Записки дефектолога, или Менопауза на языке урлы.Публикация http://www.novayagazeta.ru/data/2007/65/25.html Ахматова как олигарх Классиков ХХ века продолжают ниспровергать. Но не всех «разоблачают» талантливо В предисловии к книге Тамары Катаевой «Анти-Ахматова» мне было обещано «развенчание «ахматовского мифа», который «задумала, провела в жизнь и канонизировала сама Анна Андреевна». Ну что ж, снятие с классика «хрестоматийного глянца» и ретуши, наведенной советскими литературоведами брежневских времен,— дело увлекательное: вдруг да и выглянет в таком исследовании «черточка», но такая, чтобы, как метко выразился еще Порфирий Петрович, «чтоб уж этак руками можно взять было, чтоб уж вещь была». Явить подлинный характер человеческой личности — благородная литературная задача. К тому же и «не сотвори себе кумира», и вообще — долой идолопоклонство, мерзость языческую!.. Но я и не предполагала, что здесь вместо этого произойдет тотальная «зачистка»… Метод Тамары Катаевой прост: она выдергивает из контекста мемуаров, дневников и писем фразы об Ахматовой, перекладывает это все ахматовскими строками — даже теми, которые остались лишь в черновиках, — и снабжает собственными комментариями. В результате на нас со страниц книги взирает грозный то ли языческий, то ли апокалипсический монстр, сидящая на Звере вавилонская блудница, какое-то персонифицированное Зло: «Зло по имени Анна Ахматова». «Кто-то из тщеславия слепил мертвого, но трудоспособного Голема — и велит радостно чтить его как живого Геракла». Трепещите, народы! Итак, вот этот список — впрочем, вкратце. «Дела поэта — ненависть к людям и жизни». Ахматова «ненавидела всех», «хотела быть подлее кегебешников»; у нее «лакейская гордость»; она «лицемерка», «грязная оборванная психопатка», «лгунья», «хамка», «завистница», «фальсификаторша», «приспособленка»; у нее «первое движение души — уничтожить, измазав в грязи»; в ней «рвачество, похабство, лесбиянство, лизоблюдство», «толстокожая расчетливость», «старушечий цинизм, неопрятный», «она готова продавать все: 37-й год, свою личную жизнь… Вдруг кто-то клюнет»; к тому же «зависть не дает ей дышать», поэтому «она дышит ненавистью»; «ее занимал только половой вопрос», а если она говорит о славе, то «со сладострастием, как развратник о порнографической карточке»; она «не сведуща, поверхностна, лишь бы пустить пыль в глаза», она «развращала «ленинградских мальчиков», как сводня», «самое низкое падение Анны Ахматовой — война: пьянство, блуд, интриги», у нее «какое-то интуристовское отношение к русской культуре», она «у мертвой убила… сына за то, что Марина Цветаева, на беду, была женщиной», после чего «прокляла их до седьмого колена»; а «если бы убийц в белых халатах доверили разоблачать (Ахматовой. — О.Н.) — не проскользнул бы ни один», она предала Бродского, «как Иуда», а потом «тратит свои 30 сребреников… на Сицилии», однако «на тридцать сребреников много не укупишь». И пусть «сама Ахматова лично, хоть и комиссарская жена, не расстреливала несчастных по темницам — не довелось», но если «порыться в архивах института им. Сербского — может, и найдут методички по разработкам «юристки» Анны Андреевны Ахматовой. Сколько лет служили борьбе с инакомыслием, а рождены — гением Анны Ахматовой». Алексей Толстой — «не первый и не единственный комиссар, который помогал ей предавать братьев и сестер». Кроме того, «она с теми, кто против нее (ее страны. — О.Н.) шпионит». При этом «ее «мировая слава» — это признание за стихотворное переложение ХХ съезда партии». Вынуждена так много цитировать, потому что боюсь, что иначе мне не поверят: заподозрят, что это я сама, куражась и ерничая, все довожу до абсурда. За что же, однако, Тамара Катаева так люто возненавидела Анну Ахматову во всех ее ипостасях — поэта, классика, красавицы, дворянки, христианки, страстотерпицы, вдовы блистательного Николая Гумилева и даже просто беспомощной больной старухи, что подвергла ее такому поношению? Какой за этим стоит личный анамнез автора, что это за идея-фикс? Оказывается, Катаевой не дает покоя тот факт, что Ахматова всегда верила в свое призвание, сотворила собственную легенду своей жизни, прекрасно знала себе цену как поэту, а ее судьба, вместо того чтобы окоротить эту выскочку и гордячку, пошла у нее на поводу и обеспечила ей бессмертную славу. Этому Катаева пытается найти объяснение в хитроумных механизмах ахматовского пиара, перетолковывая все в терминах рыночной экономики и банковской системы, и представляет судьбу поэта как планомерное осуществление задуманного им бизнес-плана по вхождению в вечность. Читается это как курьез. Или как нечто из Хармса. Или, прошу прощения, не хочу обидеть, как стенограмма бреда из истории болезни. Не Ахматовой, конечно. Опять придется цитировать. «В маркетинге она проявляет юношескую гибкость», и поскольку «в мировую славу с кондачка было не въехать», а «на родине у нее была слава «пророчицы» — мелковатая слава», «слава попсовая», она поняла, что только «паблисити дает шанс на бессмертие», поэтому «выбросила себя на западный рынок как «биографию», «записав себя в число великих поэтов» и «подмазав свое имя к Пастернаку, Цветаевой и Мандельштаму». «В стихах она преподносит то, что котируется на Западе, то, что конвертируемо», а как раз «гонения в конце пятидесятых показали свою «конвертируемость». Да еще и «религиозность — наша экспортная статья, духовное золото, как балет, пушнина, спутники. Ахматова ориентирует себя на внешний рынок». А «постановление стало для Ахматовой разменной монетой, которую она бросала на стол всегда, когда молоток ведущего аукцион замирал перед тем, как опуститься в третий раз». И хотя она «шиковала на фальшивые купюры», все же каким-то образом она в литературе все-таки «сделала свои 2%» и стала «получать сверхприбыли». Так «Ахматова пробилась в олигархи», а «труба», на которую села Анна Андреевна Ахматова,— это ее трагическая биография». Тамара Катаева негодует по поводу успеха этого грандиозного «коммерческого проекта», этой удавшейся пиаровской акции: как так — ведь все сбылось, легенда воплотилась, вот — мировая слава, вот — памятник Ахматовой, одному из значительнейших поэтов русской литературы, нашему национальному достоянию, по словам Мандельштама, «одному из символов величия России». Она уязвлена, подобно булгаковскому поэту Рюхину, которого так и затрясло при виде памятника Пушкину: «Что-нибудь особенного есть в этих словах: «Буря мглою…»? Я не понимаю! Повезло! повезло! стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и обеспечил бессмертие». Ведь, по мнению Катаевой, поэзия Ахматовой — «вульгарная, предсказуемая, небоговдохновенная», да и вообще она порой пишет «гекзаметрами Васисуалия Лоханкина» и даже «не догадывается, что в литературе важно совсем другое», «суть ей недоступна». Действительно, что особенного в этих словах: «Буря мглою…»? Тамара Катаева томится в сетях непонимания, ропщет, негодует, возмущается несправедливостью: а за что, собственно, Ахматовой такие проценты-дивиденды, если в ее «активе оставалась только «трагическая судьба»? Да и та — тоже: ну, белогвардеец стрелял, да ведь и не до смерти, так только, побаловался! Катаева убеждена, что именно постановление 46-го года было для Ахматовой «звездным часом», «подарком судьбы», и та тут же «инвестировала свой политический капитал», принялась «спекулировать» им. На языке урлы, на который то и дело сбивается Тамара Катаева, попросту «наварила». А на самом деле никаких «гонений реальных не воспоследовало». Ее, правда, вместе с Зощенко исключили из Союза писателей, как позже — Пастернака, но «никаких реальных неудобств это исключение не создало». Тамара Катаева даже проникается симпатией к Жданову, относится с пониманием: «Плохо, когда мне преподносят специально созданную мешанину, чтобы эпатировать. Товарищ Жданов осадил — чтобы задумывались те, кто принимает все за чистую монету. Имел право». А вот Ахматова после этого постановления, оказывается, не имела права писать вот так: За тебя я заплатила чистоганом – Ровно десять лет ходила под наганом. Правдолюбка тут же одергивает поэта: «Но ведь под наганом не ходила, правда?». Честно говоря, я и сама не знаю, по какому разряду числить эту книгу: плод ли она легкости в мыслях необыкновенной или акт большевистского вандализма,— такую жгучую злобу вызывает в авторе непререкаемый ахматовский аристократизм, с которым ничего нельзя поделать, разве что просто уничтожить вместе с его обладательницей, или невротический выпад посредственности: этакий размахнувшийся на множество страниц поэт Рюхин. С важным видом эксперта, развешивающего на поэтах ярлычки «великий, гениальный» (здесь — Бродский), «весьма средний» (здесь — Гумилев), Катаева глубокомысленно изрекает: «Ахматова пересказывает несуществующие романы кратко и красиво, но не сочиняет поэзию», «стихи были жеманные... с возрастом в стихах стали появляться рифмованные непростые мысли — но таинства поэзии не прибывало». А вот ее совет Ахматовой: «Сядь под портреты Гоголя, Толстого, Достоевского, спроси себя, твое ли место с ними?». Есть и такой перл: «Очень хорошо, если женщина пишет о своих эротических безумствах,— я готова ждать, что она сообщит мне нового». Может быть, Катаева просто не туда глядела, поэтому и прождала напрасно: это уж явно не там, где «сочиняют поэзию», где «с возрастом появляются рифмованные непростые мысли» и «прибывает таинство», — чтобы узнать «этого нового», уж не знаю, что и делают, — покупают «порнуху», что ли… И вообще сорт книги таков, что он не позволяет с ней полемизировать: я бы, может, кое с чем бы и согласилась, но — этот безапелляционный тон, эти сентенции самодовольного невежества, ничего не понимающего в той эпохе, когда жила Ахматова, путающего времена и сроки; эти дилетантские ремарки о литературе, нелепые откровения о природе творчества, плоские замечания о стихах Ахматовой, по-обывательски глумливые комментарии к любому повороту ее трагической жизни, подтасовки, вранье, клевета… Она даже не брезгует делать выписки из медицинских справочников о симптомах менопаузы и климаксе с тем, чтобы и их инкриминировать своей жертве. Что ж, еще Пушкин писал об этом синдроме черни: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы; он и мал и мерзок — не так, как вы, — иначе». Ахматова придумала легенду своей жизни, создала свой образ и, как написано в предисловии, «провела его в жизнь и канонизировала». Тамара Катаева объявила эту канонизацию ложной, не погнушавшись грехом Хама, указала нам жирным шрифтом своих ремарок на наготу и срам уже умершего человека. И что? А то: «Если не Господь созиждет дом, всуе трудятся зиждущии». Сколько бы ни выдумали себе образов, легенд и канонизаций кто угодно — Маргарита Алигер, Вера Инбер или Аделина Адалис, что бы ни надиктовали о себе своим эккерманам, если б они у них были, все бы уже поросло быльем, покрылось мраком. Сколько бы ни трудились на поприще собственного пиара некие современные стихотворцы, предполагая, что поэзия, бессмертие, слава — это дело техники, удачных ходов, схем, промоушна, штучек-дрючек,— все в конце концов пойдет прахом, не устоит. Что осталось от пиаровских акций даже отнюдь не бездарных Бурлюка, Крученых? И — напротив — разве преумножила славу Цветаевой и Мандельштама их трагическая гибель, как бы высоко она, по меркам Катаевой, ни «котировалась» на Западе? Потому что у поэзии своя жизнь, не имеющая ничего общего ни с бизнесом, ни с маркетингом, ни с рыночной экономикой, ни с пиаром: она — помимо и вопреки. Сама избирает уста, через которые говорит, сама расставляет слова в строке, сама прославляет, кого захочет, сама покидает и не поймешь, почему. Наверное, болезненно тщеславной посредственности именно это и невозможно постичь. Кричит она: «Повезло! повезло!». Дом Ахматовой — устоял, пророчества ее — сбылись, легенда ее — воплощена, поэзия ее — жива, слава ее — в веках, памятник ей — стоит. Есть рукотворный, а есть и нерукотворный. «Златоустая Анна Всея Руси». Стихи ее подчас цитируют в церковных проповедях. Это к вопросу о ее христианстве. А приставка «анти-», помимо «против», в греческом имеет еще и значение «вместо». Поэтому эта книга получилась не «Против Ахматовой», а «Вместо Ахматовой», то есть попросту «Тамара Катаева». И мне хочется похулиганить — вернуть автору ее же придумку: «Сядь под портрет Ахматовой, спроси себя, твое ли место с ней?». Олеся Николаева 26.08.2007
Time Out Москва №33 / 24 - 30 августа 2009 г Автор скандальной «Анти-Ахматовой„ Тамара Катаева: “Все мы не без греха» Автор «Анти-Ахматовой» собрал в книге цитаты из документальных источников и скомпилировал их таким образом, чтобы показать, какой бездарной, злой и завистливой была Анна Андреевна. Теперь настала очередь Бориса Пастернака. Когда в 2007 году вышла ее книга «Анти-Ахматова», разразился скандал. Читатели были шокированы. Автор «Анти-Ахматовой» собрал в книге цитаты из документальных источников и скомпилировал их таким образом, чтобы показать, какой бездарной, злой и завистливой была Анна Андреевна. Теперь настала очередь Бориса Пастернака. В книге «Другой Пастернак» Катаева с дотошностью свекрови описала его отношения с Евгенией Лурье, Зинаидой Нейгауз и Ольгой Ивинской. Насколько я понимаю, к литературоведению вы отношения не имеете? Я много читаю, но я не литературовед и книгу написала не литературоведческую. А чем вы занимались до того, как сели писать «Анти-Ахматову»? Жила, работала, семьей занималась. Почему вас интересует моя биография? Потому что ваша первая книга стала скандалом, и всем интересно, кто его устроил. Я закончила педагогический институт, дефектологический факультет. По специальности не работала. Сменила несколько профессий, последние десять лет я не работаю. Сижу дома — я жена и мать. Литературой не занималась, и «Анти-Ахматова» — мой первый опыт. А какие книги вы покупаете? С тех пор как моя «Анти-Ахматова» вышла, я даже перестала в книжные магазины заходить. Мне стало это неприятно. Мне кажется, что по книжным магазинам в основном ахматолюбки ходят… Но вас же не знают в лицо — вы можете не бояться. Да я не боюсь, но тем не менее давно не заходила и книг не покупала. Муж книги покупает: не пропускает ни одной книжной выставки, загружает машину книгами и привозит. А ваши отношения с Ахматовой когда начались? Мои отношения с Ахматовой не более близки, чем мои отношения с другими писателями. Она даже после написания книги мне ближе не стала. Я к ней совершенно равнодушна. Но вся литература об Ахматовой — сплошные славословия и фальшивка. Приводятся факты, а интерпретируются ровно противоположным образом. По-моему, нельзя эту фальшивку не видеть и не слышать фальшь в обсуждении Ахматовой, всего ее облика, героизма. Мне показалось, что Пастернака вы тоже как-то недолюбливаете… Я люблю Пастернака… В книге он у вас какой-то не очень привлекательный вышел: тряпка и дрянь-мужичонка… А разве он обязан быть мачо? Ахматова у вас обязана быть хорошим человеком, а Пастернак нет? Конечно, никто не обязан. Мне часто объясняют, что поэты творят свои мифы — бог с ними, пусть творят. Но мы не обязаны им верить. Мы обязаны любить поэта и говорить, что прощаем ему все. Мы Ахматовой все прощаем, но не обязаны верить. Вот против чего книга. Почему все-таки следом появился Пастернак? У меня на задней обложке есть задиристая фраза про «мысль народную» и «мысль семейную». В тот момент меня обуяла мысль семейная. Были гораздо более интересные семьи — чего стоит «брак втроем» Маяковского, Лили и Осипа Брика. Если бы я села писать книгу на эту тему, я нашла бы, что написать своего. Семейная жизнь Пастернака ведь тоже подробно описана. На примере Пастернака я высказала свои взгляды на семью, любовь и брак. Я читала о нем, думала о своем, и получилась книга о любви. Но главный герой в ней Пастернак. У вас вначале есть аккуратная фраза, что эта книга — роман. Роман подразумевает вымысел. В каких отношениях ваш Пастернак с настоящим Пастернаком? Я, конечно, старалась ничего не придумывать… Тогда почему вы назвали книгу романом? Я не могла найти другого определения. Мне сразу хотелось снять литературоведческие претензии ко мне. Я вообще хотела назвать книгу поэмой. Мне казалось, что пишу сугубо личное исследование и погружаюсь в своего героя так же, как автор романа в своего. Кажется, вы женщин любите не больше, чем мужчин. Женам Пастернака у вас досталось: первая — истеричка и лентяйка, вторая — была красавица, но после 30-ти только и нужна, что полы помыть да борщ сварить, третья — вообще сплошные аборты… Написать 600 страниц и при этом любить или не любить трудно. Если бы я писала текст для отрывного календаря, они были бы замечательными, Пастернак их любил по крайней мере. Я к ним отношусь так же, как к себе. Я себя тоже и люблю, и не люблю. При этом я есть и я живу. Ну как написать добро о ком бы то ни было? Даже о Пушкине как человеке добро никто не пишет. Все мы не без греха. © Copyright: Борис Рубежов Пятая Страница, 2011.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
