Она любила Баха, но не нас.
С тех пор мы все не можем слушать Баха.
В невинном «фуга» слышится фугас.
О память, память, осквернитель праха!
В любой толпе теперь я узнаю
нас, потаённо знавших друг о друге:
Всех, кто любил любимую мою,
И, упустив, возненавидел фуги.
Одна и та же горечь на губах.
Теперь мы – тайный орден «Контрабах».
Задуматься: и чем грозит разрыв?
Несчастный друг, простреленный навылет!
Отвергнутым любовником прослыв,
Сколь многих он теперь возненавидит!
Пейзаж, который видел их вдвоём;
Полуподвал, подъезд, пролёт, проём,
где поцелуй их обжигал прощальный;
весенний дождь, осенний окоём –
Как бы хрустальный, блин.
Как бы хрустальный! –
И Тютчев неповинно вставлен в ряд,
И бедный Блок за ним попал под молот:
влюблённые стихами говорят
И в результате слышать их не могут.
Прощаясь с ней, прощаешься со всем,
Что лучшего имел и бросил в топку.
Осталось только худшее. Зачем
Мне худшее? Я вынесен за скобку,
А Бах себе звучит. Ему плевать,
Что в связке с ним цитата и кровать.
Она любила море, ананас,
Жасмин, сирень, челесту, контрабас,
Халву, весну, зелёные чернила…
Да что там Бах! Не снисходя до вас,
Меня она действительно любила.
Не только крыши, улицы, дворы –
Я сам о ней свидетельствую, воя,
Я сам себе противен с той поры,
Как кровь и ржавь проигранного боя,
Как белый свет, в котором, на беду,
Я всякую секунду на виду.
