«Моё первое впечатление от Башлачёва было очень сильным. Столкновение с человеком, в котором от природы есть дар и который умеет им пользоваться, производит впечатление, будто заглянул в горящую печку. Этот внутренний жар, захлёбывающийся поток всегда действует сильно на кого бы то ни было, не может не действовать. Этот самый дар, Божий дар, есть у всех, просто один из ста тысяч доводит его до ума. Башлачёв его почти доводил, хотя он так и не смог с ним, по-моему, справиться до конца технически. Все забывают, когда говорят, какой он был великий, что он так и не сумел ритмически себя окантовать - так, чтобы его можно было записать на студии, на хорошую аппаратуру. Его поток очень клокочущий, очень неровный.
Он принципиально был непрофессионалом. Сидел несколько месяцев у Липницкого, пытался записать что-то, но так и не получилось. Вернее, что-то получилось, но не то, не совсем то. Потому что, когда он ровный, он сам себе неинтересен. Вот оттого он и был уникальной фигурой, не вписывался даже в те рамки, в которых творил, всё равно из них вылезая. И, честно говоря, много его я слушать не мог.
…
Безусловно, он поднимал пласт, в который я бы и не сунулся. И вообще не было бы «Русского альбома», если бы он был жив. Когда он умер, я ощутил, что мне на плечи ложится какая-то дополнительная часть груза. Вот он ушел, и кому-то этот возок нужно тянуть. А я совершенно не хотел его тянуть, у меня на то не было ни малейшего желания. Но никуда уже было не деться. Получилось так, что, умерев, Башлачев оставил этот возок без присмотра. И кому-то его придется дальше двигать... Башлачев начал, он эту штуку поднял и потащил, абсолютно один, и хотя я вроде бы в том же поле, но я – это что-то абсолютно другое. Музыкальная часть этого непонятно чего оставалась необработанной, и отсюда явился мой «Русский альбом». Башлачев, безусловно, крестный отец «Русского альбома» – без всякого, повторюсь, моего на то желания.»
