство. Гости искали пути исторической справедливости, они чувстовали себя обкраденными швейцарскими банками.
Вечерняя тоска тупо зависла под люстрой.
Поддерживался общий тонус водевиля.
Вечер растворялся в воспоминаниях о прошлом
Граф вплетал в вискозную ткань беседы натуральную льняную нить:
он предлагал нам вспомнить самый счастливый день и, сам нахмурив лоб, углубился в биографические недра своего родословного древа.
Графский водитель Наум соединил с идеей счастья рождение в прошлом веке своего первенца.
Все сидевшие за столом были в летах, каждый давно уже поплатился за свои сексуальные конвульсии. По цепочке потекли счастливые воспоминания: как Наум родил Константина, Рубен Якова, Мартин Алика, а граф шестерых. Бардов порозовел, вспомнив о своих внебрачных достижениях. Очередь дошла до меня.
Мне не хотелось расплачиваться мемуарами о гестаповских пытках в советских роддомах. Неэстетичные воспоминания. Разглядывая блестящие железки, разложенные на столе, я убеждала беспощадных людей в белых халатах в том, что нет во мне ни героизма Жанны Д....
Упоминание Орлеанской девственницы на родильном столе не убеждало. Новую жизнь вырывали из меня клещами.
Видимо, счастливый день у мужчин и у женщин близок по содержанию, но различен по впечатлению. Отодвигая память от счастья деторождения, от нудного перечисления - кто кого родил - я очутилась в своем детстве. Тем более, что прямой отрезок пути от моего детства до детства моих детей оказался довольно коротким.
- Ну что же, - подбадривал граф,- ваш счастливый день, прошу!
Все обратились ко мне.
- Не желаете ли отведать? - улыбнулся граф, пододвигая ко мне блюдо с тонкими ломтиками маринованных груш.
- Благодарю , я груши не ем.
- Почему? - удивился он, подцепив серебряной ложечкой ломтик.
- После того, как я узнала, чем их околачивают.
Тоска на волне общего хохота закачалась под люстрой и лопнула... Грушевая тема завладела всеобщим вниманием.
... Мой самый счастливый день связан с грушей. С тех пор я и не ем груш, чтобы не испортить впечатление.
ГРУША
... Это случилось в больничной палате интернатского медпункта. Пахло нашатырем. Болело сломанное плечо, но ценные подарки весь день сыпались на больничную тумбочку, и я принимала их. 39 на шкале термометра.
Это был мой день, день моего триумфа. Я стала - атаманом казаков! Их батькой!! Можно сказать, властителем их дум.
После уроков мы, заключенные в каменную ограду интернатского двора, играли в казаков-разбойников. Это были примитивные по сценарию и запутанные по драматургии игры. Мы что-то усиленно прятали. Это «что-то», окруженное тайной, было защищено паролем. Не помню, каким именно. Разбойники преследовали казаков и наоборот. Мы догоняли друг друга, брали в плен, допрашивали и пытали. Связанные шнурками, «пленные» томились на задворках в ожидании своей участи
- жестокие, по сути, игры, замешанные на послевоенном эхе. Хотя прошло несколько десятков лет после войны, но на улицах встречались безрукие, или на низких дощечках катились безногие, отталкивающиеся от земли стертым кирпичом. Как бы пол-человека есть, а второй половины его тела нет. Эхо войны доносило до нас пафос героики в интерпретациях художественного кино. Там мы брали нравственные ориентиры и переносили их в основу личных отношений. Особенно ценилась клятвенная верность, молодогвардейская стойкость и готовность к героической смерти.
Нарушение высшей справедливости каралось всеобщим бойкотом. Иными словами, одно слабое существо наказывалось справедливым гневом остального коллектива. Заправилой был картавый Генка. «Сегодня тебе буфет темная!» - предупреждал он какого-нибудь «предателя».
У нас выживали только сильнейшие. А самой сильнейшей после того счастивого дня оказалась я.
В начале игры я была подло предана и лихо поймана. Казаки с гиканьем навалились и заломили мне руки.
- Говори пароль! Говори!
- Она скажет, она сейчас фсе скажет, - обещал Генка.
- Пароль! Пароль! - орали вокруг истязатели.
Мое сопротивление усиливало пытки и будоражило врагов.
- Она сейчас точно скажет, все-е, - выкручивая мне пальцы, уверяла казак Машка.
Вдавленная в траву, я хрипела расплющенным ртом проклятый пароль! Но дети, увлекшись казнью, и не услышали...
- Гофори, - требовал дурак атаман. Пытаясь вырвать передышку, я повторила пароль.
- Гофори, гофори! - орал он, выламывая ключицу
Из последних сил я бубнила пароль, но не могла докричаться. Плечо хрустнуло, в глазах потемнело, и все исчезло.
- Сдалась!!! - прекращая возню, заявил Генка.
Стало тихо.
- Убили! - вдруг донеслось, будто издалека.
Генка взыл, размазывая грязным кулаком соленую влагу.
- Убили! - кричали испуганные дети.
- Господи, где?
- Там, на задворках!
- Не я! Не я ! Это не я! -кричал Генка. Спотыкаясь, он упал лицом в пыль, продолжая плакать и колотить ногами.
Я не чувствовала, как меня подхватили на руки и отнесли в больничный изолятор.
Нашатырный спирт обжигал горло, гигантские произведения литейного мастерства, шедевры загадочной русской души (самые большие в мире Царь-Пушка, из которой никогда не стреляли, и Царь - колокол, в который никогда не звонили) синхронно загремели в моей побитой голове, веки не поднимались...
«Теперь никто не будет со мной дружить!» - глотая горечь думала я. «Станут презирать, сделают темную, и правильно! Я - предатель! Разведчики в плену - это из-за меня. Из-за меня!» - слезы обиды и унижения текли по щекам.
Я не должна жить! Эта мысль осенила и успокоила. Лучше умереть! Или убежать? Колокол раскачивался, гулко раздаваясь в висках набатом приговора. Горестные думы метались в ударяясь в виски. Бум! - умереть. Бум! - убежать! Бум! - умереть...
Скрипнула дверь, на потрескавшемся потолке качнулась лампочка, вошел зареванный казацкий атаман.
- Она здесь, - он шмыгнул распухшим носом, - фроде бы жифая!
В комнату заглянули дети. Кто-то склонился надо мной и потрогал обгрызанным, в заусенцах, пальцем дорожки слез.
- Кажись , не дышит...
Ожидая чего-то непоправимого, я вжалась в подушку. Хотелось исчезнуть.
- Наши разфедчики удгали из-под агеста. Нас запегли! - зашептал он. - Училка запегла нас в газдевалке!
Генка быстро подмигнул.
- Ты молофец! Не фыдала пароль!
На моей тумбочке оказалась шикарная надкушенная сбоку груша.
- Это тефе!
Генка улыбнулся,стесняясь своей доброты.
В этот момент справедливого признания чужого превосходства он был великодушен. Кто-то положил заветную битку для классиков, отличную рогатку, мятые конфеты с прилипшими крошками. Маша Помазок безвозмездно передала вожделенную скакалку, прекрасную резиновую скакалку, которую я безрезультатно предлагала обменять на другие, не менее ценные предметы!
- Теферь ты будешь графным казаком, атаманом! Тебя фсе выбгали. Единограсно! Ну, пока, а то нас пофмают, мы еще пгидем!
Они выскользнули за дверь, и пятки застучали по коридору.
Триумф! Царь-пушка стреляла салютами в висках. Салюты разбегались по потолку. Голова приятно кружилась. Сотрясение мозга славой! Этого не пережила ни одна мировая знаменитость.
Я попыталась шевельнуть рукой. Ватный тампон, закрывавший вену, упал на пододеяльник. Значит, укол проскочил в бесчувствии - еще одно счастливое открытие. У меня религиозный страх перед уколами, ведь они могли парализовать волю даже самых сильных разведчиков. Это мы видели в кино: герой выдерживал все, но когда ему оголяли руку и втыкали иглу, он размякал и выбалтывал самые страшные тайны.
Тонкая синяя венка на худенькой руке заметно вздулась. Вокруг нее образовался лиловый синяк с подтеком. На пододеяльнике расплылись круглые пятна светлой крови.
Дверь осторожно приоткрылась: в изолятор воровато заглянули дети из стана разбойников и казак Машка. Залюбовавшись красотой ранения, я незаметно подтянула алые пятна поближе к себе и, зажмурив глаза, поэффектней вывернула на обозрение свою вздутую лиловую вену.
- Ах,- завистливо зашептала Машка, - кровище! Вот здорово! Посмотрите!
Она ревниво поправила одеяло и присела на краешек кровати.
- Тяжело дышит!
Мне захотелось застонать, как полагалось раненым, но мужественным бойцам. Легкие обильно наполнялись воздухом головокружительного счастья, стон не удавался.
Я стала их атаманом! Их главным казаком! Меня выбрали единогласно! Мир блистал. Фортуна, кризис и крах шли об руку сквозь песочные часы восстановленной жизни.
Дети положили на тумбочку свои заветные запасы и вышли гуськом. Я приподнялась на подушке, Царь-колокол празднично загудел. Щедрый кусок генкиной груши был нестерпимо хорош, и с диким восторгом я погрузила зубы в хрустящую мякоть.
То было счастье.
Песочные часы текли. Судьба была в ладу в ними.
Ни в каком месте, нигде ни за какие сокровища не отыщешь столь вкуснейшего огрызка дарованной груши. Это может случиться только однажды, счастливым днем в далеком детстве.
Другие статьи в литературном дневнике:
- 31.01.2011. ***
- 13.01.2011. ***
- 04.01.2011. ***
