В память о погибшем герое«Он ушел на войну легкий и свободный…
Игорь Алькин, 33 года. Как Илье Муромцу. Как Христу. «Он ушел на войну легкий и свободный… Не умирал долго. Находился в сознании. Кричал». В память о погибшем герое Удивительный этот мальчишка – почти в один день я увидела освобожденную (тогда) Харьковскую область и его. Высокий, под два метра, худой, как подросток, он тащил коробку со жгутами Эсмарха и запрыгнул в «буханку», где ехала и я. Объяснял, что никакие турникеты не лучше жгутов, в доказательство за три секунды перетянул себе плечо Эсмархом – и так смеялся, так светился широченной своей улыбкой, такой свет невечерний исходил от него, что хотелось идти за ним и верить ему. Не у меня одной такие были ощущения. – Медик? – спросила я. – Да не совсем, – смущенно ответил он. Потом – от других – узнала, что этот парень, выглядящий таким юным, забавно застенчивым, командует разведывательно-диверсионной ротой. Оказалось, что в Москве мы соседи – посмеялись, обменялись номерами телефонов. На следующий день я снова увидела его – я тогда сидела в кузове КамАЗа, он махнул рукой: «Не успел записать твои цифры», и я выкрикивала номер телефона из отъезжающей машины. Над освобожденной Харьковской областью светило горячее солнце. От подсолнухов шел желтый жар. Казалось, что в мире есть только счастье и победы – и русские добровольцы, исполненные света невечернего. Поймались вечером, я записывала с ним интервью. Сам родом из Тамбова. Из семьи школьной учительницы и кадрового офицера. В своё время семь лет прослужил в Балтийске, в морской пехоте по контракту. В 2017 году ушел на гражданку, работал в топ-менеджменте «Яндекса», потом «Озона». В апреле уволился, чтобы пойти воевать. – Расскажи о мотивации, – попросила я его. – Почему ты пошел на войну? – Да мотивация наипростейшая – военкоматы для добровольцев открыли. Его не сразу взяли, он долго клевал военкома – приходил лично, настойчиво звонил. Наконец военком сдался и направил его в 45-ю бригаду, где он воевал под Попасной. Он называл это «первой командировкой». Вернулся, немного передохнул и отправился в другое подразделение, целиком добровольческое. Интересно, что там он был одним из самых неопытных ребят – у остальных это была не первая война. Но командовал ротой, успешно справлялся. – Меня другие ротные не любят, потому что каждый топит за своих подчиненных, – смеялся он потом. – Зато в роте все довольны. И всего один двухсотый за все это время. Был тогда тяжелый бой – досталось и разведке. Убитого Закат выносил на себе. Я, впрочем, узнала это позже, от его товарищей – мне он каждый раз весело отвечал: «Конечно, со мной все хорошо – что мне будет». (Конечно, конечно, что будет-то – этот бой, откуда он выводил людей и выносил мертвого, происходил на позиции, выдававшейся вперед, как мыс, за линию фронта, самая опасная позиция на том участке. Действительно, что может плохого случиться в таком спокойном месте? Но – смеялся каждый раз. Говорил: «Я же Черный Плащ»). Не он рассказывал – мне о нем рассказывали, как бесстрастно, точно и аккуратно накладывал жгуты, оказывал первую помощь раненым прямо в бою. После боевых выходов не рассказывал о том, что делал, но присылал фотографии трофеев – грузинский флаг, итальянский флаг. Против них воевали наемники. – Ну да, у них примерно трехкратный перевес, – спокойно пожимал плечами Закат. – Ну а для того, чтобы нас отсюда выбить, нужен минимум четырехкратный. – Этому всему тебя в армии учили или ты сам читал? – Да кто этому учить будет. Сам, конечно. Помимо фотографий трофеев он присылал и другие фотографии. Млечный Путь над Изюмом. Падающая звезда. Графичная прорисовка листвы. «По ночам нечего делать, – смеялся. – И вообще, это не я, это все телефон». Он ушел на войну легкий и свободный. Его спрашивали: есть ли дети, девушка? Качал головой: никого нет. Но были отец и мать. Отец – советский военный инженер. И мать – школьная учительница. Я потом познакомилась с ней ближе: и был в ней тот же свет и та же сила, что и в ее сыне. Говорил: родители отпустили легко, только у матери была маленькая истерика, совсем маленькая. – Пускай с тобой ничего не случится, – говорила я. – Конечно, ничего не случится, – смеялся он. – У меня наполеоновские планы. Как минимум мы с тобой в Москве еще кофе выпьем. Мы не выпили кофе в Москве. Я приехала в его подразделение во второй раз в конце августа, и кофе мы пили в располаге – бывшей психбольнице, сюрреалистичном, наполовину разрушенном здании. Я приехала – а ему предстояло уезжать на пару дней в Москву; он падал с «мотолыги» и сломал зуб, ехал чиниться. – И что ты собираешься делать в Москве? – спросила я. – Карты накачаю! – воодушевленно отвечал Игорь. – Тут же интернет плохой, еле работает. Вот дома я оторвусь – нормальные карты местности в телефон закачаю. Ну и пару пива, может, выпью. С другом увижусь, Антоном, я тебе про него рассказывал. Кто-то из сослуживцев пошутил: мол, нормальные люди о девушках мечтают, а ты о картах. Игорь смутился. В тридцатитрехлетнем мальчике была какая-то детская неиспорченность. Может, потому что семь лет в армии? Может, потому что мама такая? Может, потому что слишком сильно бился в нем этот внутренний свет? Я думала о том, что после войны обязательно будет кино о добровольцах – и Закат должен стать прототипом одного из персонажей. Добрый, мягкий, светлый – и при этом строгий, холодноватый, замкнутый командир роты. Ушедший на войну, как только открыли военкоматы. Мечтавший когда-нибудь после войны изменить жизнь и обзавестись, наконец, семьей. И еще – поехать на Байкал. Почему-то он мечтал про Байкал, он объездил почти всю Россию, но не был там, и мы уж решили, что поедем вместе. – Я боюсь за тебя, – говорила я в тот последний вечер, с первого на второе сентября, когда в Изюме как раз спала удушающая жара и по темноте было прохладно. – Не бойся, – смеялся Закат, держа меня за руку. – Война – это цепь случайностей. Если сюда прилетят «Хаймарсы» – мы же ничего не сможем сделать, так? А остальное зависит от тебя самого. У меня работа осторожная, тихая, – значит, ничего не случится. Я же молодец? – Конечно, молодец. Да, молодец. За пару дней до этого я была на батальонном построении, где командир сообщил, что списки на Ордена Мужества уже поданы. Отдельно уточнил у кадровика: «На Заката подали?». Кадровик ответил, что да. Это было 31 августа – значит, он не успел получить свой орден. Интересно, как это будет? Придет по почте родителям? «Он ушел на войну легкий и свободный… Не умирал долго. Находился в сознании. Кричал». В память о погибшем герое – Ну не могу же я быть добрым командиром роты, – засмеялся Игорь, когда я поделилась своими впечатлениями. – Это я где-то внутри мягкий и пушистый. Да, так вот, про неполученный орден. Про войну как цепь случайностей. Про напророченные «Хаймарсы». – Он накануне подошел ко мне, замялся, потом сказал: «Хотел что-то сказать и забыл», – рассказал мне позже его друг. Этот же друг рассказал, что утром двадцатого сентября Закат вбежал в помещение, где находилась его рота, и крикнул: «Ложись». Вот и все, что он успел. …Не умирал он долго. Находился в сознании. Кричал. Мученическая смерть. За нее ведь многое прощается? Его мать сказала, что в Бога он не верил – но крестик на нем был в нашу последнюю встречу. Это она его упросила, и он надел. Я думаю: за то время, что он цеплялся за жизнь, он все успел понять. И легко шагнул в рай, в воинство Христово, со своей широченной сияющей улыбкой. Вот только плачет его мама, мама с говорящем именем Надежда. Но я знаю – ее обнимает за плечи другая Мать, Сын которой тоже принял мученическую смерть в тридцать три. И говорит: встретитесь. Все мы встретимся. © Copyright: Холодный Берег, 2022.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
