Ольга СедаковаРоссийское общество при свете Майдана http: //ru.duh-i-litera.com/rossiyskoe-obshhestvo-pri-svete-maydana/ Ольга Седакова: При свете Майдана российское общество (не власть, а общество) выглядит позорно. Слово жесткое, но мягче я не скажу. Это, естественно, мое личное мнение, и очень немногие в России со мной согласятся. Многих – и многих из тех, кого обыкновенно относят к интеллектуалам и «либералам», — оскорбит само название этих заметок: свет Майдана! Костры Майдана, чад Майдана, в лучшем случае, драма Майдана – это бы их устроило. То, что я знаю о Майдане, знаю от моих дорогих друзей, которые прожили эти месяцы на Майдане, знаю из прямых трансляций с места событий, знаю по откликам В.В.Сильвестрова (а чувству реальности великого художника я верю больше много другого), – все это заставляет меня говорить о свете Майдана. Я имею в виду, естественно, мирный и упорный в своей мирности Майдан, а не выходки маргиналов, на которые у нас обращено основное внимание. 1 Реплика на семинаре: Что такое общественная солидарность сегодня? (2007) Потрясающее отсутствие общественной солидарности, которое мы видим у нас, не сулит, как все понимают, ничего доброго. Размах этого отсутствия я оценила только после того, как впервые побывала в Европе — 17 лет назад — и посмотрела, как там действует машинальная, бытовая солидарность, которая поразила меня как чудо. Первое ее проявление – простая вежливость. Знаменитое зощенковское хамство на улицах, в магазинах и т.п. исключено. Продавщица не скажет: «Вас много, а я одна» просто потому, что абсолютно противопоставленного «мне» «вы» она не видит. Как образовались эти «вы» и «я» на каждом рабочем и даже семейном месте, эти беззастенчивые укоры «всех вас», эта дележка и страх потрудиться больше, чем другой («Я вам не слуга!»), эта готовность всегда «дать отпор», эта боязнь уступить («это слабость»), услужить («это унижение»), отнестись доверительно («это глупость») – долгий разговор. Нельзя не заметить, что вся эта стихия машинальных оскорблений, словесного рукоприкладства (а то и физического: см. стихи Пригова о том, как его лягнула женщина в трамвае) и беспардонности за либеральные годы сильно отступила и (во всяком случае, для меня) это важный знак. Словесные выходки Президента в этом стиле звучат уже как голос из прошлого. Хоть здесь мы сделали шаг к обитаемому, то есть имеющему в виду человека, обществу. Может, постепенно мы будем не портить не только вещи в своей квартире, на своем дачном участке, но и за забором. А может, потом нам захочется и украсить то, что за забором. Не только не обругаем другого, но и скажем ему что-нибудь ободряющее, не только не обидим, но и порадуем… Маленькая бытовая солидарность, но она дорогого стоит! Солидарность общежития, обыденного общего жития. В становлении этой солидарности можно участвовать разными способами. Мне кажется, проповедь Церкви могла бы шире включать эти темы – бытовой приветливости, благожелательности, почтительности. Чтобы «религиозные чувства оскорбляла» не только дурацкая выставка или фильм или чье-то высказывание – но грубость, бездумная жестокость, неряшество, халтура. Тоже духовные вещи. Я не говорю уже о том, что «религиозные чувства» должны были бы оскорблять (а точнее сказать: беспокоить христианскую совесть) чуть не каждодневные известия об убийствах и насилиях на расовой почве и еженедельные известия о зверствах в армии – здесь-то и прозвучать бы голосу Церкви, голосу христианской солидарности: солидарности в защите гонимых. Что касается солидарности высокого, гражданского уровня, на возможность ее сегодня у нас я смотрю пессимистично. Прежде всего потому, что граждане нашей страны живут в разных историях. В виде общей примиренной версии власть предлагает все ту же историю победителей, и еще более лживую, потому что в нее беспроблемно включили «Русь православную» (не изменив взгляда на тех, кто эту самую Русь уничтожал) и многое другое. Никакой гражданской солидарности с человеком, который видит резон в массовых репрессиях, у меня не может быть. Если рядом с этим портретом Сталина у него висит икона, тем более. Как и в советское время, людей с моими представлениями о нашей истории статистически ничтожное меньшинство. Если большинство окончательно «сплотится» вокруг вертикали власти, мы окажемся в том же внутреннем изгнании – или во внешнем. С любым иностранцем я чувствую больше солидарности, чем с соотечественником, почитающим Сталина и в лице его историческую необходимость. Увы, тут я повторю стихи Елены Шварц: Ты мне чужой, как мертвый. Мертвец не так чужой. Не признав своей истории, не оплакав жертв режима — нет, не просто оплакав! не встав на их сторону, не солидаризовавшись с ними, а не с их палачами (это, по-моему, куда важнее, чем суд над виновниками: это было бы единственно верной формой покаяния), обретет ли наше общество какое-либо единство? Если обретет, то это единство будет страшнее, чем любая разобщенность. Страшнее для всего мира – и для самой страны. Попытки преодолеть вопиющую разобщенность населения «сверху» имеют в виду восстановление «сплоченности» старого советского типа, поскольку других форм единства там просто не знают. Это мы уже видели. Это называлось «двоемыслие». В качестве «сплоченного» каждый человек делает и говорит то, что требуется, а на маленькой свободе, которая ему оставлена, оказывается неслыханным индивидуалистом, которому от других нужно одно: чтобы «к нему не лезли». То, что в либеральные годы мы оказались свидетелями разгула крайнего индивидуализма, вовсе не странно: это то, что оставалось у режимного человека «своего». Высоцкий в песне про травлю волка выразил самочувствие советского человека. Сочувствовали все, конечно, волку. Я думаю, и те, кто по долгу службы занимались травлей этого волка индивидуализма, со слезой слушали: все про меня! Вот и я этот волк! Ну погоди! «Общее» было не просто чужим, а враждебным, если не опасным, то тошнотворным. Травма коллективизма, которую несет в себе гражданин тоталитарного государства, кажется неисцелимой. Признаюсь: всякое «общее дело» меня до сих пор заранее пугает – и наверное, будет пугать до смерти. Кроме одного – дела общего сопротивления. Солидарность и вертикаль власти несовместима. Солидарность строится «между собой», по горизонтали. Она возникает между свободными людьми, которыми никто с вершины вертикали власти неуправляет добровольно и искренне. При власти, не отвечающей перед обществом, возможна та солидарность, о которой я уже сказала, солидарности в защите человека и природы( – и солидарность сопротивления. Вспышки такой простейшей солидарности – выступления обманутых пайщиков и т.п. – мы уже видим. Но до солидарности в сопротивлении другого уровня – сопротивлении унижению человеческого достоинства – еще очень далеко. **** Ольга Седакова: Письмо украинским друзьям «Мы все – те в России, кого ужасает перспектива военных действий в Крыму, – чувствуем сейчас беспомощность: ни у кого из нас нет ни малейшей возможности повлиять на решения государственной власти. Она давно прервала всякий диалог с оппонентами. Обращения к ней заведомо бесплодны. Их единственный смысл, как пишут все, кто об этом пишет, — очистка совести, «не хочу быть виноватым». Но даже не это самое горькое. Самое горькое – это невозможность диалога с огромным большинством соотечественников, которые от души повторяют ту мерзкую клевету, которой их кормит официальная пропаганда. Агрессивность этой пропаганды неслыханна. Как известно, сон разума рождает чудовищ. Я прошу вас если не простить людей, поддавшихся этой обработке, то хотя бы не перестать надеяться, что разум и душевное здоровье вернутся в Россию. Только в этом случае станет возможным мир, о котором мы просим Господа. Нет, я не хочу быть виноватой. Я желаю вам добра и открытого, свободного будущего, которое пытаются перекрыть духи злобы поднебесной. Дай Бог, чтобы им это не удалось. С любовью и самым глубоким восхищением вашим мужеством. Olga Sedakova: Russian society in the light of the Maidan (английский перевод статьи на EUROZINE) Olga S;dakova: La soci;t; russe ; la lumi;re du Ma;dan © Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
