Роман Петрович Ойра-Ойра
https://stihi.ru/2008/06/13/1596
-- Пр-ривалов!
-- Пр-ростодушный пр-роект! Пр-римитив! Тр-рудяга!
БИПОЛЯРНЫЕ ГОМУНКУЛУСЫ БИОМЕХАНИЧЕСКОЕ МОДЕЛИРОВАНИЕ В РЕАЛЬНОМ ВРЕМЕНИ. ГЭСЭР-ХАН
Тот, что
поднимал руку, просунул в машину смуглое горбоносое лицо и спросил,
улыбаясь:
-- Вы нас не подбросите до Соловца?
Второй, с рыжей бородой и без усов, тоже улыбался, выглядывая из-за
его плеча. Положительно, это были приятные люди.
"Путешествую, -- сказал я. -- А вы здешние?" --
"Коренные", -- сказал горбоносый.
А чем вы занимаетесь?" -- спросил я. "Как и вся наука, --
сказал горбоносый. -- Счастьем человеческим". -- "Понятно, -- сказал я.
-- Что-нибудь с космосом?" -- "И с космосом тоже", -- сказал горбоносый.
"От добра добра не ищут", -- сказал я. "Столичный город и приличная
зарплата", -- сказал бородатый негромко, но я услышал. "Не надо, --
сказал я. -- Не надо мерять на деньги". -- "Да нет, я пошутил", --
сказал бородатый. "Это он так шутит, -- сказал горбоносый. -- Интереснее,
чем у нас, вам нигде не будет". -- "Почему вы так думаете?" -- "Уверен".
-- "А я не уверен". Горбоносый усмехнулся. "Мы еще поговорим на эту
тему, -- сказал он. -- Вы долго пробудете в Соловце?" -- "Дня два
максимум". -- "Вот на второй день и поговорим". Бородатый заявил: "Лично
я вижу в этом перст судьбы -- шли по лесу и встретили программиста. Мне
кажется, вы обречены". -- "Вам действительно так нужен программист?" --
спросил я. "Нам позарез нужен программист". -- "Я поговорю с ребятами,
-- пообещал я. -- Я знаю недовольных". -- "Нам нужен не всякий
программист, -- сказал горбоносый. -- Программисты -- народ дефицитный,
избаловались, а нам нужен небалованный". -- "Да, это сложнее", -- сказал
я. Горбоносый стал загибать пальцы: "Нам нужен программист: а --
небалованный, бэ -- доброволец, цэ -- чтобы согласился жить в общежи-
тии..." -- "Дэ, -- подхватил бородатый, -- на сто двадцать рублей". --
"А как насчет крылышек? -- спросил я. -- Или, скажем, сияния вокруг
головы? Один на тысячу!" -- "А нам всего-то один и нужен", -- сказал
горбоносый. "А если их всего девятьсот?" -- "Согласны на девять
десятых".
-- Ойр-ра-Ойр-ра!
-- Стар-р, стар-р! -- с готовностью откликнулся попугай. -- Р-рад!
Дор-рвался!
ТАК ОН ДИРЕКТОРОМ СТАЛ В ИНСТИТУТЕ МЕТАФИЗИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ - ПО ПРОТЕКЦИИ ЯНУСА
https://ru.wikipedia.org/wiki/Ойра-ойра_(танец)
1933 был годом черного водяного петуха
В. П. Корнеев,
например, когда у него разболелся зуб мудрости, обернулся петухом, и ему
сразу полегчало.
Ойра-Ойра постоянно сидел у меня на шее со своими зубодробительными
задачами из области иррациональной метаматематики.
наука сплела и перепутала понятия сказки и
действительности. А вот попробуйте найти глубокую внутреннюю связь между
сверлящим свойством взгляда и филологическими характеристиками слова
"бетон", попробуйте решить эту маленькую частную проблемку, известную
под названием Великой Проблемы Ауэрса! Ее решил Ойра-Ойра, создав теорию
фантастической общности и положив начало совершенно новому разделу
математической магии. Но почти никто не слыхал об Ойре-Ойре, зато все
превосходно знают профессора Выбегаллу. ("Как, вы работаете в НИИЧАВО?
Ну как там Выбегалло? Что он еще новенького открыл?..") Это происходит
потому, что идеи Ойры-Ойры способны воспринять всего двести-триста
человек на всем земном шаре, и среди этих двух-трех сотен довольно много
членов-корреспондентов и -- увы! -- нет ни одного корреспондента.
Кадавр жрал. Черная пара на нем потрескивала, расползаясь по швам.
Ойра-Ойра изучающе глядел на него. Потом он вдруг громко сказал:
-- Есть предложение. Всем, лично не заинтересованным, немедленно
покинуть помещение.
Все обернулись к нему.
-- Сейчас здесь будет очень грязно, -- пояснил он. -- До невозмож-
ности грязно.
-- Это провокация, -- с достоинством сказал Выбегалло.
Роман, схватив меня за рукав, потащил к двери. Я потащил за собой
Стеллу. Вслед за нами устремились остальные зрители. Роману в институте
верили, Выбегалле -- нет
В коридоре послышались шаги и голоса, дверь распахнулась, на пороге
появился Янус Полуэктович и, как всегда, произнес: "Так". Я заметался.
Янус Полуэктович прошел к себе в кабинет, на ходу небрежно, одним
универсальным движением брови ликвидировав всю сотворенную мною кунст-
камеру. За ним последовали Федор Симеонович, Кристобаль Хунта с толстой
черной сигарой в углу рта, насупленный Выбегалло и решительный Роман
Ойра-Ойра. Все они были озабочены, очень спешили и не обратили на меня
никакого внимания. Дверь в кабинет осталась открытой. Я с облегченным
вздохом уселся на прежнее место и тут обнаружил, что меня поджидает
большая фарфоровая кружка с дымящимся кофе и тарелка с бутербродами.
Кто-то из титанов обо мне все-таки позаботился, уж не знаю кто. Я
принялся завтракать, прислушиваясь к голосам, доносящимся из кабинета.
И вот тут наконец заговорил Янус Полуэктович. Голос у него был
мощный, ровный, как у джек-лондоновских капитанов.
-- Эксперимент, согласно просьбе Амвросия Амбруазовича, будет про-
изведен сегодня в десять ноль-ноль. Ввиду того, что эксперимент будет
сопровождаться значительными разрушениями, которые едва не повлекут за
собой человеческие жертвы, местом эксперимента назначаю дальний сектор
полигона в пятнадцати километрах от городской черты. Пользуюсь случаем
заранее поблагодарить Романа Петровича за его находчивость и мужество.
Некоторое время, по-видимому, все переваривали это решение. Во
всяком случае, я переваривал. У Януса Полуэктовича была все-таки
несомненно странная манера выражать свои мысли. Впрочем, все охотно
верили, что ему виднее. Были уже прецеденты.
-- Я пойду вызову машину, -- сказал вдруг Роман и, вероятно, прошел
сквозь стену, потому что в приемной не появился.
Я и простым глазом видел, как отвинтилась крышка автоклава и
беззвучно упала в снег. Из автоклава ударила длинная, до самых звезд,
струя пара.
-- Даю пояснение для прессы... -- начал было Выбегалло, но тут
раздался страшный рев.
Земля поплыла и зашевелилась. Взвилась огромная снежная туча. Все
повалились друг на друга, и меня тоже опрокинуло и покатило. Рев все
усиливался, и, когда я с трудом, цепляясь за гусеницы грузовика,
поднялся на ноги, я увидел, как жутко, гигантской чашей в мертвом свете
луны ползет, заворачиваясь вовнутрь, край горизонта, как угрожающе
раскачиваются бронещиты, как бегут врассыпную, падают и снова вскакивают
вывалянные в снегу зрители. Я увидел, как Федор Симеонович и Кристобаль
Хунта, накрытые радужными колпаками защитного поля, пятятся под натиском
урагана, как они, подняв руки, силятся растянуть защиту на всех
остальных, но вихрь рвет защиту в клочья, и эти клочья несутся над
равниной, подобно огромным мыльным пузырям, и лопаются в звездном небе.
Я увидел поднявшего воротник Януса Полуэктовича, который стоял, повер-
нувшись спиной к ветру, прочно упершись тростью в обнажившуюся землю, и
смотрел на часы. А там, где был автоклав, крутилось освещенное изнутри
красным, тугое облако пара, и горизонт стремительно загибался все круче
и круче, и казалось, что все мы находимся на дне колоссального кувшина.
А потом совсем рядом с эпицентром этого космического безобразия появился
вдруг Роман в своем зеленом пальто, рвущемся с плеч. Он широко
размахнулся, швырнул в ревущий пар что-то большое, блеснувшее бутылочным
стеклом, и сейчас же упал ничком, закрыв голову руками. Из облака
вынырнула безобразная, искаженная бешенством физиономия джинна, глаза
его крутились от ярости. Разевая пасть в беззвучном хохоте, он взмахнул
просторными волосатыми ушами, пахнуло гарью, над метелью взметнулись
призрачные стены великолепного дворца, затряслись и опали, а джинн,
превратившись в длинный язык оранжевого пламени, исчез в небе. Несколько
секунд было тихо. Затем горизонт с тяжелым грохотом осел. Меня подбросило
высоко вверх, и, придя в себя, я обнаружил, что сижу, упираясь руками в
землю, неподалеку от грузовика.
Снег пропал. Все поле вокруг было черным. Там, где минуту назад
стоял автоклав, зияла большая воронка. Из нее поднимался белый дымок и
пахло паленым.
Жиан Жиакомо, наспех создавая себе
видимость элегантного костюма, прокричал издали:
-- Это же феноменально, сеньоры! Я всегда питал к нему некоторую
антипатию, но ничего подобного я и представить себе не мог...
-- Пошли домой, -- сказал Роман.
-- Пошли, -- сказал я. -- Откуда ты взял джинна?
-- Выписал вчера со склада. Совсем для других целей.
-- А что все-таки произошло? Он опять обожрался?
-- Нет, просто Выбегалло дурак, -- сказал Роман.
-- Это понятно, -- сказал я. -- Но откуда катаклизм?
-- Все отсюда же, -- сказал Роман. -- Я говорил ему тысячу раз: "Вы
программируете стандартного суперэгоцентриста. Он загребет все матери-
альные ценности, до которых сможет дотянуться, а потом свернет простран-
ство, закуклится и остановит время". А Выбегалло никак не может взять в
толк, что истинный исполин духа не столько потребляет, сколько думает и
чувствует.
-- Это все зола, -- продолжал он, когда мы подлетели к институту.
-- Это всем ясно. Ты лучше скажи мне, откуда У-Янус узнал, что все
получится именно так, а не иначе? Он же все это предвидел. И огромные
разрушения, и то, что я соображу, как прикончить исполина в зародыше...
-- Действительно, -- сказал я. -- Он даже благодарность тебе вынес.
Авансом.
-- Странно, верно? -- сказал Роман. -- Надо бы все это тщательно
продумать.
И мы стали тщательно продумывать. Это заняло у нас много времени.
Только весной и только случайно нам удалось во всем разобраться.
Роман читал лекцию практикантам.
В совершенном отчаянии я вышел в коридор и столкнулся с У-Янусом,
который сказал: "Так", и, помедлив, осведомился, не беседовали ли мы
вчера. "Нет, -- сказал я, -- к сожалению, не беседовали". Он пошел
дальше, и я услышал, как в конце коридора он задает все тот же
стандартный вопрос Жиану Жиакомо.
самого Романа с кучей ярко-синих папок из архива отдела
Недоступных Проблем,
прочел несколько страниц из классического труда Я. П. Нев-
струева "Уравнения математической магии". Эта книга читалась как приклю-
ченческий роман, потому что была битком набита поставленными и нерешен-
ными проблемами.
Потом зашел дубль
Ойры-Ойры и бесцветным голосом попросил ключи от сейфа Януса Полуэкто-
вича. Я отказал. Он стал настаивать. Я выгнал его вон.
Через минуту примчался сам Роман.
-- Давай ключи.
Я помотал головой.
-- Не дам.
-- Давай ключи!
-- Иди ты в баню. Я лицо материально ответственное.
-- Сашка, я сейф унесу!
Я ухмыльнулся и сказал:
-- Прошу.
Роман уставился на сейф и весь напрягся, но сейф был либо
заговорен, либо привинчен к полу.
-- А что тебе там нужно? -- спросил я.
-- Документация на РУ-16
-- Между прочим, -- сказал Роман громко, -- уже в течение двух
минут я пытаюсь его пассивизировать, и совершенно безрезультатно...
-- Я тоже, -- сказал Эдик.
-- Поэтому, -- сказал Роман, -- было бы очень хорошо, если бы
кто-нибудь из особо брезгливых занялся починкой конвейера. Как паллиатив.
Есть тут кто-нибудь еще из магистров? Эдика я вижу. Еще кто-нибудь есть?
Корнеев! Виктор Павлович, ты здесь?
-- Нет его. Может быть, за Федором Симеоновичем сбегать?
-- Я думаю, пока не стоит беспокоить. Справимся как-нибудь. Эдик,
давай-ка вместе, сосредоточенно.
-- В каком режиме?
-- В режиме торможения. Вплоть до тетануса. Ребята, помогайте все,
кто умеет.
-- Одну минутку, -- сказал Эдик. -- А если мы его повредим?
-- Да-да-да, -- сказал я. -- Вы уж лучше не надо. Пусть уж он лучше
меня сожрет.
-- Не беспокойся, не беспокойся. Мы будем осторожны. Эдик, давай на
прикосновениях. В одно касание.
-- Начали, -- сказал Эдик.
Стало еще тише. Кадавр ворочался в чане, а за стеной переговарива-
лись и постукивали добровольцы, возившиеся с конвейером. Прошла минута.
Кадавр вылез из чана, утер бороду, сонно посмотрел на нас и вдруг ловким
движением, неимоверно далеко вытянув руку, сцапал последнюю буханку
хлеба. Затем он рокочуще отрыгнул и откинулся на спинку стула, сложив
руки на огромном вздувшемся животе. По лицу его разлилось блаженство. Он
посапывал и бессмысленно улыбался. Он был несомненно счастлив, как
бывает счастлив предельно уставший человек, добравшийся наконец до
желанной постели.
-- Подействовало, кажется, -- с облегченным вздохом сказал кто-то в
толпе.
Роман с сомнением поджал губы.
-- У меня нет такого впечатления, -- вежливо сказал Эдик.
-- Может быть, у него завод кончился? -- сказал я с надеждой.
Стелла жалобно сообщила:
-- Это просто релаксация... Пароксизм довольства. Он скоро опять
проснется.
-- Слабаки вы, магистры, -- сказал мужественный голос. -- Пустите-ка
меня, пойду Федора Симеоновича позову.
Все переглядывались, неуверенно улыбаясь. Роман задумчиво играл
умклайдетом, катая его на ладони. Стелла дрожала, шепча: "Что ж это
будет? Саша, я боюсь!" Что касается меня, то я выпячивал грудь, хмурил
брови и боролся со страстным желанием позвонить Модесту Матвеевичу. Мне
ужасно хотелось снять с себя ответственность. Это была слабость, и я был
бессилен перед ней. Модест Матвеевич представлялся мне сейчас совсем в
особом свете, и я с надеждой вспоминал защищенную в прошлом месяце
магистерскую диссертацию "О соотношении законов природы и законов
администрации", где в частности доказывалось, что сплошь и рядом
административные законы в силу своей специфической непреклонности оказы-
ваются действеннее природных и магических закономерностей.
Подождав некоторое время, я спросил, что он здесь делает. Сначала
он отвечал неохотно, но потом разговорился. Оказалось, что слева от рва
человечество доживает последние дни под пятой свирепых роботов. Роботы
там сделались умнее людей, захватили власть, пользуются всеми благами
жизни, а людей загнали под землю и поставили к конвейерам. Справа от
рва, на территории, которую он охраняет, людей поработили пришельцы из
соседствующей Вселенной. Они тоже захватили власть, установили феодальные
порядки и вовсю пользуются правом первой ночи. Живут эти пришельцы --
дай бог всякому, но тем, кто у них в милости, тоже кое-что перепадает. А
милях в двадцати отсюда, если идти вдоль рва, находится область, где
людей поработили пришельцы с Альтаира, разумные вирусы, которые поселя-
ются в теле человека и заставляют его делать, что им угодно. Еще дальше
к западу находится большая колония Галактической Федерации. Люди там
тоже порабощены, но живут не так уж плохо, потому что его превосходи-
тельство наместник кормит их на убой и вербует из них личную гвардию Его
Величества Галактического Императора А-у 3562-го. Есть еще области,
порабощенные разумными паразитами, разумными растениями и разумными
минералами, а также коммунистами. И наконец, за горами есть области,
порабощенные еще кем-то, но о них рассказывают разные сказки, которым
серьезный человек верить не станет...
Тут наша беседа была прервана. Над равниной низко прошло несколько
тарелкообразных летательных аппаратов. Из них, крутясь и кувыркаясь,
посыпались бомбы. "Опять началось", -- проворчал человек, лег ногами к
взрывам, поднял автомат и открыл огонь по всадникам, гарцующим на
горизонте. Я выскочил вон, захлопнул дверцу и, прислонившись к ней
спиной, некоторое время слушал, как визжат, ревут и грохочут бомбы.
Пилот в голубом и девица в розовом на ступеньках Пантеона все никак не
могли покончить со своим диалогом, а индифферентный старикан, выловивши
всех рыбок, глядел на них и вытирал глаза платочком. Я еще раз осторожно
заглянул в дверцу: над равниной медленно вспухали огненные шары разрывов.
Металлические колпаки откидывались один за другим, из-под них лезли
бледные, оборванные люди с бородатыми свирепыми лицами и с железными
ломами наперевес. Моего недавнего собеседника наскакавшие всадники в
латах рубили в капусту длинными мечами, он орал и отмахивался автоматом.
Вдоль рва прямо на меня полз, стреляя из пушек и пулеметов, огромный
танк на трех гусеницах. Из радиоактивных туч снова вынырнули тарелко-
образные аппараты...
Я закрыл дверцу и тщательно задвинул засов.
Потом вернулся к машине и сел в седло. Мне хотелось слетать еще на
миллионы лет вперед и посмотреть умирающую Землю, описанную Уэллсом. Но
тут в машине впервые что-то застопорило: не выжималось сцепление. Я
нажал раз, нажал другой, потом пнул педаль изо всех сил, что-то
треснуло, зазвенело, колыхающиеся хлеба встали дыбом, и я словно
проснулся. Я сидел на демонстрационном стенде в малом конференц-зале
нашего института, и все с благоговением смотрели на меня.
-- Что со сцеплением? -- спросил я, озираясь в поисках машины.
Машины не было. Я вернулся один.
-- Это неважно! -- закричал Луи Седловой. -- Огромное вам спасибо!
Вы меня просто выручили... А как было интересно, верно, товарищи?
Аудитория загудела в том смысле, что да, интересно.
-- Но я все это где-то читал, -- сказал с сомнением один из
магистров в первом ряду.
-- Ну а как же! А как же! -- вскричал Л. Седловой. -- Ведь он же
был в о п и с ы в а е м о м будущем!
-- Приключений маловато, -- сказали в задних рядах игроки в
функциональный морской бой. -- Все разговоры, разговоры...
-- Ну уж тут я ни при чем, -- сказал Седловой решительно.
-- Ничего себе -- разговоры, -- сказал я, слезая со стенда. Я
вспомнил, как рубили моего темнолицего собеседника, и мне стало нехорошо.
-- Нет, отчего же, -- сказал какой-то бакалавр. -- Попадаются
любопытные места. Вот эта вот машина... Помните? На тригенных куаторах...
Это, знаете ли, да...
-- Нуте-с? -- сказал Пупков-Задний. -- У нас уже, кажется, началось
обсуждение. А может быть, у кого-нибудь есть вопросы к докладчику?
Дотошный бакалавр немедленно задал вопрос о полиходовой темпоральной
передаче (его, видите ли, заинтересовал коэффициент объемного расшире-
ния), и я потихонечку удалился.
У меня было странное ощущение. Все вокруг казалось таким материаль-
ным, прочным, вещественным. Проходили люди, и я слышал, как скрипят у
них башмаки, и чувствовал ветерок от их движений. Все были очень
немногословны, все работали, все думали, никто не болтал, не читал
стихов, не произносил пафосных речей. Все знали, что лаборатория -- это
одно, трибуна профсоюзного собрания -- это совсем другое, а праздничный
митинг -- это совсем третье. И когда мне навстречу, шаркая подбитыми
кожей валенками, прошел Выбегалло, я испытал к нему даже нечто вроде
симпатии, потому что у него была своеобычная пшенная каша в бороде,
потому что он ковырял в зубах длинным тонким гвоздем и, проходя мимо, не
поздоровался. Он был живой, весомый и зримый хам, он не помавал руками и
не принимал академических поз.
Я заглянул к Роману, потому что мне очень хотелось рассказать
кому-нибудь о своем приключении. Роман, ухватившись за подбородок, стоял
над лабораторным столом и смотрел на маленького зеленого попугая,
лежащего в чашке Петри
-- Так, -- сказал сзади знакомый голос.
Мы обернулись и подтянулись.
-- Здравствуйте, -- сказал У-Янус, подходя к столу. Он вышел из
дверей своей лаборатории в глубине комнаты, и вид у него был какой-то
усталый и очень печальный.
-- Здравствуйте, Янус Полуэктович, -- сказали мы хором со всей
возможной почтительностью.
Я достал папку с очередными
делами и принялся было за работу, но тут пришла Стеллочка, очень милая
курносая и сероглазая ведьмочка, практикантка Выбегаллы, и позвала меня
делать очередную стенгазету. Мы со Стеллой состояли в редколлегии, где
писали сатирические стихи, басни и подписи под рисунками. Кроме того, я
искусно рисовал почтовый ящик для заметок, к которому со всех сторон
слетаются письма с крылышками. Вообще-то художником газеты был мой тезка
Александр Иванович Дрозд, киномеханик, каким-то образом пробравшийся в
институт. Но он был специалистом по заголовкам. Главным редактором
газеты был Роман Ойра-Ойра, а его помощником -- Володя Почкин.
-- Саша, -- сказала Стеллочка, глядя на меня честными серыми
глазами. -- Пойдем.
-- Куда? -- сказал я. Я знал куда.
-- Газету делать.
-- Зачем?
-- Роман очень просит, потому что Кербер лается. Говорит, осталось
два дня, а ничего не готово.
Кербер Псоевич Демин, товарищ завкадрами, был куратором нашей
газеты, главным подгонялой и цензором.
-- Слушай, -- сказал я, -- давай завтра, а?
-- Завтра я не смогу, -- сказала Стеллочка. -- Завтра я улетаю в
Сухуми. Павианов записывать. Выбегалло говорит, что надо вожака записать
как самого ответственного... Сам он к вожаку подходить боится, потому
что вожак ревнует. Пойдем, Саша, а?
Я вздохнул, сложил дела и пошел за Стеллочкой, потому что один я
стихи сочинять не могу. Мне нужна Стеллочка. Она всегда дает первую
строчку и основную идею, а в поэзии это, по-моему, самое главное.
-- Где будем делать? -- спросил я по дороге. -- В месткоме?
-- В месткоме занято, там прорабатывают Альфреда. За чай. А нас
пустил к себе Роман.
-- А о чем писать надо? Опять про баню?
-- Про баню тоже есть. Про баню, про Лысую Гору. Хому Брута надо
заклеймить.
-- Хома наш Брут -- ужасный плут, -- сказал я.
-- И ты, Брут, -- сказала Стеллочка.
-- Это идея, -- сказал я. -- Это надо развить.
В лаборатории Романа на столе была разложена газета -- огромный
девственно чистый лист ватмана. Рядом с нею среди баночек с гуашью,
пульверизаторов и заметок лежал живописец и киномеханик Александр Дрозд
с сигаретой на губе. Рубашечка у него, как всегда, была расстегнута, и
виднелся выпуклый волосатый животик.
-- Здорово, -- сказал я.
-- Привет, -- сказал Саня.
Гремела музыка -- Саня крутил портативный приемник.
-- Ну, что тут у вас? -- сказал я, сгребая заметки.
Заметок было немного. Была передовая "Навстречу празднику". Была
заметка Кербера Псоевича "Результаты обследования состояния выполнения
распоряжения дирекции о трудовой дисциплине за период конец первого --
начало второго квартала". Была статья профессора Выбегаллы "Наш долг --
это долг перед подшефными городскими и районными хозяйствами". Была
статья Володи Почкина "О всесоюзном совещании по электронной магии".
Была заметка какого-то домового "Когда же продуют паровое отопление на
четвертом этаже". Была статья председателя столового комитета "Ни рыбы,
ни мяса" -- шесть машинописных страниц через один интервал. Начиналась
она словами: "Фосфор нужен человеку, как воздух". Была заметка Романа о
работах отдела Недоступных Проблем.
Попугай глядел на нас одним глазом. Затем он разинул горбатый, как нос у
Романа, черный клюв и хрипло выкрикнул:
-- Р-реактор! Р-реактор! Дер-ритринитация! Надо выдер-ржать!
-- Пр-роксима Центавр-р-ра! Р-рубидий! Р-рубидий!
"Овер-рсан! Овер-рсан!"
"Овер-рсан! Овер-рсан!" -- и все замерли.
Роман уставился на попугая. На лице его появилось давешнее выраже-
ние, словно его только что осенила необычайная идея. Володя Почкин
отпустил Дрозда и сказал: "Вот так штука, попугай!" Грубый Корнеев
немедленно протянул руку, чтобы схватить попугая поперек туловища, но
попугай вырвался, и Корнеев схватил его за хвост.
-- Оставь, Витька! -- закричала Стеллочка сердито. -- Что за манера
-- мучить животных?
Попугай заорал. Все столпились вокруг него. Корнеев держал его как
голубя, Стеллочка гладила по хохолку, а Дрозд нежно перебирал попугаю
перья в хвосте. Роман посмотрел на меня.
-- Любопытно, -- сказал он. -- Правда?
Роман рассвирепел и приказал Почкину разогнать всех по местам. Меня
со Стеллой отдали под команду Корнеева. Дрозд лихорадочно принялся
переделывать букву "К" в стилизованную букву "З". Эдик Амперян пытался
улизнуть с психоэлектрометром, но был схвачен, скручен и брошен на
починку пульверизатора, необходимого для создания звездного неба. Потом
пришла очередь самого Почкина. Роман приказал ему перепечатывать заметки
на машинке с одновременной правкой стиля и орфографии. Сам Роман
принялся расхаживать по лаборатории, заглядывая всем через плечи.
-- Закорючка, -- сказал Почкин презрительно. -- Ше Холмсы! Нэ
Пинкертоны! Закон причинности им надоел...
А память у вас дырявая. Как
у всех стихоплетов и редакторов стенгазет.
-- Дырявая? -- осведомился Роман.
-- Как терка.
-- Как терка? -- повторил Роман, странно усмехаясь.
-- Как старая терка, -- пояснил Корнеев. -- Ржавая. Как сеть.
Крупноячеистая.
Тогда Роман, продолжая странно улыбаться, вытащил из нагрудного
кармана записную книжку и перелистал страницы.
-- Итак, -- сказал он, -- крупноячеистая и ржавая. Посмотрим...
Девятнадцать ноль пять семьдесят три, -- прочитал он.
я не очень удивлен, потому что не забываю, что имею дело с
Янусом Полуэктовичем. Вам не кажется, что Янус Полуэктович сам по себе
прелюбопытнейшая личность?
-- Кажется, -- сказал я.
-- И мне тоже кажется, -- сказал Эдик. -- Чем он, собственно,
занимается, Роман?
-- Смотря какой Янус. У-Янус занимается связью с параллельными
пространствами.
-- Гм, -- сказал Эдик. -- Это нам вряд ли поможет.
-- К сожалению, -- сказал Роман. -- Я вот тоже все время думаю, как
связать попугаев с Янусом, и ничего не могу придумать.
-- Но ведь он странный человек? -- спросил Эдик.
-- Да, несомненно. Начать с того, что их двое и он один. Мы к этому
так привыкли, что не думаем об этом...
-- Вот об этом я и хотел сказать. Мы редко говорим о Янусе, мы
слишком уважаем его. А ведь наверняка каждый из нас замечал за ним хоть
одну какую-нибудь странность.
-- Странность номер один, -- сказал я. -- Любовь
-- Каждую полночь, -- сказал Роман, -- он идет вот в эту свою
лабораторию и буквально на несколько минут запирается там. Один раз он
вбежал туда так поспешно, что не успел закрыть дверь...
-- И что? -- спросила Стеллочка замирающим голосом.
-- Ничего. Сел в кресло, посидел немножко и вернулся обратно. И
сразу спросил, не беседовал ли я с ним о чем-нибудь важном.
Эта бедная старая невинная птица
ругается, как тысяча чертей, но она
не понимает, что говорит.
Р. С т и в е н с о н
-- Кристобаль Хозевич, -- сказал я. -- Я ее все-таки решил. Вы были
совершенно правы. Пространство заклинаний действительно можно свернуть
по любым четырем переменным.
Он поднял, наконец, глаза и посмотрел на меня. Наверное, у меня был
очень счастливый вид, потому что он смягчился и проворчал:
-- Позвольте посмотреть.
Я отдал ему листки, он сел рядом со мною, и мы вместе разобрали
задачу с начала и до конца и с наслаждением просмаковали два изящнейших
преобразования, одно из которых подсказал мне он, а другое нашел я сам.
-- У нас с вами неплохие головы, Алехандро, -- сказал наконец
Хунта. -- В нас есть артистичность мышления. Как вы находите?
-- По-моему, мы молодцы, -- сказал я искренне.
-- Я тоже так думаю, -- сказал он. -- Это мы опубликуем. Это никому
не стыдно опубликовать. Это не галоши-автостопы и не брюки-невидимки.
Мы пришли в отличное настроение и начали разбирать новую задачу
Хунты, и очень скоро он сказал, что и раньше иногда считал себя
п о б р е к и т о, а в том, что я математически невежествен, убедился
при первой же встрече. Я с ним горячо согласился и высказал предположе-
ние, что ему, пожалуй, пора уже на пенсию, а меня надо в три шеи гнать
из института валить лес, потому что ни на что другое я не годен. Он
возразил мне. Он сказал, что ни о какой пенсии не может быть и речи, что
его надлежит пустить на удобрения, а меня на километр не подпускать к
лесоразработкам, где определенный интеллектуальный уровень все-таки
необходим, а назначить меня надо учеником младшего черпальщика в
ассенизационном обозе при холерных бараках. Мы сидели, подперев головы,
и предавались самоуничижению, когда в зал заглянул Федор Симеонович.
Насколько я понял, ему не терпелось узнать мое мнение о составленной им
программе.
-- Программа! -- желчно усмехнувшись, произнес Хунта. -- Я не видел
твоей программы, Теодор, но я уверен, что она гениальна по сравнению с
этим... -- Он с отвращением подал двумя пальцами Федору Симеоновичу
листок со своей задачей. -- Полюбуйся, вот образец убожества и ничто-
жества.
-- Г-голубчики, -- сказал Федор Симеонович озадаченно, разобравшись
в почерках. -- Это же п-проблема Бен Б-бецалеля. К-калиостро же доказал,
что она н-не имеет р-решения.
-- Мы сами знаем, что она не имеет решения, -- сказал Хунта,
немедленно ощетиниваясь. -- Мы хотим знать, как ее решать.
-- К-как-то ты странно рассуждаешь, К-кристо... К-как же искать
решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то...
-- Извини, Теодор, но это ты очень странно рассуждаешь. Бессмыслица
-- искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с
задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос,
который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен.
Гр-руб! Пр-рекрасный р-работник! Дур-рак р-ред-
кий! Пр-релесть!
Мы захихикали. Витька посмотрел на нас и мстительно сказал:
-- Ойр-ра-Ойр-ра!
-- Стар-р, стар-р! -- с готовностью откликнулся попугай. -- Р-рад!
Дор-рвался!
-- Это что-то не то, -- сказал Роман.
-- Почему же не то? -- сказал Витька. -- Очень даже то...
Пр-ривалов!
-- Пр-ростодушный пр-роект! Пр-римитив! Тр-рудяга!
-- Ребята, он нас всех знает, -- сказал Эдик.
-- Р-ребята, -- отозвался попугай. -- Зер-рнышко пер-рцу! Зер-ро!
Зер-ро! Гр-равитация!
"Др-рамба игнор-рирует ур-ран",
"Пр-равильно" и "Кор-рнеев гр-руб, гр-руб, гр-руб!". Когда запись
кончилась, Эдик сказал:
-- В принципе, можно было бы составить лексический словарь и
проанализировать его на машине. Но кое-что ясно и так. Во-первых, он
всех нас знает. Это уже удивительно. Это значит, что он много раз слышал
наши имена. Во-вторых, он знает про роботов. И про рубидий. Кстати, где
употребляется рубидий?
-- У нас в институте, -- сказал Роман, -- он, во всяком случае,
нигде не употребляется.
-- Это что-то вроде натрия, -- сказал Корнеев.
-- Рубидий -- ладно, -- сказал я. -- Откуда он знает про лунные
кратеры?
-- Почему именно лунные?
-- А разве на Земле горы называют кратерами?
-- Ну, во-первых, есть кратер Аризона, а во-вторых, кратер -- это
не гора, а скорее дыра.
-- Дыр-ра вр-ремени, -- сообщил попугай.
-- У него прелюбопытнейшая терминология, -- сказал Эдик. -- Я никак
не могу назвать ее общеупотребительной.
-- Да, -- согласился Витька. -- Если попугай все время находится
при Янусе, то Янус занимается странными делами.
-- Стр-ранный ор-рбитальный пер-реход, -- сказал попугай.
-- Янус не занимается космосом, -- сказал Роман. -- Я бы знал.
-- Может быть, раньше занимался?
-- И раньше не занимался.
-- Роботы какие-то, -- с тоской сказал Витька. -- Кратеры... При
чем здесь кратеры?
-- Может быть, Янус читает фантастику? -- предположил я.
-- Вслух? Попугаю?
-- Н-да...
-- Венера, -- сказал Витька, обращаясь к попугаю.
-- Р-роковая стр-расть, -- сказал попугай. Он задумался и пояснил:
-- Р-разбился. Зр-ря.
Другие статьи в литературном дневнике:
