БЖ о ПрагеБЖ. Прага Ты здесь никто. Репейник. Ножик. Чиж. Даётся всё - сдавайся и владей, У каждой стенки третий глаз косит. В гей-клубе пьют непонятый чифир. Ян Гус глядит на модный новый мир 12-15 января 2017 г. Илл.: Эль Греко (Пражская галерея искусств). БЖ: БЖ. Родная Прага: как одомашнить Чужого Есть такой запретный прием похищения статуса инаковости у Другого: увидеть в Другом своё. Начинаю серию зарисовок той Праги, которая напоминает мне родные города. Это Прага, которая носит в себе образы Питера, глядя на меня глазами ампира, барокко, Голландии и Исакия. Мне помогли аккультурироваться картины Рубенса, Рембрандта, Эль Греко и плац королевского двора. И вот БЖ: БЖ. Прага: мечты и реальность Город, в который я мечтала попасть всю жизнь. Город- мешок. Город-камень. С мешком и камнем. Город-саркофаг: наглядное опровержение всей моей кундеровской культурологии. Город, который предстал совершенно иным: не изящно сакральным, а угловато тяжеловксным, демоническим и нуминозным. Эсхатология и апокалиптика. Улица Волшебников. Улица алхимиков. Могила средневековой Европы с обостренными западнославянскими чертами лица, город надменности и печали. Город-кладбище, населенный призраками Фауста и Дракулы, выцветшими гербами, кровавыми инквизиторами, часовщиками в чёрном, скелетами замученных, готическими химерами, домами с ободранными стенками в плюще и плесени, дворами-катакомбами, умершими младенцами на барочных картинах, экстазами святых, струйками стекающей под копьями по груди крови, печальными рыцарями, согбенными нищими с вытянутыми костлявыми руками и головами в брусчатку, скульптурными портретами монашенок с неизменно стыдливо-непристойным изгибом губ. Телесность, продирающаяся сквозь железный панцирь католического аскетизма. Муки грешников в аду. Сизое небо, серые здания, вкрапления когтистой рыжей черепицы и едкой зелени, ажурные изваяния Карлова моста, почти полное отсутствие солнца и мягкая зима с хождением в кофте. Самое яркое пятно - буддист в золотом, разводящий на деньги. Разводят и в обменниках. У входа в старый город стоят натовские солдаты и со смехом фотографирующие их русские туристы. Матрешка с зубами на музее КГБ и сдержанная память о танках 1968 на Вацлавской площади. Много русского, много мультикультурного, но оно не решает атмосферу: как бы ни копошились мушки пестрых туристов на каменной спине средневекового мертвеца, упрямого в своем горделивом и стоическои угасании. Надписи на домах, - как элегические загадки и символические послания, чья-то графика на урне, угольные граффити. Музей пыток, музей скелетов. Смерть как достопримечательность. Первая попавшаяся дама в метро - вся в черном, скулы сведены, тонкие губы сжаты, белые костлявые руки на черном же зонте, неуклюжие башмаки по моде 1930-х. Взгляд - исподлобная сталь. Лебеди на Влтаве, опровергающие все легенды о благородстве птиц, налетают на посетителей и соревнуются в цепкости выхватывания хлеба из рук. Похожие на лебедей ночные мигранты под окнами. По Вацлаваку ходят темнокожие и предлагают коноплю. При этой неолиберальной раскрепощенности Майн Кампф имеется в свободном доступе наравне с витающими в воздухе националистическими компьексами и этнофобиями. В старом городе под крепостными стенами - во тьме раздающийся вой юродивого человека: "Люди, что вы со мной сделали!" - на чешском. Так длится с камланиями полчаса, до жути и озноба. Город-озноб бредет по пятам и напоминает о страшном прошлом, о муках и об искуплении. Город, практически не "впихуемый" в кадр, похож на бледную чахоточную деву с неизменными следами фатальной красоты на тонком лице. Красоты, порой переходящей в судорожную бахтиновскую карнавальность. Декаданс как способ трансформации любовной чувственности. Марина Цветаева как нечто осязаемое. Гора из ее поэмы и Рыцарь над рекой. И почти рядом - жизнерадрстный Нюрнберг с антифашистскими памятниками, декоративным ампиром и бодрыми бомжами в хиппстерском и спортивном. Куда почему-то очень захотелось сбежать. И БЖ о Праге на прощание: Последний вечер в Праге. "Старэ местке намести" (площадь старого города). Красиво. Мистично. Католично. Аскетично. Перверзивно. Подспудно. Улетаю. Слава Богу. Прощай, Голем, Кафка, Фауст. Прощай, бесстишие. БЖ. Марина: одна пражская история. Её зовут Галина Борисовна Ванечкова, ей восемьдесят восемь лет, и она - известный филолог, - основатель цветаевского общества в Праге и устроитель мест памяти Марины в Чехии. Это всё, что я знала до встречи. За десять минут нервного ожидающего ковыряния ложкой в латте в кафешке на окраине Праги, напичканной бородатыми мужиками, пивными кружками и собаками, я прочла, что моя героиня дружила с Ариадной Цветаевой и Анной Саакянц, хорошо знала Анастасию Цветаеву, а также встречалась с самым будоражащим мою историческую кожу персонажем - с пражской любовью Марины Константином Родзевичем. Именно она способствовала передаче ее писем к нему, включая знаменитую "Песнь песней" Цветаевой (письмо от 11 сентября) с улицы Шведской в Москву. С Алей они говорили о том, чей же сын Мур, рожденный в "разгар мечты о "Крысолове"... В общем, я это пробегаю в сети, и на меня находит ступор. Неожиданно я ощущаю себя ужасно нелепой. Хочется спрятаться под стол и никогда больше не высовываться. Но глаза приобретают верёвочные свойства и привязывают к входной двери, как будто пропускание ее вхождения приравнивается к убийству. И вот влетает (проскальзывает, впархивает?) совершенно хрупкое сушество в красных перчатках, в шубке нараспашку, с изящным кожаным ридикюлем времён, которыми дышат на меня пожелтевшие томики в шкафу, свежее, как бутон. На груди - нечто резное, ручное, почти подольское. Лукавая добрая улыбка кундеровской Сабины. Существо легонько приземляется на высокий барный стул (от кресла отказалась), затем так же легко соскакивает с него и со словами: "Бог ты мой, как меня раздражает моя старость," - упархивает к коренастому сельскому бармену, возвращаясь с громадной крудкой пива, из коей сначала долго не пьет, а потом осушает до дна незаметно для глаз. - Галина Борисовна, Мур же сын Эфрона, правда? - выпаливаю я, забыв о заранее заготовленных длинных церемониальных речах. Я: Меня убил конец Крысолова. Он не должен был убивать детей этих жалких жестоких людей из Гамельна. Г.Б. Напротив! Прекрасный конец. Я: Я с Украины. Г.Б. Тогда - да. Тогда - да... Потом я читала ей стихи, и она сказала, что её много лет не трогало, но мои запали в душу. Этого не надо говорить, но я не хочу врать, что для меня это не имеет значение. Мы вышли из кафе, она (с моей книгой) в супермаркет, я -на политическую встречу с леваком Здэнеком... Но это уже - совсем другая история... © Copyright: Люба Новикова, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
