***

Земляника, муха и ночник.
Я помню этот вечер, поздний, тихий,
в серебряном окладе кроткий лик,
и пьяных мух, затеявших шумиху,
мушиный бой о масляный ночник.
Я помню. В отраженьях бились блики
безумной пляской на пустой стене,
стакан и чай из ягод ежевики
на подоконнике и мы на топчане.
Рождалась музыка из этих бликов,
недоумённо, пристально, земно,
так исподволь, до потайного смыка.
И чей-то взгляд подглядывал в окно.
Других вещей всего обманчивей часы.
Подумаешь, ну, циферблат, кукушка, цепи.
Ведь если спрячешь всё,
что перечислено, в старинном склепе,
И даже, если их включить забудешь, завести,
не ты владелец их. Бесформенное время
неслышно будет тикать и идти, идти, идти.
Но если стрелки две на зимнее перевести,
то мы часок с тобой еще подремлем.
окаянная исповедь Альтер Эго поэта, перевоплотившегося во сне в душу поэтессы пародистки, совершённая по пробуждению после посещения мансарды ада.
Я мызгаю рифмой, не собственной, ихной,
лимбически рифма моя на краю,
Я брызгаю ихор в плетение плинфы,
Я нимфа Коринфа, я скуфьи крою.
Я рифмаматическая теорема,
двучленом Ньютона обременена.
Я евнуха слёзы в купальне гарема
по бедному мужу, кому я жена.
Я закомпостирую мозг контролёру,
я месть резонера - окукленный ктырь.
БезнравоучительствовАнием скоро
я весь завоюю обыдленный мир.
Ни Спас на Химерах, ни лужи холеры,
не смогут унять мой неистовый пыл,
я Рог Люцефера и зренье Гомера,
Я Леди Годива в одежде шиншилл.
Луна сверкает, зренье муча.
Под ней, как мозг отдельный, туча...
Пускай Художник, паразит,
другой пейзаж изобразит.
И.Бродский. "Набросок"
Цветёт лагуна ряской, млея,
Иосиф спит на Сан Микеле,
палач играет ноту "ша"
на острие карандаша.
Натянут холст и кисти взяты,
весна красуется предвзято,
но не художник, неофит,
в окно раскрытое глядит,
и видит вточь и слово в слово,
хоть новый век, но всё совково,
Живее Всех Живых в болоте
похоронить себя не против.
Луна, беременна наветом,
готова разрешиться светом,
луч извивается рептильно,
мелькают кадры диафильма:
худеет дочь на щах из репы,
народ скулит, но держат скрепы;
в гидрометцентре за невзгоды
прощенья просят у погоды;
бес хороводит, рот зевает,
Пожарский Минина пленяет,
и от Неглинки до небес
тоска стоит наперевес;
самопрославленные жители
взрывают Храм Христа Спасителя
и на обломках разрушения
возводят Храм Христоспасения;
картинки с выставки играют,
мазут струится, ледник тает,
и, крепко так, кушак пастуший
сжимает часть шестую суши,
что от такого бытия
от суши скоро ни рубля.
Но даже голое искусство
сильней костяшки пусто-пусто.
изокарликов
любить пенёк не будет лишним,
он тоже, ведь, родился вишней.
полюбите пародиста, безответно гонористо,
и в подарок, к юбилею, заразите гонореей
Утка мудрости.
Намудрили в ералаше, пригорюнились волхвы.
Моча ударила не в чашу, а в утку мудрой головы.
Иеговистом станешь опосля,
сперва пришьёшь свидетеля.
...Здесь всё не так, как у Марселя Пруста,
и вместо Бога, богу задают
вопросы про искусственность искусства,
и книги обязательно сожгут.
Меланхолия. Слишком много желчи
в крови у надувного пузыря,
и льётся, чем мучительней, тем ёмче
елей и "Свете тихий" тропаря.
Нет более бессмысленного места
невспаханной земли прифронтовой.
Но журавли летят и ждёт невеста,
- а нам куда лететь? - нам в рай, домой...
В.Ш.К.
І в затишку вишневого квітіння,
в світанковій сопілці вівчара,
і, навіть, в пристрасті богослужіння,
все марно і тужливая журба.
Все промене і все знайде початок.
Облиште. Зайве, бо зі мною лиш
сурма в руках у янгелів крилатих
і до утра, гадаю, ти простиш.
Простиш мені нетяму від розлуки,
простиш веселку літньому дощу,
простиш моє кохання без цілунків,
і я тобі у відповідь прощу
такий зненацька неприязний холод,
таку пекельну вірусну весну,
всі наші дні, що розійшлись по колу,
від камінця, що кинули в Десну.
Бить быков на арене подло,
бык один, а ублюдков несколько,
шобла целая: пеши, в сёдлах,
расфуфыренные, с подвесками.
А причина тому дикая,
а причина тому веская:
подлость шествует хихикая,
похоть шлюхами не брезгует.
Почва тут на арене рыжая,
утрамбованная в коллизию:
Шлюхе мало стонать нанизанной,
шлюхе нужно самой нанизывать.
Герцог, свита, халдеи. Публика.
Вся арена бордель с прислугою.
Бык и шлюхи по центру бублика.
Разъярённый я, не испуганный.
Вот, стою, вожделенья матрица.
Жизнь звенит в острие рогов.
Не боитесь испачкать платьица
над разрывами позвонков?
Не боитесь. Вчера сосали вы
леденцы и глотали пунш,
а сегодня накрахмаленные,
из груди моей рвёте куш.
Грудь широкая, ахиллесова,
беззащитна в любой броне.
Бейся бесово, бей железами,
целься тщательней в сердце мне.
А промажешь, переусердствуя,
упадёш под копытом ниц,
приготовят на завтрак герцогу
запеканку из двух яиц.

Закат в Марселе тих и ядовит.
Дотошно, чувственно, подкожно
его вдохнешь, и в горле запершит,
и выдохнуть обратно сложно.
Для паука наживка - песня цокотух,
их безголосый хор карикатурен.
Паук без паутины жалостливо глух,
и выбирает мух победокурей.
От первых петухов прокинется пастух,
жены рассвета малолетний шурин.
И послевкусье от улыбок шлюх
предощутит неотвратимость бури.
Уже пропел незрячий муэдзин,
уже восход предрасположен,
и душной ночи тонкий крепдешин
под камни бухты спрятал ёжик.
Рассвет в Марселе лих и суетлив.
И старый граф спешит к графине.
В кабине Bentley затерялся лиф.
И паучок в ажууурной паутине.

Кому лихая, а кому лехаим,
уж, если быть, то напролом.
И, если рай воображаем,
то ад напротив, за углом.
Кому-то власть, кому томиться,
и, если плакать, то навзрыд,
и клясться если, то бесстыдством.
На то и Бог, что не простит.
В саду, в алькове и в кювете
на то и пьяный, чтобы в дым.
Мы только маленькие дети,
да жизнь - недетский диафильм

Мы сами вырыли для жижи рвы,
мы сами стали неприкосновенны,
и мы прошли по лезвию "невы»,
не замечая резанные вены.
На Катькином канале ледостав,
для душ короткая дорога к храму,
где у подножья луковичных глав
на воду лёг не лёд - могильный мрамор.
Мы сами делим берега реки
на низкий левый и высокий правый,
и друг за другом, наперегонки,
возводим разводные переправы.
На Катькином канале ледоход,
"крошится мрамор", воскресенье жизни.
И, кажется, что это рядом Бог
рисует мелом свой проект эскизный.

...ты мне поверишь или вверишь
себя цыганской ворожбе,
я филин, филид, или дервиш,
судить язычнице судьбе
по звуку черно-белых клавиш,
или тебе, на выбор, Eilish.
Когда ты бредишь или грезишь
от ностальгии цепенея,
чужую ночь по капле цедишь,
ты выпей эль из Голуэя,
а довоенный пленный Baileys,
оставь до лучших, крошка Eilish.
;
;Tuartan шести цветов примеришь,
и с поцелуем жениха
его беречь передоверишь
богам раскидистого мха.
Моё гнездовье рядом свей лишь,
ты слышишь, Eilish, останься Eilish.
;За морем хлеб и много зрелищ,
на сердце плугом борозда.
Ты черепки в науку склеишь,
ущелье Глена никогда.
Ты грудь мою тоской просверлишь,
останься Eilish, ты слышишь, Eilish...
...за призрачным, лунным окном карантина
бушуют каштаны, влюбляется клён,
и каждое утро под вой голубиный
я явственно вижу навязчивый сон:
почтовая марка на старом конверте -
"Над вечным покоем" - неистовость туч,
где сильные чувства, великие жертвы,
над пажитью высохшей ливень грядущ,
в солдатском окопе тщеславие смерти,
и докторский почерк - отсрочка на миг,
величие личности в первом концерте,
и ладан из рая лесных земляник.
Виденья мои осязаемы, терпки,
живут послевкусьем изысканных вин,
но совесть у бога за прутьями клетки,
и я просыпаюсь и, снова, один...
"Я без слез не могу
тебя видеть, весна".
В.В.Набоков
Не ответит весна
на унылый призыв,
где овсянка слышна,
там не плачут навзрыд.
Где апрельским деньком
на траве уложусь
под вишневым шатром
не задержится грусть.
От печали на луг
вместе с талой водой
убегу близорук,
опьянеть широтой,
и в ознобе вернусь,
с головой набекрень,
я в раскидистый куст
утопиться в сирень.
Если майской грозой
я зароюсь в покос,
значит этой весной
умереть не смоглось.
...славься, страна халдеев,
разбойничков Марьиной рощи,
что в полночь, за мавзолеем,
выгуливают мощи,
шагреневые наощупь.
Плавься, металл. Скрепы
свяжут немых в когорты.
лучшие скрепы - цепи,
лучший провидец - мёртвый,
орден возьмёт посмертный.
Нравься, балет ледовый,
апологет жуира,
к бою головка готова
ракеты средневековой
с любовью третьего Рима.
Здравствуй же, день вчерашний,
сам свои кости гложешь.
Суд потому и Страшный,
что сладостным быть не может.
За взятку - получишь строже.
Явственно слышу голос,
зримо Иудой оплёван.
Жизнь - полосатый полоз.
В шрамы исполосован,
из букв составляю слово...

куплетик Офелии
Я тем, кого люблю,
страдать приручена,
и благодарна фитилю,
что ночь моя ясна.
Мне пустоту не превозмочь
безумством дотемна,
сон не отнимет эту ночь,
шестую ночь без сна.
Ночь ненадёжная броня
и мой рассвет невинен,
его наивно от меня
оберегает ливень.
И мне за ливнем убежать
от молнии до тла
в ручья холодную кровать
без твоего тепла.
The Winner Takes Zero
... было нелегко, легче нам не будет,
где-то глубоко тлеет уголёк,
ливень за окном сердце не остудит,
где огонь горит ливню невдомёк.
Всё предрешено в песенке пастушки,
каплет на письмо слёзная вода.
Ты бежишь ко мне, раздвигая лужи,
если босиком, значит навсегда.
Ты не обещал, я не настояла,
ливень за окном, лодка и причал,
август расстелил небо-покрывало,
и надежды мне разочаровал.
Нам не превозмочь этого безумства,
лодка и причал, ливень дотемна.
Не отнимет сон ночь мою искусно,
яблочную ночь без дурного сна...
sit tibi terra levis
...слезу пускал за рюмкой дьякон,
и отпевал и пил наперечёт,
за ту, что вечером оплакал,
за ту, что утром снова утечёт.
И так бездонна эта чаша
и, как заведено, на то друзья
всё стелят в землю пух лебяжий,
чтоб не кукожилась над ним земля.
И будет так до исступленья,
пока юлой кружится этот мир,
где кофе пьют по воскресеньям
и время жертвуют на сувенир.
Ох, этот мир презренной скорби,
где капля с лихвой перельёт края.
Пусть в этом мире краски стёрли,
я буду грезить фреской Рождества.
Пусть время не имеет реверс
и пешка доберется до ферзя,
вторю sit tibi terra levis,
и собираюсь молча, не слезя.
О, этот день нечаянно настанет,
когда распилят в доски старый вяз,
когда друзья мои похулиганят
помянут мя не плача, а смеясь...
Лучше окурки подошвой елозьте,
слышите, вы, подворотные черти,
на то и святые, что вспыхнули звёзды
в крайнем окне в подъезде четвертом.
На то и любовь, чтобы, как из траншеи,
окно забросать, не мигая, взрывчаткой
до истовых судорог жилистой шеи,
до изнеможения нерва сетчатки.
На то и глаза, чтобы встретиться взглядом
в дождливую ночь или ночь листодопада,
где свяжутся осью одной анфилады
два взгляда, два круга, два дантовых ада.
..катись клубок что было мочи
на вышину наизволок
пока зрачок не шире ночи
лети на вспышку мотылёк
крутись лебёдка кабестана
выматывай замком кистей
стальные жилы океанов
тугие нити якорей
мигни волчок для малолетки
не приглашеньем на допрос
освобождением из клетки
и краба дай за паровоз
приснись соломенная хата
у монастырского ставка
в моей землянке в полнаката
где причащают без глотка...
А.П.(К)
...нежнее видел, целовал
её руки изящней ручки,
но никогда не прижигал
их поцелуем неминучим.
Еще белёсее белел
завес от майского тумана,
но никогда так не пьянел,
как от цветения каштана.
О, сколько томных поволок
мои глазницы застилали,
но даже сон мне не помог
их унести в алькова дали.
Ох, сколько раз мне волчью пасть
являли губы вольтерьянства,
я так хотел бы их украсть,
да чутко спит барон цыганский...
Нежнее видел, целовал
твоей руки изящней ручки,
но никогда не прожигал
насквозь их поцелуем жгучим.
Еще белёсее белел
завес от майского тумана,
но никогда так не пьянел,
как от цветения каштана.
О, сколько томных поволок
мои глазницы застилали,
но даже сон мне не помог
их унести в алькова дали.
И сколько раз мне свой оскал
дарили губы жен султанских...
Но лишь тебя бы я украл,
да чутко спит полкан Парканский...
...и будут восходы всё те же
печататься над горизонтом
и люди читать их но реже
a чаще теряться на фронте
и мир от лучины в лачуге
окажется вмиг близоруким
но в марлевой маске-кольчуге
прошествуют башибузуки
пройдут столбовою дорогой
парадом великой победы
скандируя перед берлогой
сакральные гимны и веды
но люди останутся также
любить сомневаться и верить
что если испачканы сажей
то сажей сгоревших империй
и люди оставят берлогу
для новых бессмертных проплешин
помянут всплакнут понемногу
и мир не останется прежним...
..вот опреснок, сломи руками
и рукой поднеси ко рту.
Станет день этот чистым самым,
прорастающим в пустоту.
Чтоб узнать себя лучше стоит
на других посмотреть, любя,
чтобы друга любовь утроить
разворачивайся от себя.
Спи без сна, захмелей без чаши,
и в глаза загляни свои,
так узнаешь, как вьётся пряжа
из пролившейся крови,
так увидишь, что рвутся нити,
если веру принять за грош,
и на стенке, как тень, граффити:
гвозди вбиты насквозь ладош...
...здесь ветер чаще с Северо- Востока,
здесь август, не женившись, овдовел,
и вечность здесь не меньше одинока,
чем чехарда минутных дел.
Здесь по обычью сказанного слова
едят, целуют, судят и казнят,
а небо - в полдень - небо бирюзово,
и в полночь звёзды под ногой хрустят.
Здесь церковь прижимается к отрогу
такого невысокого холма,
откуда милосердно видно Богу,
что не театр мир его, тюрьма...

Очарованная Десна
Я русич по духу, фамилии, имени,
я справа налево перстами крещусь,
от верха до низа во мне неделимое
одно только слово короткое - Русь.
Русь - тройка, тренога, растроенность, Троица,
Десна, Рождество и суглинка-земля,
я в ней народился, мне в ней упокоиться,
по горсточке трижды вернуть векселя.
Взаймы мне досталось одно удивление
из детства: криница, отец мой, рассвет, полусон.
Я всем им хочу на пороге затмения
три раза отмерить прощальный поклон.
Услышит в подвале судейская троица:
- Нет чище воды из того "журавля",
я киевский русич, моя себестоимость
беречь у криницы рассвет дотемна.
...что ты стоишь тут болотной выдрою,
частью того, что зовётся мукой?
Думаешь вирусным богом избранный?
Кашляет он, понимаешь, сухо...
Храм за три дня - вот тебе невидаль -
цирк-шапито и приданое циника.
Здесь, на горе, засеянной клевером,
лучше построй за три дня клинику.
Не можешь спастись, а спасать зарился,
без толку только выкурил ладан,
смотри, над Сионом уже зарево,
а плоть без души - ворону падаль.
-Губы смочи освежающей губкой,
изнемогла бесконечная сухость.
-Выпей, от края хрустального кубка
слаще ванили яблочный уксус.
Мелкое судит, не зная главного -
душу блаженную не переделать.
В храме завес разорвался надвое,
куранты на башне выбили "девять"...
...жизнь - что рваный бурдюк с водицею,
наливается, чтоб пролиться.
Ты пришел ко мне с колесницами,
ханаанский отважный рыцарь.
Ты пришёл на Фавор за податью,
сам не можешь пахать и сеять,
сколько чувственной грубой похоти
в твоих жилах на бычьей шее.
В многоженстве живёшь на Севере,
собирая гарем безбожниц,
но от ереси мало семени,
безответно чрево наложниц.
Ты узнаешь, что есть Вселенная,
Иаиль под шатром Фавора,
безоружная и блаженная,
свет в окне и Господь с Деборой.
Титова молитва
...кто-то небо засеял звёздами
по-богатому, врассыпную...
Признаю тебя, Отче, Господи,
это я от Тебя одесную.
Это я здесь распят, около,
переплачиваю за лихую...
ох, как ухнул пасхальный колокол,
одесную я, одесную.
Помню голод, пустыню, сумерки,
помню руки и грудь чужую,
молоко и любовь... Безумие,
без гвоздя распят одесную.
Вспомни там, в небесах облачных,
душу оную, воровскую,
ей судилось такое поприще -
умереть от Тебя одесную...
Вы убили меня, а не ранили,
две навылет и третья вдогон,
хулиганки шальные и пьяные,
злые вестницы черных ворон.
Без суда и, конечно, без следствия
грудь прожгли половецкой стрелой.
По наследству от дедушки шведского
ваших глаз волооких покой.
Вам отвечу я, стоя на лестнице,
так огонь отвечает углю
в очаге разгораясь, потрескивая:
- я вас трижды, Петром, разлюблю.
Ах, убили меня вы, не ранили,
две навылет и третья вдогон,
хулиганки шальные и рьяные,
кареокие пули в упор.
...скажи, из скольких сотен тысяч
найдёшь ли близко хоть одну
такую же? Оставь безлюдный список,
что пустотой пугает тишину
собрания библиотечных книжек
с цветными вкладками картин,
пусть даже новую напишешь,
в читальном зале ты один.
Спаси меня от этих мыслей,
избавь от шуток озорных -
и свет от светляка прокиснет
в бочонках ночи лубяных.
На три плеча не хватит коромысла,
на сотню вёдер большинство пустых...
Куплетики подслушанные в Париже в период эпидемии
- Мадмуазель с апашиком, под мех покрашенном,
вам с этой рожею не можно здесь,
у нас же вазочки из старой сказочки,
у нас же столики для баронесс.
...на роже масочка, подмышкой вазочка
из ресторанчика на Rue Daru,
а я в перчаточках, без отпечаточков,
коронавирус я благодарю...
...народ осенится напевом псалтири,
воспрянет от сна, не вставая с колен,
заглотит наживку и глубже и шире,
как жерех, воспитанный фильмами Gray,
и станет жевать суррогатную жвачку
про скрепы, победы, исконность и Рим,
и с новою силой народу батрачить
на горе царя, что был избранный им.
Просвира не хлеб, да и кровь не водица,
и ринет народ на складном топчане
с хрустальным драконом за правду сразиться,
но в собственном сне, несбыточном сне.
Мне всё не равно, до оскомины горькой,
услышу ли снова полёт журавля,
но если не взяли служить судомойкой
последнюю дружбу услужит петля...

Мене, мене, текел, упарсин
Трон высок да быстры ступени
от величия до пустынь,
счётчик щелкнet слова на сцене:
"мене, текел, упарсин".
Ляжет ночь на худые плечи,
как огромный косматый шар,
и прошепчет ехидно вече:
- Бог спасет царя, Валтасар?
Жить дотла, умирать от смеха,
честь неброска, но так славна.
Навьи бусы на жизнь надеты,
от того бирюза ценна.
Несмиренно, христианином,
на костре помолюсь, дымя:
- Даниилом во рве зверином,
сын Давидов, помилуй мя.
Догорит до последней ветки
тот костёр, что палач разжег.
Стих останется да виньетка
да молитвенный ремешок...

Мне в ярости не отыскать слова,
чтоб осадить крушащий август,
так парусу не перемочь ветра,
как ветру пересилить парус.
Я умолкаю, под скрипенье мачт
стою дозорной мачтой голой,
когда играют шквальный матч
своё не выкупить крамолой.
Пусть ветер рвёт без тормозов
и выше бога только случай,
рукопожатье моряков
надежнее гребных уключин.
Девятый вал, последняя строка:
с моей рукой твоя рука.
...хочу в безумстве карантина,
что даже смерти стал невмоготу,
увидеть, как чихнёт рябина
в своём цвету в моём саду.
Хочу во время окаянства
полунеистово, полушутя,
я переспать с безмерностью пространства
и новое зачать вне времени дитя.
Хочу, чтобы созвездье Мрака
в болотную втянулось гать,
и чтобы я, а не меня собака,
и без намордника гулять.
Хочу пожать сто тысяч рук на свете,
и пару губ к твоим губам прижать.
***
Ревёт сирена, санитар в карете
и хлоркой залита остывшая кровать…
из евангелия Магдалины
...целовала нательный крестик,
потешала дворовую чернь,
от антихристовых пришествий
зарекалась житейских скверн.
За обиду держала маски,
а за пазухой голышок,
и острила кривой татарский
неигрушечный палашок.
Измельчала до дна глубины,
возвеличивая останцы,
и огнем земляной лучины
инкрустировала изразцы.
Напевая мотив печальный,
вышивала по шелку гладь.
Наловчил меня целовальник
воду водкою разбавлять,
удобрять чернозем безбожия
кровью милостивых царей.
Две стопы и одно подножие
и от капли течёт ручей.
На терновой дощечке титло -
буквы резаны топором.
Богоборной рукой арбитра
расписалась я над челом.
...и этот взгляд причисленно открытый,
и хладнокровие нелидовских кровей...
Я узнаю доподлинно, Димитрий,
лихую смуту одержимых дней,
"деяния" первопечатных книжек
и алую над Флоровской зарю,
я узнаю Марину Мнишек -
Царицу самозваному царю.
И будeт пир и свадебные платья,
вишнёвый бархат и гудеть набат,
и будет мир с поддельною печатью,
вздохнёт Литва, а Польша - во сто крат.
И станет узким и коротким ложе
лже-дмитрию и недо-королю,
не волен с богом, кто двубожен,
двуженцу обе скажут: "у-лю-лю",..
Вослед крестителям и фарисеям,
в пример грядущим за ордой,
среди кликуш и ротозеев,
я на параде. Боже мой,
дорога скорби вся в подмостках,
на ходунах по ней снуют
не обжигая пят из OOO "Погосты"
агенты ушлые всё продают.
А покупают ?, покупают !!!
Какой устойчивый на души спрос.
Спрошу торговца, может, знает,
осталось сколько непродажных доз?
Осталось сколько неподкупных судеб,
спрошу одной , хотя бы, адресок,
но долго google думать будет,
пока сочиться будет сок.
И в мире нет живых пророков,
и правды нет, как ни святи,
а жизнь – как небо - так высока,
и на ходулях не взойти.........
...пиши, пока пишут карандаши,
пиши за похлёбку, издёвку, гроши,
пиши безрассудно, беспечно, бесполо,
как может любовь накормить богомола,
о том, как на солнце блеснут палаши
ты сдавленным шепотом перепиши,
что губы сказали, коснувшись о пол,
у той головы, что палач отколол,
пиши, задыхаясь, сбиваясь с межи,
пусть вирус бушует и рвёт рубежи,
пиши через пропасть и лиц частокол,
пиши на растопку, в коробку и в стол...
Пиши, даже если закончилась гать,
а вирус бушует и нечем дышать,
и цепь разорвётся, сорвётся сокол,
так внутрисердечно ужалит укол,
что пуля навылет прошьёт камыши,
а ты зажимай карандаш и пиши...
уши тешатся сказками,
груди тихими ласками,
ночь легла кариокая,
как рубец от тавра,
спит земля мадиамская,
спит кочевье и около
на луну за барханами
воет божия тварь.
Дети жён авраамовых,
аравийские странники,
караванов вожатые
от шатра до шатра,
вашей кровью языческой
в полнолунные праздники
окропят правоверные
самодельный алтарь.
Вы стояли равниною
перед войском с раввинами
и за вашими спинами
ворожил Валаам,
вместо благословления
под притворной личиною
он обрёк на гонения
и на боль Ханаан.
Короли мадиамские
до единого умерли,
жены в рабство низложены
и шатры сожжены,
вознеслись ваши недруги
в триумфальном безумии
и дочернюю девственность
унесли без цены.
Тридцать две непорочные
неповинные девочки,
над руками у Молоха
разложил фарисей,
как засохшие веточки
от рождественской ёлочки
как пророк и заказывал
в книге первых судей.
Уши тешатся сказками,
руки нежными ласками,
к тучным персям кормилицы
прижимается рот.
А овчарки натасканы
резать плоть мадиамскую,
задирать и распарывать
Авраамов народ.
старая версия
Ваши уши тешатся сказками,
груди легкими тихими ласками,
ночь на землю легла кариокая,
как на кожу рубец от тавра,
спят кочевники с юными девами,
вместе с ними земля мадиамская,
и скулит на луну за барханами
одинокая божия тварь.
Спите правнуки жён авраамовых,
бесприютные вечные странники,
караванов торговых вожатые
от ночного шатра до шатра,
вашей кровью горячей языческой
в полнолунные дикие праздники
окропят до утра правоверные
самодельный холодный алтарь.
Вы стояли в Моаве равниною
перед войском неравным с раввинами
и за вашими смуглыми спинами
ворожил звездочёт Валаам,
вместо вашего благословления
под притворной ослиной личиною
он обрёк свой народ на гонения
и на смутные дни Ханаан.
Вам узнать, гордецы мадиамские,
что цари ваши - пятеро - умерли,
ваши жены в рабыни низложены
а чадры и шатры сожжены,
вознеслись над пожарищем недруги
в триумфальном победном безумии
и дочернюю чистую девственность
увели за собой без цены.
Тридцать две непорочные девочки,
пусть кричат - не услышать за танцами,
над костром под руками у Молоха
разложил и связал фарисей,
как засохшие хвойные веточки
от ненужной рождественской ёлочки,
так пророк Самуил и рассказывал
в Книге первых священных Судей.
Ваши уши тешатся сказками,
руки нежными тихими ласками,
к тучным персям любимой кормилицы
устремляется жаждущий рот.
А овчарки плотью натасканы
в псарне той, где земля мадиамская,
задирать, раздирать и распарывать
Авраамом зачатый народ...
...придёт ноябрь, отверженностью схож
на без толку разбитую копилку,
откуда вылетевший грош
не выкупит у времени убытки.
Неурожайности своих побед,
чужих потерь сомнительную славу,
и на воде чернильной след
от камышового наплава
несёт река, и ты несешь
из недоверия до правды
на острие иголок, будто ёж,
седое время листопада.
И ты не сгорбишься от нош
на душу сложенных пожитков,
и в Юрьев день перешагнёшь
порог родительской калитки.
Река течёт из ручейков
или в плотину, или в устье,
разъединением берегов,
и, даже, каменный жернов
не перемелет этой грусти.
А ты мели, мели, мели
глазницы глиной или мелом,
как шутовские короли,
чтобы зрачки твоей земли
не стали снайперу прицелом,
чтоб в этот день перебежать
за небокраем за границу
через болотистую гать
и первородство отыскать
внутри питательной грибницы...

Цветёт сирень на Юрьев день,
горчит монашеская чарка,
а между панских деревень
переселяется крестьянка.
Кому служить - от тех и жить,
углы худы - крепки ворота,
без прыти сытому не быть.
Нa маковку из позолоты
чепец не ляжет набекрень,
а ты мила, пока моложе,
моя крестьянка, а сирень
уже цветёт, и Бог поможет
на Юрьев день, на Юрьев день.
...и ты пришел, отверженностью схож
на без толку разбитую копилку,
где сирой милостыни грош
не перекроет времени убытков.
Неурожайный год своих побед,
чужих потерь сомнительную славу,
и на воде чернильной след
от камышового наплава
несёт река, и ты несешь
от недоверья и до «правда»
на острие иголки, будто ёж,
седое время звездопада.
И ты не сгорбишься от нош
на душу сложенных пожитков,
и в этот день перешагнёшь
порог родительской калитки.
Река течёт из ручейков
или в плотину, или в устье,
для разведения мостов
и, даже, каменный жернов
не перемелет этой грусти.
А ты мели, мели, мели
глазницы глиной или мелом,
как шутовские короли,
чтобы зрачки твоей земли
не стали снайперу прицелом,
чтоб в этот день перебежать
за горизонтом за границу
через болотистую гать
и первородство отыскать
в душе питательной грибницы...
...и ты пришел отверженностью схож
на без толку разбитую копилку,
где сирой милостыни грош
не перекроет времени убыткa.
Неурожайный год своих побед,
чужих потерь сомнительную славу,
и на воде неявный след
от камышового наплава
несёт река, и ты несешь
от недоверья и до "надо!"
на острие иголки, будто ёж,
седое время листопада.
И ты не сгорбишься от нош
на душу сложенных пожитков,
и в этот день перешагнёшь
порог родительской калитки.
Цветёт сирень на Юрьев день,
горчит монашеская чарка,
а меж соседних деревень
перебирается крестьянка.
Кому служить - от тех и жить,
углы худы - крепки ворота,
без прыти сытому не быть.
Нa маковку из позолоты
чепец не сядет набекрень,
и так мила пока моложе
моя крестьянка, а сирень
уже цветёт, и Бог поможет
на Юрьев день, на Юрьев день.
Река течёт из ручейков
или в плотину, или в устье,
для разделенья берегов
и, даже, каменный жернов
не перемелет этой грусти.
А ты мели, мели, мели
глазницы глиной или мелом,
как шутовские короли,
чтобы зрачки твоей земли
не стали снайперу прицелом,
чтоб в этот день перебежать
за небокраем за границу
через болотистую гать
и первородство отыскать
с душой питательной грибницы...
...прольётся дождь последней каплей
на долготу сутулых плеч
и станут солнечные сабли
лучами кожу косо сечь
до первой сумеречной крови,
нарушит ихор стройность рифм,
и расползётся нелюбовью
тягучая нецветность лимф...
...дослёзно, истово, назло
волхвам и родовым приметам
не утолится ремесло
перерождаться в тень от света,
и растворяться между слов
рубцами лучезарных сабель
для искупления грехов
и воскресений. Сэла Авель...
сэ;ла - ивр. ;;;;;; — букв. «навечно»
из одного диалога
- Прольётся дождь последней каплей
на долготу сутулых плеч ,
и станут солнечные сабли
по нежной коже косо сечь.
- Сгустится в сумерках некровь,
кровавый ихор - ломаная рифма,
и мир заполнит нелюбовь -
нецветно-приторная лимфа.
на переходе сбили кошку
не насмерть но сломали ножку
и где-то четверо котят
в надежде на свою кормежку
грустят уже не понарошку
как от раскола униат
я был бы рад с позиции жуира
из глины сотворить кумира
да стала глина не чиста
так водится от сотворенья мира
энергия перетекает мимо
не замочив как правило уста
а по уставу комсомола
мукой притворного помола
комкатый в печке выпекают блин
и сторожем в девичью школу
маркиз устроится путёво
окучивать сады Justin
искать защиты под иконой
когда у вируса корона
бессмысленно что дать взаймы
и пусть мы так неугомонны
в своих ошибках рукотворных
да лишь бы живы были мы
Берлин, Берлин, желанный грех
февральских снов и отголосков тех,
рисковых игр, что топят снег
в слезу и, в одночасье, в смех,
а солнце - в воски. Не сглазь
наш бой. Доверчивую страсть
я принимаю, не cмирясь,
без сил унять. Хочу украсть
твоих потерь зияющую полость
судьбу вдовца, что раскололась,
у тишины из горла вырвать голос
и пробудить от спячки злость.
Берлин, Берлин, греховный город,
то победитель, то распорот,
ты в нём давно, я буду скоро,
а дождь идёт, и льёт за ворот.
Флёр-Прованс
...погаснут безсвечные люстры,
бочкарь простучит налегке,
и станет так сумрачно пусто,
так мышь заскребёт в камельке,
что сердце откликнется эхом
на этот голодный скребок
нещадно, не ладно, не к спеху,
но к полночи выйдет стишок
про запах лавандовых всхолмий
и пыль провансальских террас,
и мы обязательно вспомним
про тех, что забыли про нас,
мы станем беспечны и мудры,
и готика галльский полёт
свой флёр кипарисовым утром
в окно нам однажды вольёт...
..в шагах не измерить прошлого
время бежит хронически
эстафету с матрёшками
чтобы не стать язычником
мало быть трижды проклятым
вот ведь какая Троица
Иуде лепить горбатого
воскресшему упокоится
птицам селится гнёздами
крутых берегов около
старого шаткого мостика
между седыми осоками
Шкалы шагами делятся
жизнь и дороги росстанью
время метёт метелицей
коксовой пылью звёздною
легче блаженных горестей
горче миндальных косточек
душной печальной повести
воздуха дайте воздуха...
Мурано
...лагуна и небо, лазурь изумрудна,
волна безответно ласкает песок,
дома из воды вырастают этюдно,
и времечко тикает наискосок
а ткач выплетает стеклянные нити
из огненной пряжи в ковёр-гобелен.
Zастывшая музыка жадных соитий,
мурал на Мурано - мозаика стен.
А время прищурит насмешливо веко
и это мгновение дольше, чем жизнь,
искрит, умирая, в бокале prosecco.
Мурал на Мурано - бессмертие брызг.
Там чайки кичливы и лодки моторны,
и времени капля там проистекла
в трубу стеклодува из медного горна,
мурал на Мурано, сонет из стекла...
...крепче в руках весло,
воздуха больше в груди,
было нам нелегко,
легче уже не будет.
Правда нежнее лжи,
тоньше змеиной лести,
мимо не пробежишь,
встретимся - будет песня.
Слышишь, уже звучат
солнечные аккорды,
подле высоких врат
подлые трутся морды.
Ветер разгонит cmрад,
небо светлей, чем тучи,
крепче за руки брат,
руки сильней уключин.
Веры тугой канат
парус на мачте держит,
волны идут в накат,
и промежутки реже.
Руки зажаты в ряд,
вёслами волны режут,
верный не спросит брат:
- где же ты, берег, где же?
Было нам тяжело,
легче уже не будет,
крепче в руках весло,
воздуха больше в груди...
АС
...вот кочует челнок
между нитями пёстрых клубков Ариадны,
заплетается шерсть
хитрой вязью в парадный футляр жениха,
вот пылится забытый
самиздатовский томик стихов из вагантов
трёхгрошовым приданым
на изъеденном дне сундука.
Вот библейская грусть
и скупое величие трёх поколений
бездержавных царей
и безмерной цены без вины,
вот основа дождей
и пророчество стихотворений
про такую вот жизнь,
дошагавшую путь до зимы.
Вот тепло от зеркал -
неприятием самосожженья,
вот система внутри -
значит тех, кто снаружи нельзя изменить,
вот безумством прямых
вера в пересеченье,
в тот трепещущий миг,
когда время распустится в ловчую нить.
Вот возвышенный Ас,
неспособный сдержать удивленья,
вот гомункулу Фауст
шлёт на вайбер условный сигнал,
вот мальчишка литвак,
ждёт судьбу, эстафету, мгновенье,
но по кругу за ним:
товарняк, марш славянки, Ямал...
...и самые близкие дали,
и самые дальние близи,
иллюзии матовых клавиш,
что так неприметно звучали,
осядут на пыль на карнизе,
и мнимого счастья не чаешь.
Взовьются лиловые стяги
победы над холодом чисел
и так зазвучит колонково,
что даже великие маги
первее всех первых в девизе
начертят заглавное слово
из этой эпической саги
про самые близкие близи,
про самые дальние дали...
и Людвиг напишет Элизе.
..ни пришлых, ни здешних, лишь радиоточка,
да книга амбарная стылых долгов,
да вишни цветущей полёт лепесточков,
и где-то, на псарне, отчаянный зов,
и волны у моря - истцы первородства,
заведомо плещут и тают в песок,
а там, на свободе, кому-то неймётся,
а там, за решеткой, дышать нелегко.
За черной печатью отверженных царство,
где после затмения всходит луна,
и крестик нательный - ответ на мытарства,
на впалой груди. И молитвы алчба:
площадную брань и дворцовые трубы
и робкий неистовых губ поцелуй
в мои на ветру посиневшие губы,
смотри мне, кукушка, ты не накукуй,
фальшивых друзей и казенные дроги
попутной плацкартой в обещанный рай,
промозглый участок на юго-востоке,
смотри мне, цыганка, ты не нагадай,
короче, чем жизнь и слабее, чем время,
такую вот злую земную любовь,
заместо твоих государственных премий,
смотри мне, костлявая, не уготовь...
...ни пришлых, ни здешних, лишь радиоточка,
да книга амбарная стылых долгов,
да вишни цветущей полёт лепесточков,
и где-то, на псарне, отчаянный зов,
и волны у моря - истцы первородства,
недоказуемо плещут и тают в песок,
а там, на свободе, кому-то неймётся,
а там, за решеткой, дышать нелегко.
За черной печатью отверженных царство,
где после затмения всходит луна,
и крестик нательный - ответ на мытарства,
на впалой груди. И молитвы алчба...
...ваши руки легки, нежны,
цепко обе ладони
в одну чашу заплетены -
жизнь заварить в бульоне.
Берегам - рукавам реки
не сойтись сообща от века,
до моста им наперегонки
недвижимо стоять и мекать.
Размышляю и я с тоски -
у реки - разделяй и властвуй.
Ваши руки - мои мостки,
мои поручни - ваши пястья.
Между ними вода и рвы
глубже ям в мировом океане.
Ваши руки - мои кресты,
неприметные швы на ране...
... этот січень сечёт пожарами,
вдох и выдох - огонь и гарь,
станет воздух гореть. Израненным
крылья сложит - и в земь Икар.
А султану, что мёд - импичменты,
вереницы людских порух,
и визирь у него - двуличенький,
на все уши к молитве глух.
Слуги служат усердно молоху,
видишь ли, комиссаров бог,
как на палочке дирижёровой
пляшет шут, повелитель блох...
Души в рай не затащишь волоком,
не помогут рубцы от ран.
Твои пальцы пропахли порохом,
Солнце ариев, Тегеран...
...придет январь, голодный и промозглый,
и в Петербург и в Вифлеем, напополам,
и станет бронхи жечь холодный воздух,
а согревать - горчичники и фимиам.
И ты уйдешь туда, где святотатство свято,
гирлянды ламп, "сhampagne" и шутовство,
а я останусь снег грести соломенной лопатой
и как своё встречать чужое рождество.
Мне три китайца погадают вместе -
Ка Спа, Бал Та и Ме Хи О,
и на костре их черепаший панцирь треснет
и траектория звезды уляжется в узор
моей накидки. Ей укрою ясли
от холода уже пасхальных плит,
и стану я с утра необъяснимо счастлив,
доколе звон над бездной прозвенит...
...и ты мой друг, мой паж, мой страж
еще суровей, чем суровость рустик,
и ты меня, когда-нибудь, предашь,
и меч опустишь в ножны, Брунсвик.
О, ты суров, как только может слыть
суровой истовая нежность,
а мне пристало вдовью сыть
хранить и в августе подснежник.
Пока твой меч над волнами стоит
k седой Влтаве перпендикуляром
в моём созвездье августовских ид
не станет верность проданным товаром...

Natale
…без течения рыбы немели,
и дрожали непрочные швы.
Был завет. E Lucevan le stelle -
над дорогой. И были волхвы.
Благовещенье – тоже причастье.
И любовь без объятий черства.
На солому и теплые ясли -
расстилали постель Рождества.
Берега под стремниной потока
шлифовали свою крутизну.
Начиналась другая эпоха,
и душа обретала цену.
И алели там гроздья рябины,
и не в срок распустилась айва,
и какая-то странная глина
под руками лепилась в слова.
И в ту ночь указательным пальцем
щекотал старый ребе дитя,
и дышала неслыханным счастьем
с виноградом засохшим кутья
***
Думать и мыслить – не тоже одно,
Свобода и верность тождественно разны,
Засохшие гроздья рождают зерно,
Из зерен проросших рождаются фразы.
Рождается звук, как отблеск игрист,
От мысли и веры рождается ересь,
От кроны и ветра рождается лист,
и познавший полет, возносится в невесть...
Куда всё спешат добежать облака ?
Откуда у невода столько коварства ?
Прямые сойдутся в той точке тогда,
Когда на Земле все разрушатся царства.
Всегда по теченью плывёт поводок,
и флюгер все держит свой парус за ветром,
когда на распутье возводят острог,
а молния метит ударить по центру.
Поэты не могут быть с миром в миру,
Пока правят миром потомки Кайяфы,
Но, верю, в то утро, когда я усну,
Мне будут читать Серафимы
Аграфы.
***
Была зима.
И первый день недели уже виднелся.
Пастухи в ночном привычно коротали время.
Еще привычнее коротало время
и без того недолгий способ существования белковых тел.
Голодному шакалу диск Луны напомнил про лепешку с мясом
и несогласие с таким меню прошило небо сиплым воем.
Овца, отставшая от стада, не помышляла
(законам Исаака вопреки)
своими «беээээ» противодеять силе,
чей музыкальный слух легко мог перевесить чашу
и, потому, молчала, и плелась к своим,
предпочитая камни обходить, чем собирать или разбрасывать.
Один из пастухов - обученный считать
из кулака выдергивая пальцы,
с удивлением вскинул брови и кроме недостачи
обнаружил прибыль света
в той части небосвода, где очень тонко вяжутся дела.
Дела, дела, дела...
Какое дело пастухам до акций, ипотеки,
до третейских судей, которым не винить дешевле, чем прощать
и от того их справедливость так безмерна,
как безразмерна мантия над животом;
какое дело пастухам до споров торгашей
о том, какая скидка одурачит покупателя сильнее;
какое дело пастухам до храмовых менял,
которым отдавать – сложней, чем отдаваться;
какое дело пастухам до фарисейских споров
об исконности пророчеств,
о силе веры в пышности обрядов.
Другое дело - ветер, небо, звезды...,
уж если спорить с кем – то лучше с ними –
чье дыханье чище, глубина непостижимее и
чье мерцанье бесконечней одиноко.
Совсем другое дело научиться слушать ветер
и понимать в его дыханье скрытый смысл
и вслед за ним пойти за Новою Звездой.
Так и случилось: пастух проследовал на Свет;
возвышенный рельеф на горизонте в последний раз
пытался удержать рассвет,
и снова тщетно;
у входа в грот ленивые волы жевали жвачку,
освободив при этом место в яслях малышу.
Пропели петухи – уже без шанса ошибиться,
неспящие остались при своих,
по склонам ночь спустилась в море,
и с первыми лучами к хозяевам вернулись тени,
не оставляя места снам.
И каждый над душой своею - царь.
И каждому - Джокондовые дали.
И было все, как завещалось встарь.
И был день пятый.
И Его распяли
***
...то справа налево, то слева направо
кружится дворами листва листопада
и возле решетки Летнего сада
качается маятник очень устало.
Город без хлеба - тот же Освенцим:
души сжигает в печах пучеглазых,
сжимает отважное нежное сердце
немилосердно удушливым газом.
А там, на востоке, в горах Галилеи,
в тени от ветвей на терновой аллее,
Иосиф с Марией стоят на пороге
нелегкой дороги к Его синагоге
спиной от решетки у летнего сада.
Закат и рассветное небо раздрая
кармином на вывеске рая и ада
рука Галилейца крестом вышивает.
Для ада платочек -
Tod Liebe macht frei,
для рая сорочку -
macht Liebe die frei...
***
...мне нужно, чтобы мёл декабрь,
а из окна рождественской квартиры
я видел, как цветёт миндаль
и бьёт фонтан Гвадалкивира.
Мне нужно, чтобы ты была,
когда "не мир" и так бессильны силы,
что воздух тяжелей крыла,
и ждать уже невыносимо.
Я верю больше, чем богам,
твоим глазам - исповедальным безднам,
и руки тянутся к рукам
и в узел связываются тесно.
Мне нужно, чтобы бил фонтан
на берегах Гвадалкивира,
и твой янтарный талисман
хранил осколки треснутого мира...
***
...в плетеном кресле, как вдова,
судьба качается сутулясь,
камина рот жуёт дрова
и угасает юность.
Ведут дороги в Вифлеем,
в исповедальный Город Хлеба,
где неделимее морфем
одна непостижимость неба,
где по закону старшинства
месть заменяется прощеньем
в ночь наканунe Рождества
и утро после Воскресенья.
И сколько б ни было Голгоф -
у каждого своя Голгофа,
над ней разверстая le gouffre,
под нею истина из штофа...
Пока в руке лежит рука,
покуда губы шепчут имя,
любовь отчаянно крепка,
и беззащитно уязвима.
***
я хочу бути поряд
коли пречистий погляд
блисне і охолоне і новий
спалахне вогонь
чи то в сердцях чи то на зорях
я зберігу його в долонях
нехай осяє небокрай
я хочу бути буквою
першою ім'я
вишиваною сукнею
останнього вбрання
невтішно битись жилкою
синенькою на скронях
чи навіть збожеволіти
як сука без щеня
я хочу бути рядом
коли едемським садом
чи самовитим адом
байдуже з ангелом
чи гадом
пліч-о-пліч не спіша
гулятиме твоя душа
я хочу бути поруч
коли чи німб чи обруч
прозоро склом
чи темним тлом
вінчатиме твоє чоло
як небо журавлина зграя
і не спасай мене благаю
***
...наземь, навзничь, где валежник,
и, особенно, сосна,
упаду не очень свежим,
и, особенно, со сна,
а, точнее, от бессонья
всенощной в шатре цыган,
чтобы стать еще крещенней,
чем заветный Иордан,
чтобы стать еще распятей,
чем изгой христианин,
руки для своих объятий
разведу до двух аршин,
и за эту вот крамолу
я усну до вечерка,
и небесно сизый голубь
подмигнет мне в глубь зрачка...
***
... я в надежду обую ноги
и отправлюсь пыльной дорогой
в поисках счастья которое боги
с собой унесли посеяв веру
я поверю что крылья шире
не расправит белая лебедь
даже если острые шилья
эти раны заштопают мне
я безслёзно навзрыд заплачу
у высокого берега неба
где шатун после майской спячки
переправился вброд в июль
когда память догонит время
я наверное с богом встречусь
он как добрый большой кузнечик
зазвенит надо мной в траве...
***
Мой рай – рождественский январь,
Ерушалайм, сок вифлеемского граната,
Хвоя и ладан, сахарная вата,
Дешевле смирны тонкая сусаль,
И в очаге нетлеющем янтарь
В холодной, неухоженной пещере,
Чем раньше нарисованной - вернее
Даёт тепло и создаёт уют,
Волхвы волхвуют и волы жуют.
И каждому своё и каждому по вере.
Драматургия удивительно проста:
Мария тужится, Иосиф причитает,
Младенец Воскресенье поминает,
И мышь в углу, практически святая,
Дрожит от ветра Рождества,
А я в плену рождественского рая
леплю из глины странные слова...
***
В ней было что-то от зари
над крышами и куполами Львова
из откровений богослова,
что буквы плавил в янтари.
В ней было что-то от Дали,
От девушки из Ампурдана,
недосягаемой и, до того желанной,
что время просишь: - отдали,
еще на миг тот миг прощальный,
когда услышав крик порсканья,
летят на выстрел глухари.
В ней было что-то от земель
обетованных, не согретых лаской,
не ставших вотчиной Царицы Савской,
но берегом для кораблей.
В ней было что-то от любви,
От той, единственной, до дрожи,
Что Бог не даст найти похожей,
Хоть все ромашки оборви.
***
Я дыханье, я воздух поющего горла,
немая молитва ста тысяч далайских лам,
кипящая медь из хрустального горна,
я - семя, рожденное искрами ламп.
Я твердь облаков, недоступная свёрлам,
тропинка в лесу от диковинных лап,
Ладья на волнах незнакомого фьорда,
худая отмычка сеkретным замкам.
Домотканый шатёр надо мной распростёрла
Водосвятная ночь, укрывая от зла.
Я проснулся, и ахнул (!), о, как узкогорла
у архангела шея. И кожа бледна...
***
Не горько-сладко, и не стыдно мне
За крест, ладонь, костёр и слово,
За то, что поменялись нимбами -
Тебе нефритовый, а мне терновый,
За всё, что было недосказано,
Недоцеловано без милости,
За беспредельно одноразовый
Конец презумпции невинности,
Незавершенность утра ? – тоже за !,
Последней строчки неизбежность,
За небеса-глаза и, боже, за
Неприкасаемую нежность,
За то, что я со всех - как гончая -
К тебе по кровяному следу,
За всё, что между нами кончено,
За твой извет и за мою измену,
За свитых душ холодный глянец
И полнолунья приворот,
За голову в обмен на танец
И поцелуй в молчащий рот,
За вдохновенье палачу
На плахе города и мира,
За это всё стократ плачу
Я пустоте под пиками Памира
***
С тех пор, как хамство стало панством,
Оcлы и овцы стали паствой
И Каина помазали на царство -
Я разлюбил тебя.
Терпя табу не преступить. Неловко,
Принцессе, мачехе, золовке
Под тонкой рисовой циновкой
На подвесном спать потолке.
Я налегке - теперь - с тобой, без тебе,
Мне все равно. Как завещал намедни ребе:
На разоренном, овдовевшем небе
Нет места утренней звезде.
Везде, где ты ступал – силки, капканы, клинья,
Где я искал тебя – пустыня,
Но крылья машут – от бессилья
Сложиться и разбиться в земь.
Я есмь, но это ничего не значит,
Ни манны вымолить, ни чаши.
Глаголю, чтоб переиначить,
Да стал глагол несвеж,
С тех пор, как стал рубеж виденьем,
С тех пор, как солнце стало тенью,
По боли в левом средостенье
Ты понял – я забыл тебя
***
В такую ночь – вина и хлеба,
Вины невинности и власти
Ребро Адаму пришивает Ева
И совершается причастье.
В такую ночь рождаются титаны
Под полу(шепот) полу(стон) кариатид,
И открываются блаженнейшие раны,
И воском плавится гранит.
В такую ночь порочного зачатья,
Венчанья слов коронованья муз
Возносятся стихи и ниспадают платья -
Освобождением от уз.
В такую ночь уходят страхи,
И разбиваются табу.
В такую ночь шагами росомахи
и я когда-нибудь приду…
***
Останься здесь когда гроза,
Без всяких оговорок и рассрочек,
От первых петухов до третьего гвоздя,
Останься здесь, как талая вода,
Или рубец от червоточин.
Останься здесь, где ночь и поезда
Проходят мимо станций, полустанков,
Где вместо роз белеет лебеда,
И где волчицы в разорённых городах
Зализывают раны у подранков.
Останься здесь, как на воде круги,
Как длинные гудки из телефона.
Чтобы младенца узкие зрачки
Через завесу зги и чепухи
Узнали в Храме Симеона.
Останься здесь, где помнят наизусть
Слова без плача, жалости и зова,
Где посоветуют: "Кинь грусть,
Возьми венок рябиново-терновый...",
А на Ямской опять поймали вора.
Останься здесь. Дорога беглеца -
Всегда до талого. В каком угодно виде
Приму в tебе и сына и отца,
И кровь сотру последнею с лица,
И научу других тебя навидеть.
***
Иногда так надежда стучится в висках,
Не вмещаясь в скупой формат ожиданья.
Время страшней, чем пират и пиранья,
Когда память хоронят в чистых листах
Книг неизданных. И не стоит гадать,
Будто жизнь и судьба как сиамцы похожи,
И, что Бог все поймет, я не верю, но все же,
Иногда мне так хочется Бога понять…
Иногда мне так хочется Бога распять
За Хатынь, Илловайск, за сиротское горе,
И за орден на грудь из запекшейся крови...
Но потом тебя, Господи, крепко обнять,
Вознести и оплакивать в изнеможенье,
И распятье носить, как Твоё отраженье,
На чахоточно-хилой темнице-груди,
Где свой срок отбывает пожизненный мышца.
Раньше часа на волю ей разрешиться
Я молю тебя, Господи, не приведи.
М.Д.
...мне нужно, чтобы мёл декабрь,
а из окна рождественской квартиры
я видел, как цветёт миндаль
и бьёт фонтан Гвадалкивира.
Мне нужно, чтобы ты была,
когда "не мир" и так бессильны силы,
что воздух тяжелей крыла,
и ждать уже невыносимо.
Я верю больше, чем богам,
твоим глазам - исповедальным безднам,
и руки тянутся к рукам
и в узел связываются тесно.
Мне нужно, чтобы бил фонтан
на берегах Гвадалкивира,
и твой янтарный талисман
хранил осколки треснувшего мира...

...я унесу с собой в четверг,
пусть запретит мне, кто захочет,
сиротский мех и вдовий смех,
и двух тряпичных тамагочи:
из них один - от брошенок невест
с помолвочным (кольцом) на безымянном,
растить его не надоест,
пока не станет талисманом,
и не расплавится янтарь
сосновых слёз, застывших лавой,
в неразлучаемую сталь
и нержавеющую славу;
другой - отвергнутых божеств
языческий причастный образ,
звенящий музыкой челест,
корнями шевелящий космос,
сильнее нестерпимых жажд,
по капле пьющий из ладоней
моих исповедальных чаш
огонь, воды благославлённей...
...трещат кузнечики в траве,
а сверху яхонт
благочестивейших кровей
течет по плахе.
От флорентийских королев
я унаследовала участь
быть неучастной к похвале,
a к нелюбви приучат
Под вечер солнечный озноб
ударит в окна в храме
и сердце разуму в обход
переболеет вами.
Вы были так раздражены,
теперь велеречивы
и безголовы без жены,
но лишь бы жили бы вы...
...в плетеном кресле, как вдова,
судьба качается сутулясь,
камина рот жуёт дрова
и угасает юность.
Ведут дороги в Вифлеем,
в исповедальный Город Хлеба,
где неделимее морфем
непостижимость неба,
где по закону старшинства
месть заменяется прощеньем
в ночь наканунe Рождества
и утром Воскресенья.
И сколько б ни было Голгоф -
у каждого своя Голгофа,
над ней разверстая le gouffre,
под нею истина из штофа...
Пока в руке лежит рука,
покуда губы шепчут имя,
любовь отчаянно крепка,
и беззащитно уязвима
...и я скажу, перемежая речь и плач,
без сил сберечь, не размыкая веки:
Прощаю! И, прощай на век,
мой бывший рай. Твой майский снег
уже ручей и хлынет в реки.
Течет вино, тушится плов,
и дом возводят человеки
без потайных ключей
и навесных замков
и без тебя, прохожий. Некий..
Е.И.
в садах Формоза
;где небо в дымку
гранат и роза
;росли в обнимку
как ветви-сёстры
;и стебли-братья
не до погоста
;до шумной свадьбы
покрылся медью
;букет невесты
и два соцветья
;завяли вместе
в садах Формоза
;в лучах заката
шипы от розы
;цветы граната

Молчанье. Вот она, первооснова,
всего, что было, будет и пройдет,
что наступает раньше слова,
и украшает заурядный рот.
Вот золото, и самой высшей пробы,
рубин без грани, жемчуг без серьги,
безмолвие беременной утробы
и к берегам бегущие круги.
Перебежать, пересидеть и пере-
молчать, когда гроза и снегопад,
перекупить, продать и получить по вере ?
О нет, не мой удел, не мой формат
немые буквы, слоги, песни,
немые слуги, маски без души…
Воскреснет слово в молчаливой бездне,
накал молчанья заглушит...
мне снится жизнь забывшаяся сном
в котором сновиденьям снятся жизни
открытые для снов без укоризны
где смерть не упрекают рождеством
мне снится май в бессоннице мает
я маюсь как стремнина за порогом
шукаю жизнь украденную богом
и бабушкин украденный браслет
кружит веретено в переплетенье пряж
пьет зной пустынь свернувшаяся змейка
сон в руку жизнь в узкоколейку
мне снится явь - я в очаге пропаж
вот я зерно горчицы почва плуг
несутся реки в берега разлуки
пустые рукава еще не руки
измена сон надежда вдруг
теченье развернет из Леты в свет
последняя молитва в часослове
и кто-то равный мне по перелитой крови
наденет на запястье бабушкин браслет
Елене С.
ночь всё длинней и хочется согреться
две трети дней ушли их догоняет треть
ты на груди несешь серебряный сестерций
а в сердце носишь ты каштановую медь
разбросаны слова и горизонт прорежен
рябину без листвы оставил листопад
путь журавлям на юг а электричке в Нежин
там помнят назубок и любят без пощад
уже Остёр замёрз и ледяные блюдца
кувшинок связаны на память в кружева
и ветви с гроздьями под снегом изогнутся
и задрожит журьбой без лука тетива
Автопортрет в Тракае
расхвален жален и распят
скорее смертен чем бездушен
я весь от темени до пят
для всех. и каждому не нужен
во всеоружии смирён
и безоружно неборимый
в приумножении времён
я временами неделимый
бываю рьян бываю пьян
и погружаюсь для ревизий
евангелически в коран
таджвидуально в катехизис
исповедальный караим
я больше гол чем голодранец
и в назидание живым
я людоед-вегетарианец
...для перемирья полчаса
и тишина становится исконней,
и в небеса растут леса,
и выгрызают землю корни.
Канун распятий и рождеств.
Мой сон: твоё лицо, мои ладони,
и каждый символ, каждый жест,
становится раскрепощенней.
Всего безбожней кажется война
в последнюю минуту перемирья.
Еще священна и уже грешна.
Ревёт "сапог" и рвётся лира...
постели мне на проталине
по соседству с василисками
там земля исповедальная
и враги такие близкие
лягу на земь запотелую
навзничь к небу одичалому
спеленаюсь можжевеловым
терпким мягким одеялом
привяжи меня за косточки
тонкой шеи к изголовию
зарешеченные форточки
не удержат песню вдовию
улетит она крылатая
в небеса обетованные
ей не бывшей виноватою
не помогут оправдания
...пристегнутым кишкой к утробе,
в сливном бачке околоплодных вод,
наследником высоко благородья,
что мамин обрюхатило живот,
под музыку живой площадной брани,
и запах пережаренных котлет
на коммунальной кухне тёти Фани,
он сомневался, что увидит свет.
Не сомневались комиссары и раввины,
таксист и акушер и поезд на вокзал.
Тугой платок плюща из пуповины
он на закуску всё же развязал.
Перрон, тепло, уют и скука
остались позади и паровозный дым,
как черно-белый мир из мифов Ким Ки Дука,
стал для него неряшливо цветным.
И понеслись и закружились вместе
перины пух и напряжение пружин,
и мошкара под фонаём в подъезде
и колдовской волчок и грёбаная жизнь.
Литва брала и собирала дань в мошонку
от воевод болотистой моквы,
гудел гудок и между рельсами вдогонку
бесшумно плющили колёса швы.
Мелькали полусны, стояли полустанки,
катил по рельсам прицепной вагон,
поллитра, пол судьбы и полбуханки,
не выпил, не доел и не до фа минор.
Ты спросишь у меня, читатель мой прелестный,
кто этот он, в ком столько наготы,
кто неизвестен больше, чем уместен,
он - это ты, приятель, это ты...
Я пережив життів чимало,
життів побачень і життів розлук,
і кожне з них одне в одне перетинало
і відбивало в серці свій манливий рух.
Життя найперше - дивовижа.
Козацький лук не стримав тятиву.
В прийдешній світ, привабливий і хижий,
я народився. Досі в нім живу.
Від першого пробудження до нині
зачудованню вкрай не вистачає меж:
чому я народився саме в Україні,
а не в тайзі чи в джунглях Бангладеш.
Життя наступне - обіцянки:
лиш треба вірити, що боженька подасть
ланам дощу, загоєння подранку,
І неодмінно завтра стане все гаразд.
О, це трикляте, ненажерне завтра!
Усе життя проходить повз уста,
не підпуска к сьогодні, як почесна варта,
і лине до безе, як Ієгуда до Христа.
За обіцянками прийшло життя зневіри,
причетності покута і буденная юрба
звірячих нелюдів і доброчесних звірів,
і нескінченная, як світ, співучая журба.
Як Ахіллесова п'ята - життя четверте
останній лист календаря зірве.
Нехай летить заввишки, знаю твердо,
Твоя любов мої життя переживе.
я хочу бути поряд
коли пречистий погляд
блисне і охолоне і новий
спалахне вогонь
чи то в сердцях чи то на зорях
я зберігу його в долонях
нехай осяє небокрай
я хочу бути буквою
найпершою ім'я
вишиваною сукнею
останнього вбрання
невтішно битись жилкою
синенькою на скронях
чи навіть збожеволіти
як сука без щеня
я хочу бути рядом
коли едемським садом
чи самовитим адом
байдуже з ангелом
чи гадом
пліч-о-пліч не спіша
гулятиме твоя душа
я хочу бути поруч
коли чи німб чи обруч
прозоро склом
чи темним тлом
вінчатиме твоє чоло
як небо журавлина зграя
і не спасай мене благаю
...то справа налево, то слева направо
кружится дворами листва листопада
и возле решетки Летнего сада
качается маятник очень устало.
Город без хлеба - тот же Освенцим:
души сжигает в печах пучеглазых,
сжимает отважное нежное сердце
немилосердно удушливым газом.
А там, на востоке, в горах Галилеи,
в тени от ветвей на терновой аллее,
Иосиф с Марией стоят на пороге
нелегкой дороги к Его синагоге
спиной от решетки у летнего сада.
Закат и рассветное небо раздрая
кармином на вывеске ада и рая
рука Галилейца крестом вышивает.
сорочку для ада -
Tod Liebe macht frei,
платочек для рая -
macht Liebe die frei...
Ночь, подворотня, Борщаговка.
Из поликлиники домой
спешит профессор. Остановка.
- Папаша, дайте четвертной!
Профессор, лужа, подворотня,
из печени торчит чекан.
В кармане две измятых сотни -
навар. Аптека, наркоман...
растворам легче чем кристаллам
разлука приближает близь,
как поезд рельсы приближает к шпалам,
им легче потеряться, чем найтись -
дорогам, людям и вокзалам.
Мгновенье близости, остановись (?),
стоять по швам - деревенеют жилы,
ты лучше сухожильем растянись,
чтоб выло на луну и на погоду ныло,
чтобы крутило, выворачивало, жгло,
чтоб трижды ссорило и дважды примирило,
чтобы кричать в айфон: алло алло алло,
и, чтоб, в ответ на всё это фуфло
без ладана кадить дырявое кадило.
Скользят слезинки по сухим щекам,
как шея жертвы по кинжалу.
Река несёт разлуку берегам.
Раствором легче, чем кристаллом...
...без сил принять полночный роздых,
сминая свежую постель,
когда грибами пахнул воздух
и стал священнее елей,
на Декабристов, неподсуден,
неистово опережая срок,
в мирской печали, дополудни,
смирился Александр Блок.
Как безответно милосердье,
как для души напрасен гроб.
И незнакомки свои перья
бросали на холодный лоб,
и комиссар у нищих капищ
на черно-белое кино
снимал, как мимо ртов, на паперть
текло церковное вино.
А девушка пела еще всевышней,
вторила эхом в тумане явь,
и в платье цвета цветущей вишни
им подпевала немая навь
Моросит октябрь в Тракае
або
Сніг на скронях
... осень моросит в Тракае.
У кенассы караим,
на висках его не тает
снег ушедших зим.
Новая - татарским луком -
под Попасною дрожит,
и ветра - башибузуки,
разметают листьев щит...
Я звоню тебе по скайпу,
чтоб напомнить, что зима,
что с актрисой Дапкунайте
на фейсбуке мы друзья.
И опять звоню по скайпу,
за гудками тишина...
Военком сказал, что снайпер
чуть опередил меня...
...моросит октябрь в Тракае,
помолился караим.
На висках уже растаял,
снег ненаступивших зим...
Сніг на скронях
Жовтень мріє у Тракаї,
поспішає караїм,
скронями лежить, не тане,
сніг усіх минулих зим,
і нова - татарським луком,
під Попасною тремтить,
і вітри - башибузуки
розкидають листя щит.
Я тобі дзвоню по скайпу
нагадати, що зима,
що з акторкой Дапкунайте
на фейсбуці не дарма.
Я дзвоню, дзвоню по скайпу,
навіть тиша не чутна.
Війскомат сказав, що снайпер...
Будь ти проклята війна...
Жовтень мріє у Тракаї,
помолився караїм
і на скронях вже розтанув,
сніг майбутніх зим.
...наземь, навзничь, где валежник,
и, особенно, сосна,
упаду не очень свежим,
и, особенно, со сна,
а, точнее, от бессонья
всенощной в шатре цыган,
чтобы стать еще крещенней,
чем заветный Иордан,
чтобы стать еще распятей,
чем изгой христианин,
руки для своих объятий
разведу до двух аршин,
и за эту вот крамолу
я усну до вечерка,
и небесно сизый голубь
подмигнет мне в глубь зрачка...
Декарт, фригидность и Маниш.
Маниш - малаец с тромбом в сердце,
Декарт сказал: - matiere est quiche,
фригидность - это мало перца.
Помочь Манишу можно враз -
вживить мотор из донорского ряда,
но ряд закрыт на спецзаказ.
Бери моё, Маниш, пусть пересадят.
Бог создал мир, природу и закон
для доказательства существованья Бога.
В конце цепочки есть - oxymoron...
Хочу спросить: - кто создал Бога ?
Кто в сердце поселил тромбофлебит,
кто иссушил колодцы водопоен?
Кто с новым сердцем сладко спит,
когда взлетает Малазийский боинг...
Помой свой мир. Постель декартовых тупиц
лоснится от засохших пятен.
Им не хватает капищ, пастбищ и Капиц,
И Vanish plus, что, очевидно, вероятней.
Сыр мой! Воровка на доверие поёт.
Ворона ухо-зрительно фригидна,
и ни в какую не откроет рот,
что так невероятно очевидно.
Мир - тот же сыр: головка без углов,
сквозные дыры в голове без царства.
Я не могу понять глухо-немых рабов,
восставших за "не против рабства".
Твої лебеді плавають павами,
журавлі мої скупчені клинами,
ні алеями, ні бульварами,
а світами мандрують ранимими.
Називай мене рівною сестрою,
щеневмерлой, бандерой, хохлатою,
задувай до нестями "норд-остами",
тільки душу мою не сватай.
Най заманиш в капкан іржавленний,
замордуєш в копальнях сіверських,
не з руки тобі, білокам'яна,
мій каштан розколоти Київський.

Твои лебеди ходят павами,
Журавли мои реют клиньями,
не бульварами - крутоярами -
где не царственно, а ранимее.
Называй меня братом, сестрою,
на Украйне, бандерой, хохлатою,
задувай меня "нордами, остами",
только душу мою не сватай.
Излови меня в сеть у явора,
каторжанкой - изволь - в прииски,
не с руки тебе, златоглавая,
расколоть мой каштан Киевский.
..небо над Невой нервное,
грозы над горой грозные,
а моя любовь пленная
пеленой твоей прозы.
Тучи над Москвой тучные,
башни у Кремля важные,
а твои слова скучные,
вышли одноэтажными.
Вишни на ветвях спелые,
смелая всегда крайняя,
лишнего тебе спела я,
вычеркну и - взлетаю !
Коли закриті всі парадні двері
не зовні, значить саме - у нутрі,
їх вам відкриє точно не хімера,
а мажордом у найкоштовному хутрі,
він дочекався до цього момента,
він полюбляє мюслі, більш ніж кокаїн,
і шепотіти в оба уха президента
так полюбляє він, так полюбляє він.
Ви запитайте у борделі на вокзалі
чия мармиза ледь не лізе в монітор,
хто краще Боженьки обізнан на піарі,
і відповість вам точно кожний оратор:
- Канэшна, Добган, Добган, Добган,
ну хто його не знає, є-е ...
Добродій Добган, примара Добган,
стиляга із Примат.
Хто в День народження своєї України,
де в першим офісі він повний голова,
не серед тих, хто розміновує нам міни,
а в "Монакеєвкє" гуляє на бровах,
хто в Кровосісі прослужив слугой не довго,
тепер народові слуга "навєсєлє",
хто - гострий меч за пазухой у бога,
порохоботам чемну відсіч надає,
луна зусіль, луна зусюди:
намісник богА - канєшна Добган, добродій Добган,
він кожного дістане, є-е ...
Він не обдолбан, ні, він кум у Бога,
стиляга із Примат...
букам из ФБука
Скажу вам лестно и прелестно
По старомодному клише
Вы повсеместно неуместны
В моей израненной душе
Я вас любил мадам доколе
Вы молча проявляли прыть
В кровати и на боя поле
Но вы изволите шутить
В эпоху голых полнолуний
Когда бестактен диалог
Меня решили на цугундер
Вы усадить и поводок
Мадам скажу вам однозначно
В тени отеческих ракит
Вы для меня еще безбрачней
Чем однополюсный магнит
Вы для меня еще прозрачней
Чем фильдеперсовый чулок
Я джентльмен мадам и сдачу
Я вам дарю на посошок.
..ударил колокол "по ком"
и в ноздри ладан,
под Александровым мечом
секрет разгадан.
Я не отдам свои тату
за широту поруки
и непрощаний полноту
за черепок разлуки.
За изнурительную сласть
борьбы с цунами,
за призовую волчью пасть
сиротства с вами,
я не отдам свой Нотр-Дам,
пусть благородный пепел
стучит дождём по куполам
и изголовьям в склепе...
…как много нынче каравелл
по оба берега Америк
снуют по океанам дел
и не находят милый берег,
и не находят красоту,
но продают и покупают,
и лепят сбитую звезду
на дверь сарая.
А я искал их, так искал
очаровательных пастушек,
и в свою пушку заряжал
три миллиона шпанских мушек.
И, вот, теперь я встретил вас
на остановке у трамвая
и так влюбился в ваш анфас,
что стала жизнь цветная.
Стал альтом петь мой контрабас,
а пушка закатилась в лужу
и хиросимой взорвалась,
а я стал гол и безоружен.
Я стал акын, я стал гусляр,
пою про волосы и уши
про ваш астрал, про глаз овал,
фигуру с очертаньем груши.
Я честь имея, без прикрас,
вас пригласил к себе на ужин.
Вы повернули свой анфас,
О! Профиль ваш ничуть не хуже.
Я встал, как тощий Карабас,
перед Мальвиной дюжей.
Вы прошептали: - Триста в час,
и я решительно сконфужен.
Ведь если так, в чём красота?
Или любовь на первом взгляде?
Kарман, в котором пустота,
или пальто Шанель на ляли.
...бешусь, немею, цепенею,
затем смеюсь, как малышня,
моя болезнь - моя Вандея,
грызёт и балует меня,
как лепестки от орхидеи,
как непогашенный кредит -
хореи рвутся из трахеи,
а горло ямбами хрипит...
...этот город во мне, как мятеж и Сенатская площадь,
светит желтым огнём из тумана декабрьских утр,
этот город, как я, перестроен и недоморощен,
прямодушно проспектен, клинически мудр,
он теряет меня, где-то в полночь, отверженным трупом
шелудивой собаки бродячей с вертлявым хвостом
и находит на башне с пером незнакомки под утро
в недоеденном супе из устриц с расплавленным льдом;
этот город нальёт мне настойкy из перламутра
караульной зари с вороненым дымком фитиля,
похмелит и закроет за мной свое нервное сонное утро
и мы вместе исчезнем на выпуклом дне бутыля...

...осень делает небо бесцветней и жиже,
как моя седина, без подкрашенной фальши,
приближает всё ближе,
удаляет всё дальше.
Александровский Ангел с колоны готовится к встрече.
Мой парадный мундир стал немного заужен,
согревает всё мельче,
обнажает всё глубже.
Город спит, а Нева всё несёт онемевшие воды
мимо зданий, поэтов и дырок в кармане
к невозможной свободе,
моей и восстаний...
про Apfel Spritz (стёбное)
...в "две с половиной" звёздочном отеле,
где ползвезды, конечно, pour plaisir,
мы жили от рожденья до апреля,
и ничего не обещало нам грозы.
Нас звали, как Ромео и Джульетту,
как Эвридику и Орфея (до змеи).
Я из непарного ребра нарезал кастаньеты,
ты с ними сутки бряцала кадриль.
Под вечер запирались в инвентарной нише,
где позже тискал горничных Строскан,
там очень деисусно открывали Ницше,
а свечку нам держал тот Феофан,
который был, конечно, никаким не греком,
(как не были в Афинах Гек и Чук)
он на иконах не богов писал, а Человеков!
мне лучшая - где "Фёдор Стратилата на Ручью".
По пятницам нас приглашал послушать Deus
"Domine Deus" в Филармонье при луне,
и там лабал "ночную" Амадеус,
а Паганини Кампанеллу на одной струне.
Так миновали дни по заводному кругу,
на берегу ручья ржавел Отеческий Breuget,
пока однажды без сомненья и испуга
мы не зашли "Под Яблоней" в буфет.
Мелькала надпись так невинно, эрогенно,
с фотообоев пялились соски девиц,
и по совету языкатого бармена
ты заказала "Apfel Spritz"...
...что было дальше я никак не вспомню,
Альцгеймер - вот он, самый главный бог!
Теперь работаем BDSM на штольне,
И нас зовут Отбой и Молоток...
Трубят органы, трутся органы.
Левински шире открывает рот.
Штайнмайер впихивает формулу -
и безголосый хор ревёт,
и попугаи попугаятся
внутри услужливых шеренг,
не каются, а пресмыкаются,
когда на троне обер-шенк.
А что сказать несчастной матери,
чей сын навеки в землю врос,
глазницы чьи - два черных кратера
от ядовитых слёз.
Скажу: - Матуся, Мама, Мамочка,
пусть рот заполнил чернозем,
Вы мне простите, уж, пожалуйста,
что обнимал не каждым днем...
Гудуть органи, труться органи.
Лєвінські рота роззява.
Штайнмайер просуває формулу -
і безголосий хор співа,
як ті попуги-блазені, не каються,
тримаються за міць шеренг,
і зрада незабаром звабиться
коли на троні обер-шенк.
А що мені сказати матері,
чий син навіки в землю вріс,
чиї два ока - кратери
від божевільних сліз.
Скажу Вам, Мамо, Нене, Мамочко,
дарма у роті чорнозем,
даруйте Ви мені, будь ласочка,
що обіймав не кожним днем...
Агония огня
...она когда-нибудь вам скажет обо мне,
моя инкогнито пожизненная слава,
увековеченная мухой в янтаре,
в пруду запущенном цветущая купава;
она расскажет, память временя,
перебирая карты на столе игральном,
что видела рождение коня,
была свечей в его опочивальне,
прошепчет медно, голову склоня,
с моей душой неразмыкаемая пара:
- я видела купание коня
и испаренье огненного пара;
затем пойдёт, шагами семеня,
и, наконец, не обернувшись, скажет:
- я видела агонию огня и
обожглась, и причастилась сажей...
...s утра умылся и побрился c пеной,
начистил зубы блеском порошка.
Я, черт возьми, не точка во вселенной,
раз жизнь так бесконечно хороша!
А жизнь так бесконечно хороша?
Кино-житьё своё играю без субтитров,
за лучший кадр мне выплатит жюри
жаровню для воды на сотню литров,
в сухом остатке дутый duty free,
в красивой урне дутый duty free.
Бесшовный рельс стучит совсем без стука,
без скидки время назначает прайс.
Я выбрал hELL, там лучшая мишпуха,
но поезд едет в paradise,
плацкартой, только в парадайз...
чекаю кохання на останнє життя
...як наразі кохання
сатаніє від дум
в моїм сердці останні
квіти в'януть у сум.
Раз назавжди кохання.
Я без нього нічий,
я без нього вмираю
за тим квітом мерщій.
В моїм сердці розлуки
невгамований біль
перекручує руки
від шести божевіль,
а навколо застиглість,
безкінечна, як мить,
укриває ту милість,
що породжує хіть.
Час минає і старість
без онуків прийде,
і самотності абрис
майорить де-не-де.
Молитовно благаю:
- повз мене не мини,-
і чекаю кохання
без спокути вини.
Ніч закінчиться в стайні
і піде в небуття.
Я чекаю кохання
на останнє жіття.
...раз назавжди кохання
сатаніє від дум.
В моїм сердці останні
квіти зів'ялі і сум.
Раз назавжди кохання -
я без нього нічий,
я без нього вмираю
за тим квітом мерщій.
В сердці Шиви розлуки
невгамований біль
перекручує руки
від шости божевіль.
Без кохання - застиглість,
безкінечна, як мить,
швидко плине та милість,
що породжує хіть.
Час минає і старість
без онуків прийде,
і з молитвою напис
хай насниться де-н-де:
я благаю кохання,
повз мене не мини,
і чекаю світання ,
без спокути вини.
Ніч закінчиться в стайні
і піде в небуття.
я чекаю кохання
на останнє жіття.
Я люблю вас, Мир,
Лазарем, на ощупь,
тише ниспаданья
девичьей фаты,
вплоть до изможенья
всенощною ночью,
до изнеможения
бездной пустоты.
Я люблю вас, Мир,
шепотом, безмерно,
зажимая в пальцах
тоненькую нить.
Я люблю вас смирно,
преданно, наверное,
так умеют дети -
ни за что - любить.
Я люблю, вас, мМир, -
с прописной !, - с заглавной !,
за приданность в строчках
обе совместить,
за открытость настежь
виноградных ставен,
и за свет вначале
и в конце пути...
Вулкан клубится...
Уже не слышатся шаги,
но волны рядом...
Чужие лица
торгуют взглядом оптом даром.
Гарцуют кони на песке и дышат паром,
Дымится айкос...
Пустая чашка на столе,
но запах слышен.
Над пирсом стайка
голодных чаек. Вот афиша
сонаты, что, вот-вот, допишут.
Осталось ветер -
одним мазком на полотно
изящно бросить -
в куплете третьем -
качать иголки крымских сосен
и август паруса направить в осень...

Другие статьи в литературном дневнике:

• 24.02.2022. ***
• 11.02.2022. ***