А. Штернберг Я напрасно читал Житие Аввакума
Я напрасно читал “Житие Аввакума”,
по зеленой воде рассыпая следы,
под пятою луны тихим свистом акулы
погружаясь в души огневые сады...
Молодым янтарем, шкурой гимнософиста
препарируя тушки полуденных снов,
разбивая глаза адамантов искристых,
в хороводах затмений и звездных снегов,
мне прислал свой язык золотой Епифаний,
чтобы руки согреть над небесным огнем,
чтобы черные вербы цветными углями
начертили по воздуху слово “Эдом”,
(Разори свой розарий, курчявый католик,
твое сало смердит на немом языке,
три нарезки на лоб — три таблетки от боли,
три накрошенных бритвы в веселом венке...)
Матка ночи открыла свинцовые ставни
и мы вышли на площадь в лиловой луне
в аметистах, в мышах, в звуках ближних и дальних
там висит голова на потертом ремне.
И в двенадцатый раз начиная “Псалтырь”,
“Кто царь славы?“ шепчу я, в листве кувыркаясь,
я постиг: “человек человеку упырь”,
и на мутной щеке оловянная завязь.
Два шага в середину, один шаг на юг,
козлоногие чада шалят на границе,
куры бьются о клетки отрубленных рук,
посыпая птенцов солью черной пшеницы.
На персях нанесли географию ада,
есть ли путь? и кто может продать мне билет?
Ни назад, ни вперед, никуда мне не надо,
триста лет позади — впереди триста лет
и еще шестьдесят и осталось добавить
только шесть, только эти тревожные шесть
на мохнатые губы клейма не поставить,
самый стойкий расплавит металл злая шерсть.
И стоят эти двое, с глазами больными,
опустив подбородки, живые дрова.
Как мне хочется встать вместе с ними, родными
вместе с ними гореть и не раз и не два...
Но иной мне завет и иной мне сценарий
голубой водопад и проломленный лоб
И кулак занесен — “Подойди ко мне, Арий!”
Как младенец зевает приветливый гроб.
Другие статьи в литературном дневнике:
