Негодящий был клуб… Топили
его, топили и ничего не могли сделать. А товарищ Красильников
ко мне подступает: "Куда, мол, дрова у тебя идут?" А я их разве
что ем, эти дрова? Бился товарищ Красильников с клубом — там
сырость, тут холод, духовому кружку помещения нету, и в театр
играть одно мучение: господа артисты мерзли. Пять лет кредита
просили на новый клуб, да не знаю, что там выходило. Дорпрофсож
кредита не утверждал. Только весною товарищ Красильников стул
для сцены купил, стул хороший, мягкий...
Ипполит Матвеевич, налегая всем корпусом на сторожа,
слушал. Он был в полуобмороке. А старик, заливаясь радостным
смехом, рассказал, как он однажды взгромоздился на этот стул,
чтобы вывинтить электрическую лампочку, да и покатился.
— С этого стула я соскользнул, обшивка на нем порвалась.
И смотрю — из-под обшивки стеклушки сыплются и бусы белые на
ниточке.
— Бусы, — проговорил Ипполит Матвеевич.
— Бусы! — визгнул старик восхищенно. — И смотрю, солдатик,
дальше, а там коробочки разные. Я эти коробочки даже и не
трогал. А пошел прямо к товарищу Красильникову и доложил. Так и
комиссии потом докладывал. Не трогал я этих коробочек и не
трогал. И хорошо, солдатик, сделал, потому что там
драгоценность найдена была, запрятанная буржуазией...
— Где же драгоценность? — закричал предводитель.
— Где, где, -- передразнил старик, -- тут, солдатик,
соображение надо иметь. Вот они!
— Где? Где?
— Да вот они! — закричал румяный страж, радуясь
произведенному эффекту. — Вот они! Очки протри! Клуб на них
построили, солдатик! Видишь? Вот он, клуб! Паровое отопление,
шашки с часами, буфет, театр, в калошах не пускают!..
Ипполит Матвеевич оледенел и, не двигаясь с места, водил
глазами по карнизам.
Так вот оно где, сокровище мадам Петуховой! Вот оно! Все
тут! Все сто пятьдесят тысяч рублей ноль ноль копеек, как любил
говорить Остап Сулейман-Берта Мария Бендер.
Брильянты превратились в сплошные фасадные стекла и
железобетонные перекрытия, прохладные гимнастические залы были
сделаны из жемчуга. Алмазная диадема превратилась в театральный
зал с вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в целые
люстры, золотые змеиные браслеты с изумрудами обернулись
прекрасной библиотекой, а фермуар перевоплотился в детские
ясли, планерную мастерскую, шахматный кабинет и бильярдную.
Сокровище осталось, оно было сохранено и даже увеличилось.
Его можно было потрогать руками, но нельзя было унести. Оно
перешло на службу другим людям.
Ипполит Матвеевич потрогал руками гранитную облицовку.
Холод камня передался в самое его сердце. И он закричал.
Крик его, бешеный, страстный и дикий, — крик простреленной
навылет волчицы, — вылетел на середину площади, мотнулся под мост
и, отталкиваемый отовсюду звуками просыпающегося большого
города, стал глохнуть и в минуту зачах. Великолепное осеннее
утро скатилось с мокрых крыш на улицы Москвы. Город двинулся в
будничный свой поход.
