Птаха. Впроцессник.
Драма
Время действия: девятнадцатый век.
Действующие лица: Пушкин, его друзья.
1. Михайловское.
Иди же к невским берегам,
Новорожденное творенье,
И заслужи мне славы дань:
Кривые толки, шум и брань! - на этих словах Пушкин остановился и выпил водки.
- Гений! - сказал Пущин. - Когда прода будет?
- Работаю, - загадочно улыбнулся Пушкин. - Как только, так сразу.
- Нас не забудь, - вставил Дельвиг. - Друзья первыми должны читать твои шедевры!
- Конечно, первыми! - Пушкин хватанул рюмку домашней настойки. - Только для вас и пишу, кругом немытая Россия, вы одни меня мотивируете! Не будете читать - не буду писать! Я без вас никуда.
- И не надо без нас! - пьяно гаркнул Кюхельбекер. - Надо с нами!
И он полез обниматься сначала к Пушкину, потом к остальным, напоследок прихватил и сенную девушку с графином морса.
- Лошади поданы, - огласил новость лакей.
Господа направились на выход, по дороге разбирая шубы и шляпы. Путь предстоял неблизкий.
2. Поместье Дельвига, три недели спустя.
- Господи, радость-то какая, - всплеснула руками жена. - Ты вернулся.
- Маша, отойди, - Дельвиг вывалился из кареты и его тут же вывернуло в клумбу возле ворот. - Проклятые дороги, грунтовка еще ничего... - он опять содрогнулся в приступе тошноты, - а чертовы мостовые... У меня сотрясение мозга и не мылся я с последних перекладных, это уже недели полторы будет. Кажется, у меня вши.
- Сейчас баньку истопим, - жалостливо сказала жена. - Доведет тебя эта проклятая литература до могилы.
- Ничего ты не понимаешь, - ответил ей Дельвиг, вытирая лицо платком. - Пушкин наше все.
Маша не слушала, давала ключнице распоряжения, одной рукой придерживая округлившийся живот, которого не заметил муж. Внезапно во двор влетел посланный в ближайший город лакей, вместо покупок размахивая белым листком.
- Телеграмма! - проорал он. - От Пушкина! Вторая глава готова, зовет-с!
3. Поместье Кюхельбеккера, четыре месяца спустя.
- А я сказала - не пущу, - Анна встала поперек двери, раскинув руки. - Ты с прошлой поездки неделю пролежал с лихорадкой, и вот опять?
- Надо ехать, - Кюхельбекер, охая, скинул с головы грелку. - Если мы читать не будем, он писать бросить. Нервные они все, писатели-то, зависимые, пока до издательства дойдет... А ну как вправду не увидит Россия Онегина?
- А я тебя не вижу, - заплакала Анна. - Раз в четыре месяца у станционного смотрителя повидаться на бегу - это разве жизнь?
- Нельзя думать только о себе, - пафосно заявил Кюхельбекер, стягивая халат. - Россия не простит.
- Крестьяне горькую пьют по кабакам, оброк не платят, недавно колокольню спалили, - Анна загибала пальцы на руках, подсчитывая потери. - Больницу всю без тебя растащили, в школе козы пасутся. И что сказать маменьке, они с сестрицей на твои именины уже выехали. Что ты поехал третью главу слушать?
- Именины... - Кюхельбекер на секунду заколебался. - Без меня справите. Там Онегин!
4. Почтовая станция на пути к Михайловскому, год спустя.
- Никак, Пущин? - Дельвиг близоруко прищурился в сторону разобранной кареты. - Не признал бы в таких обносках и бороде.
- На себя посмотри, - огрызнулся Кюхельбекер. - У меня тоже последние сапоги на постоялом дворе свистнули.
- Скоро нас за беглых каторжников принимать будут, год мотаемся в Михайловское, а Онегину этому конца и краю нет.
- У Пущина лошадь пала на третьей главе, - припомнил Кюхельбекер. - А после четвертой главы я тиф подхватил на станции, хвала Николаю-угоднику, доктора откачали.
- Лошадь что, - злобно ответил Дельвиг. - У меня жена родила, а я ребенка до сих пор не видел. Только к дому - новая глава, поворачивай оглобли, беги, неси мнение, а то бросит. А я, честно говоря, с этой тряской по колдобинам вообще перестал понимать, что там у него происходит. Татьяна-то сейчас с кем? С Ленским или с Онегиным? Или вообще с Ольгой?
- А хрен ее знает, - вяло ответил Кюхельбекер. - В последний раз она вроде в Москву подалась. Может, повезет нам, найдет он ей там кого-нибудь и все кончится?
- Ай вон ту белив, - закрыв глаза, прошептал Дельвиг.
5. Опять Михайловское, два года прошло.
Не дай остыть душе поэта,
Ожесточиться, очерстветь,
И наконец окаменеть
В мертвящем упоенье света,
В сем омуте, где с вами я
Купаюсь, милые друзья!
Странное молчание заставило Пушкина отложить листы и поднять голову на милых друзей.
- Что-то не так? - дрогнувшим голосом спросил он. - Не нравится? Если не нравится, так и скажите, я вообще сейчас все удалю! Не было в мире Онегина и не надо! Пусть вон Хераскова читают, кому скучно!
- Сколько до конца? - вместо ответа хмуро спросил Пущин. - Только честно. Как дворянин - дворянину.
- Не знаю, - растерялся Пушкин. - Это же творчество, музы, аполлоны, и прочие эфемеры. Может, три-четыре главы еще и эпилог, если настроение будет...
- Что?
Впервые Пушкин заметил, что лица друзей имеют какой-то землисто-серый оттенок, а Кюхельбекер вообще обзавелся костылем. К чему тут костыль и что с ним случилось, спросить как-то сразу не довелось, а теперь уже было неловко, и Пушкина кольнуло чувство вины. Сколько времени он пишет? Что у друзей за это время произошло, чем они живут? Вот ведь не додумался хоть раз в год послать узнать хоть кого-нибудь, дубина.
- Две главы, - дрогнул он, сдавая позиции.
- Без эпилога? - прищурился Дельвиг.
- Без, - жалобно ответил Пушкин.
- Ладно, пиши, - ответил за всех Кюхельбекер, поднимаясь и опираясь на стол. - Приедем. Имение я все равно уже продал, а там как бог даст. Вечно никто не живет, а два раза не умирать. Тут хоть для дела.
- Прорвемся, - отозвался Пущин, уже год как больной туберкулезом и отказавшийся ехать на воды.
Няня дряхлой рукой из угла монотонно крестила всех подряд без разбора.
За морозным окном Михайловского высоко стояло солнце земли русской.
08.02.2019
Другие статьи в литературном дневнике:
