Н. Гумилев Клайв Стейплз Льюис Дмитрий БыковВОРОТА РАЯ Не семью печатями алмазными Это дверь в стене, давно заброшенной, Мимо едут рыцари и латники, Все мечтают: "Там, у гроба Божия, Так проходит медленное чудище, Я мыслил хвалу как похвалу, одобрение, которое кто-то кому-то выражает. Мне не приходило в голову, что всякая радость сама по себе переходит в хвалу, если не сдержишь её из робости и деликатности. Мир только и делает, что хвалит и славит: влюблённые восхваляют возлюбленных, читатели - любимые книги, спортсмены - свой спорт; словом, все кому не лень расписывают погоду, пейзажи, вина, блюда, актёров, машины, лошадей, приятелей, детей, цветы, страны, колледжи, горы, марки, насекомых, даже политиков и учёных. Я не раз замечал, что особенно часто и много хвалят самые смиренные, здоровые и умные люди, а ущербные и глупые хвалят редко и мало. Хороший критик найдёт, что похвалить в несовершенной книге; плохой вычёркивает из литературы одну книгу за другой. Здоровый и доброжелательный человек найдёт, за что похвалить самую скромную еду, даже если он привык к очень изысканной; больной или сноб найдёт недостатки в любом угощении. Если вычесть чрезвычайные обстоятельства, можно сказать, что хвала - словесное выражение душевного здоровья. Совершенно не важно, умелая она или нет; многие любовные стихи так же ужасны, как гимны. Ещё я замечал, что, когда мы хвалим, мы вечно просим к нам присоединиться: "А? Правда? Нет, правда?" Когда псалмопевец просит всех хвалить Господа, он делает ровно то же самое, что делает человек, говорящий о предмете своей любви.
Дмитрий Быков. ПАСХАЛЬНОЕ …А между тем благая весть — всегда в разгар триумфа ада, и это только так и есть, и только так всегда и надо! Когда, казалось, нам велят — а может, сами захотели, — спускаться глубже, глубже в ад по лестнице Страстной недели: все силы тьмы сошлись на смотр, стесняться некого — а чё там; бежал Фома, отрёкся Пётр, Иуда занят пересчётом, — но в мир бесцельного труда и опротивевшего блуда вступает чудо лишь тогда, когда уже никак без чуда, когда надежда ни одна не намекает нам, что живы, и перспектива есть одна — отказ от всякой перспективы. На всех углах твердят вопрос, осклабясь радостно, как звери: «Уроды, где же ваш Христос?» А наш Христос пока в пещере, в ночной тиши. От чуждых глаз его скрывает плащаница. Он там, пока любой из нас не дрогнет и не усомнится (не усомнится только тот глядящий пристально и строго неколебимый идиот, что вообще не верит в Бога). Земля безвидна и пуста. Ни милосердия, ни смысла. На ней не может быть Христа, его и не было, приснился. Сыскав сомнительный приют, не ожидая утешенья, сидят апостолы, и пьют, и выясняют отношенья: — Погибло всё. Одни мечты. Тут сеять — только тратить зёрна. — Предатель ты. — Подослан ты. — Он был неправ. — Неправ?! — Бесспорно. Он был неправ, а правы те. Не то, понятно и дитяти, он вряд ли был бы на кресте, что он и сам предвидел, кстати. Нас, дураков, попутал бес… Но тут приходит Магдалина и говорит: «Воскрес! Воскрес! Он говорил, я говорила!» И этот звонкий женский крик среди бессилия и злобы раздастся в тот последний миг, когда ещё чуть-чуть — и всё бы. Глядишь кругом — земля черна. Ещё потерпим — и привыкнем. И в воскресение зерна никто не верит, как Уитмен. Нас окружает только месть, и празднословье, и опаска, а если вдруг надежда есть — то это всё ещё не Пасха. Провал не так ещё глубок. Мы скатимся к осипшим песням о том, что не воскреснет Бог, а мы подавно не воскреснем. Он нас презрел, забыл, отверг, лишил и гнева, и заботы; сперва прошёл страстной четверг, потом безвременье субботы, — и лишь тогда ударит свет, его увижу в этот день я: не раньше, нет, не позже, нет, — в час отреченья и паденья. Когда не десять и не сто, а миллион поверит бреду; когда уже ничто, ничто не намекает на победу, — ударит свет и всё сожжёт, и смерть отступится, оскалясь. Вот Пасха. Вот её сюжет. Христос воскрес. А вы боялись. © Copyright: Нина Шендрик, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|