Проснулась встрёпанная и мокрая от злости (эмоции, в принципе мне почти незнакомой). Снился долгий, очень подробный сон. Во сне мы все были в школе; не уверена, что я во сне была ребёнком, но все окружающие — были.
Я почти не помню своей школы. С трудом могу восстановить в памяти локации, цвет стен и расположение школьной столовой ускользает безнадёжно. Сказывается то, что я там провела десять лет без участия ЦНС, на автопилоте, отбывая повинность. Но во сне я помнила всё: и абрикосовую краску (зелёную в переходе к спортзалу), и запах и подоконники, выкрашенные свежей краской поверх плохо счищенной старой. Запах казённой новизны.
Сон заключался в том, что, по школьному обыкновению, всех согнали по указке директора заполнять анкету. В анкете был всего один вопрос: какой крест до;лжно иметь православию: узкий четырёхконечный римский (во сне он назывался латинским словом на "т", вроде "талассинус" или "тезаурус" ) или четырёхонечный же, но толще и короче, отдалённо напоминающий цветок (в анкете он назывался "чёрный крест" ). Картинок в анкете не было, никто ничего не объяснял, анкету следовало взять у тётушки в раздевалке при входе в школу (об этом тоже следовало догадаться). Смешно, но я сейчас совершенно не помню, как выглядела настоящая школьная раздевалка и была ли там тётушка!
Хорошо, у меня был с собою телефон, а на телефоне светилась жалкая палочка мобильного интернета, и я на скорую руку смогла прочитать, что такое этот талассинус, а что — этот самый чёрный крест (символы, соответственно, католический и древнеиранский, не то зороастрийский, не то что-то похожее). Но меня терзал вопрос. Какое отношение к православию имеют эти картинки? Я даже не христианка, но и то мне за православие обидно: зачем что-то менять? И тем более: при чём здесь православие и при чём здесь мы?
Как водится, никто мне ничего объяснить не смог. Сначала мы отстояли очередь в раздевалку за листочками, получив выговор за то, что не взяли их при входе (как, интересно, мы могли бы догадаться?), потом отстояли очередь на четвёртом этаже, потом — на втором, хотя никто не понимал, зачем. В открытые двери кабинетов виднелись перваши, растерянно уставившиеся всё в те же бумажки.
Потом в холле директриса толкнула длинную и несвязную речь о том, что правительство предпринимает действия для того, чтобы жить стало лучше, жить стало веселее, и так как все мы православные (никто ей не возразил), то мы и должны выбрать один из двух вариантов, которые заботливо подобрали до нас.
Тут гиря до полу дошла. Я вскочила с места, растолкала локтями всех и сказала: как вы надоели! Отчего вы предпринимаете бессмысленные действия? Отчего мы тратим целый день в глупых очередях — очередях на что? — чтобы заполнить анкету, смысла которой не понимаем? При чём здесь правительство? Чего оно хочет добиться? Мне что-то ничерта не весело. Вы знаете (говорила я), что у нас в школе почти десятая часть учеников — мусульмане (и я не говорю об атеистах и просто неопределившихся по молодости лет)? Потом, зачем (говорила я) православию вообще что-то менять? Чем их не устраивает их сраный крестик с перекладинками, зачем туда приплетать зороастрийский, мать его, крест, больше похожий на карточную масть, чем на религиозный символ? Почему вы все молчите и воспринимаете всё как должное? Почему никто не задаётся вопросом — зачем?
Во сне, впрочем, выходило гладко и гулко — специфическая акустика школьных помещений. Все вокруг замолчали, надвинулись на меня, ошарашенно и угрожающе, а я всё говорила и говорила, словно пытаясь выговориться за весь бесконечный сон. Так и проснулась.
