Бахыт Кенжеев. Подборка в журнале -Знамя-Бахыт Кенжеев мне снилось, что ты не умер
* * * мне снилось, что ты не умер, а отчалил в несусветную глушь галлию, месопотамию, или в ещё немодный тибет, где знай пляшут вокруг костров толпы заблудших душ но отсутствуют канализация и интернет
наш хронотоп (как и все иные) оказался в сущности лохотрон исподтишка взяли нас в грёбаный оборот вряд ли тут встанет в рифму «имперский трон» и не сорокинской нормой питается здесь народ
а у тебя теперь в корешах царь давид тоже пройдоха но часто шепчет «налей!» ты с ним поёшь должно быть имея ангельский вид позабыв древесную шерсть и строительных журавлей
* * * господу всё равно черногорец ты или хорват для того он и создавал нас ещё не сойдя с креста воздвигать колизей херсонес ангкор ват и другие пленительные места
святотатствовали кряхтели замешивая бетон разжигали чтобы согреться костры в ночи издавали воспетый бардом бурлацкий стон на горбу таская бесплодные кирпичи
никому мы не снимся больше и никому не лжём оставляйте гавань сосновые корабли пили жидкое пиво любили детей и жён но подобно Марине Ц. исчезли с лица земли
и когда ты во сне хрипя пробужденья ждёшь не молись чтобы снова стало весело и светло потому что жизнь это моль октябрь обложной дождь а ферапонтово северное село
Всяк, кто близко со мной знаком, за глаза давно говорит, что недобрым стал старичком жизнерадостный ферт бахыт.
Был и я золотой пострел, по ночам в барабан стучал. Каюсь, милые, постарел и порядочно одичал.
Потому ли, что жизнь долга, под конец охренел, охрип. Разучился прощать врага, слушать шелест осенних лип
и нести стихотворный вздор, подпевая горлице наугад. Неспроста от горючих гор надвигается мор и глад.
Неужель наше дело швах? Голосить уже ни к чему. Лишь под пеплом помпейский Вакх выцветает в пустом дому.
какие там к ляду надежда и вера какие стишки допоздна, когда хладнокровно нагрянет холера а вслед ей завоет война кувалда господняя всё безотказней прощальную стопку борщом запьём ни единый двурогий от казней египетских не защищён
и ты растерялся и я спотыкаюсь привет смертоносный ликбез печалится лис и скитается аист негостеприимных небес ещё по старинке мы квасим и солим латунный клинический свет но меж си-диезом и ля-бемолем оглохшему разницы нет
весенние дни становились длинней а хрупкие ночи — бесценней мы жили среди говорящих теней поющих зверей и растений смородина зрела и друг баклажан блистая боками на грядке лежал
белел в отдалении парус тугой как словоохотливый демон и даже цветков мизантроп и изгой считал эту юность эдемом куда она делась зачем унеслась блаженная словно советская власть
спи время моё незлопамятный лёд прививка от вечного горя билет прикуплю на ковёр-самолёт нацелюсь на Мёртвое море где вобла укутана в вязкий тузлук не ведает встреч и не чает разлук
не там ли безглазая речь солона когда сплетена из вискозы и льна слезинки чужого ребёнка стирается рвётся где тонко и вдруг понимаешь всесилен аллах но вряд ли он смыслит в подобных делах
шум ночного дождя отлетая паром от губ мгновенно слабеет не докричишься на данную тему оттого и подавлен вступивший в клуб бьющихся головой об стену
точно ребятки точно именно что горох о ту самую стенку возле которой щёки белее мела где типа любви и правды лермонтовский пророк провозглашал а публика не жалела
и не желала кидалась булыжниками смеясь у неё свой интерес свои заморочки дорожающие окорочка на улицах вешняя грязь стильное платье на выпускной для дочки
простоволосая пророчица кричит юродствуя «ату» ей тоже вечной жизни хочется а не ухода в темноту
валяй красавица выхватывай врага что карпа крокодил избыток славы геростратовой ночным витиям не вредил
ни в древности когда искусствами и златом тешилась война ни в нынешние захолустные плутониевые времена
когда мы от старости кoсим под лай бегемотов борзых грядёт пресноводная осень всяк сущий в ней плачет язык
среди патриотов ли пьяниц готовых врага истреблять один голосит самозванец мечтатель и сеятель blyad’
один словно в поле не воин не любит ни баб ни дивчат язык его влажный раздвоен безумные зубы стучат
что ж всё это проще простого взъерошен херсонский енот и тянутся молча к ростову цепочки некошеных нот
Для счастья предвечный избрал эту землю сухую как солнечный жмых где тихо зверьки простодушные дремлют в избушках своих лубяных
Исходят озёра прерывистым паром проливы текут за бугром харон бородатый хохочет недаром щербатый оставив паром
Сдружившись спросонок с подвыпившим лешим припомни что если зима напрасно мы репу безмозглую чешем и медленно сходим с ума
Недаром в ночные часы ледяные под месяца свет голубой по городу бродят душевнобольные беседуя сами с собой
Dolce far niente!* Я к тебе готов. Столько во френд-ленте птичек и котов,
Столько воя Вия (жизнь почти прошла), И младенцев, и элитного бухла!
А на дальнем Крите тишь да благодать. Дети! Погодите мыслить и страдать.
Дикие ли розы, пыльная лоза, золотые козы, чёрные глаза —
чувствуя неладное трезвый военком бродит ариадною с шерстяным клубком
Dolce far niente — ит. (дольче фар ньенте), сладостное безделье.
Когда твой друг хворает сильно и угождает в лазарет ему приносят апельсины и много прочих вкусных ед в углу маячит stabat mater а гость знай в тумбочку кладёт колбаску скумбрию в томате инжир малиновый компот чтобы покушав мандарина друг исцелился и опять как бы младая балерина мазурку начал танцевать
жаль всё не так в подлунном свете где слишком много орк и урк имея мужество в предмете трудится старенький хирург усердно колет рубит режет болезни нанося урон бой барабанный крики скрежет и смерть и ад со всех сторон но безнадёжна cosa nostra и неприступен сей редут медсёстры наши сабли востры домой печальные бредут
не верьте медицине честной увы бессильна и она где стол был яств там ящик тесный и стопка бледного вина мораль сей басни неприятна прощай беспечный братский пир maman роди меня обратно как умолял ещё шекспир зачем сынку скучать во гробе как прадеды и праотцы блаженны мертвые в утробе и непитавшие сосцы
…Простодушная муза, не верящая утюгам и паяльникам, поначалу ветхий, а там и новый завет в полутьме перечитывающая по слогам! Если в жизни и есть тайный смысл, то в смерти обычно нет.
Так и ваш покорный, в юности бывший куда умней, не жаловавший трофейного сала, ворованных пляжей не уважавший, рано смекнул, что пора смотаться в царство теней, и ему подфартило. Обжился в дивной стране.
Схоронил любимого друга в Бат-Яме, граде русалок. Узнал, что такое плуг и соха. Слышал в кубинском квартале близ Майами хриплый утренний крик бойцового петуха.
мир накрылся медным тазом рухнул нахер да чудный свет что был предсказан дамы господа
никого уже не лечит тьма алмазных звёзд тыщи поминальных свечек на казённый кошт
взвоем о святом граале станем h;nde hoch отшумели проиграли ах а может ох
плачу auf wiedersehen мой слепой авгур заблудившийся в музее восковых фигур
вязкое время немытое вымя лада-калина сармат-посейдон и призывая сплотиться во имя воет упитанный пропагандон
хор александрова родина розог зоркая область любви и труда где золотятся колосья берёзок мирно пасутся медвежьи стада
что ж поклянёмся священною клятвой очи закрыть и на губы — печать чтоб на господнее «каин где брат твой?» даже под пытками не отвечать
Вечерний, сизокрылый, благословенный свет… А. Тарковский
ах арсений свет осенний голубиной почты взмах ой вы сени мои сени мебель новая в домах где закат свинцом окован и за окнами как встарь бродит с вервием пеньковым государев золотарь
ухмыляясь не случайно он в гороховом плаще в балаклаве made in China легендарен вообще встречных радует обычных ест крольчатин и свинин не язычник не опричник просто добрый гражданин
но когда он за трудами не мешай ему не тронь претворять живое пламя в очистительный огонь было слово стало дело хладным телом на снегу позвонки ломая смело обречённому врагу
собеседницы мои собутыльницы пожилые подруги мои по ночной безработице
я об огненных отдалённых шарах которые древесные мудрецы полагали высшими видами жизни
чего не придумаешь ради прокорма но мы-то умней нам энгельс давно насвистел что жизнь всего лишь литейная форма
существованья белковых тел
Я многих был прелестниц зайкой Служенья музам был пример А стал простой домохозяйкой И вообще пенсионер
С утра заместо стопки водки И малосольны огурцы Читаю биржевые сводки Как Заболоцкого «Столбцы».
Потом, чтоб сердце не промокло От стариковских тщетных слез, Ложу в отваренную свёклу Четыре ложки майонез.
Да и чеснок (к чему лукавить!), Словно Юлаев Салават, Кладу, чтоб правильно заправить Свой восхитительный салат.
К чему высокое искусство, Когда отечество пыхтит? Но харч не должен быть невкусно. Пиит такого не хотит!
Был мир мой страшен и прекрасен. Как достоевский идиот, я сочинял немало басен, романсов, песенок и од, жрал граппу, в шубе из барана на резвых девушек глядел — но стал похожим на варана и очутился не у дел. Се, ныне, удручённый горем, сиречь молчанием, ей-ей, практически уже покорен невзрачной участи своей.
Не бухгалтерия минкульта, где клерки в очередь стоят, поэзия есть катапульта, предзимний морок, ясный яд, а может быть, ещё хитрее. Ах, как в контексте данном жаль что так стремительно старею, как механический рояль! Играют трубы. Стынет ужин. Герасим кушает Муму. Он никому уже не нужен и не обязан никому.
Мне врач велел гулять. И я ответил: «Есть!»
Смотрю, как некий новый Диоген в шотландской ярко-клетчатой рубахе пристроившись у неповинной лавки на ветхом одеяле, изучает Newsweek трёхлетней давности, порою бросая беглый исподлобный взгляд на проволочную тележку из универсама со своим законным имуществом — увесистым пакетом полугнилых томатов, бессловесным печальным кабачком, фонариком ручным без батарейки, библией мормонской на редком языке — венгерском, верно — и доброй дюжиной перегоревших лампад? Нет, лампочек.
Ютится, не спеша, апрельский день, и в сквериках окрестных горят нарциссы, первые солдаты глухой весны. Good-bye, шепчу, прощай.
Ещё старею я, ещё воскреснуть силюсь, но дом мой опустел, и руки опустились.
я разучился складывать слова а было просто словно дважды два зияла и светилась ноосфера пока я пил и пел на языках и ноты перекатывались как те камешки во рту у демосфена
немногие читатели меня давно и вы отвыкли от огня страстей июльский дождь дорога к дому где вымыт пол и не скрипит кровать не так сложна наука выживать как кажется заложнику седому
теперь я обыватель рядовой с опухшей рожей лысой головой прожорлив что известный робин-бобин растерян легкомыслен скуповат и вроде бы ни в чём не виноват лишь к подлости и рабству неспособен
если мир земной развалится через пару скажем лет бедным палица останется а богатым арбалет устаканится околица и онегин молвит нет-с у горячих вьётся конница а у дохлых кладенец
с боевой венчаясь славою выйдет трон баатыр созерцать поля кровавые созывать на смертный пир реквизированной мебели не желая воровать будет Троцкого и Бебеля для буржуек раздавать
добрый день антиутопия валаамова осла не взрастёт цветочков опия на могилках без числа да оглох не слышу эха я но не жалуюсь друзья потому как трогать nehu; если родина моя
оправданный за недостатком улик свинца или соли апрель обнимающий солнечный блик выходит на волю
ныряет подтянут и рыжебород с неправдою в ссоре в развёрстую пропасть тюремных ворот как в чёрное море
счастливец мой редкий не плачь не болей могли б и повесить а так полагается восемь рублей а может, и десять
блажен пострадавший за честь без вины которому в миске вернули работу рубаху штаны и место прописки
Давно уже не бог, не царь и не герой, От судорог в ногах я пробуждаюсь рано И открываю день нехитрою игрой, Гоняя шарики цветные по экрану.
Купель иных забот, вселенная простых страстей! Кто мается в окопах, кто — в оковах, а я, блаженствуя, скукожился, притих, вдыхая сладкий дым веселий подростковых.
Теперь мои друзья — русалка, леший, гном, Да стопка крепкого. Машинку закрываю И погружаюсь в сон, покуда за окном, Смеясь, маячит ночь молочно-восковая.
И слышу я: беда невелика Не сетуй, друг, не злись на участь эту, лишь на манер полынного ростка тянись к неведомому свету,
по-настоящему тянись, не умирай, (проулки, клети, коридоры) и что-нибудь из Моцарта сыграй на долгом ящике Пандоры.
не поминайте бога всуе чем больше дров тем дальше в лес художник мудрствует рисуя сухую музыку небес
где туча царствует и стынет где схватка ангела с козлом посереди мирской пустыни морским завязана узлом
зачем он ждёт чего он хочет и удручён и нарочит но если капля камень точит то и звезда кровоточит
любое время отгремит оставив косточки кадавров оно ведь тоже динамит достойный нобелевских лавров любая тварь в конце концов от Троцкого до дяди Вани то проклянёт своих отцов то прекратит существованье
в день быстроглазых именин когда пошла такая пьянка пируй предсмертный гражданин и пышнотелая гражданка пускай потомки спрятав страх и похмелившись на дорогу о хлебе молят и дождях несуществующего Бога © Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2024.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
