1-211 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 К счастью, новые авторы, кажется, поняли, что тягаться им с основателями трудно. Сейчас "Макс Фрай" - это преимущественно издательство "Амфора". Ну, иногда появляются небольшие рассказы, ничего общего с эпопеей про Ехо не имеющие. И правду сказать, в новой ипостаси он мне, пожалуй, вполне нравится. Отбор авторов и произведений просто шикарный. Нельзя хаять. Что же, не состоялись новые авторы как продолжатели эпопеи, зато состоялись как редакторы и издатели. Я думаю, в этом их настоящее призвание. 17 Как-то в сети довелось почитать отрывки из "Одиночества в сети" Януша Вишневского. Заинтересовал меня тогда этот автор. "Одиночества" в библиотеке нет, взяла другую книгу. Честно сказать, впечатления очень странные. Принцип построения сюжета (если это можно назвать сюжетом): умершая мать писателя находится в аду и через Фейсбук пишет ему обо всем: о жизни в аду, о том, что узнала за это время, что думает, над чем размышляет. Откровенно говоря, фабула очень неубедительна. Судя по изложению, пишет женщина, бывшая в жизни земной обыкновенной и не слишком развитой обывательницей. Якобы она стала самообразовываться и вот что узнала, вот что надумала. Но все эти рассуждения мне очень сильно напоминают "Письмо к ученому соседу" Чехова. Именно по причине резкой разницы между тем, какой якобы автор-мать была и какой стала. Такое резкое несоответствие, что не веришь. Возникает внутренний протест, "но", которое не дает углубляться в книгу и проникаться ею. Стиль изложения теорий и фактов - чисто мужской, а скорость перехода от одних фактов к другим и непредсказуемость этих переходов - женская. Но она не убеждает в авторстве женщины. Сразу чувствуется то, что называется "фейк". Очень много познавательного материала, но он между собой никак не связан, нет никакой логической связи между фрагментами, предлагается вместо этого считать это типом мышления женщины. Но углубленность в материал для такого мышления совсем нехарактерна. В общем, интересные кусочки по страничке-две. А затем резко "право руля!". Или "лево". От издательства анонс таков, что это очень личная исповедь думающего и сомневающегося во всем человека. Думает он явно очень хаотично, не считая нужным продумывать вопросы до конца. Ухватился - и бросил, ухватился за другое - и бросил. У меня откровенно говоря, впечатление скорее такое, что автор переполнен обрывками знаний и стремится, во-первых, похвастаться перед всеми, мол, смотрите, какой я образованный, а во вторых, попросту избавиться от этого кишмиша в голове, слить его. У меня и самой от этой книги в голове такой винегрет! И, честно сказать, отдающий каким-то непонятным кислым привкусом. Не согласна с мифом, что Вишневский великолепно знает женщин. Убежден в том, что знает - да. Но знает - весьма схематично. И отталкивает тот факт, что автором он делает собственную покойную мать. То, как он ее изображает, без преувеличений, просто коробит. То, что он без стеснения выкладывает ее прижизненную подноготную, никак не в его пользу. Если бы мой гипотетический сын так писал обо мне, да еще после смерти, я бы его прокляла с того света. Есть границы, которые нельзя переходить, но писатель этого не чувствует. В общем, не та книга, которую я бы рекламировала, захлебываясь восторгом. Хотя, безусловно, чем-то и цепляет. Но в такой же мере и отталкивает. 18 Книга начинается с чьей-то фразы из девятнадцатого века, что случись русскому интеллигенту неделю посидеть в полицейском участке, как он садится писать большую книгу о перенесенных им жестоких страданиях. Вспоминаются сразу времен перестройки тюремно-лагерные рассказы, романы и повести. Именно эти жестокие страдания и являются их центральной темой. Впрочем, Солженицына я исключу, хотя в последние годы отношение к нему у меня и стало неоднозначным. О нем я поговорю как-нибудь потом, сейчас о книге Губермана. Тюремно-лагерную прозу сейчас мало кто читает. Полагаю, что причина заключается в том, что сумма жестоких страданий в свое время превысила все допустимые границы. Включился инстинкт самосохранения. И даже (у меня лично) появилось некоторое недоверие, очень уж все писалось с пафосным надрывом. В конце концов создалось такое впечатление, что все авторы в лагерях и тюрьмах ничего больше не делали, как только осознавали Я и непрерывно страдали, не допуская к себе бытовые мысли. А так быть не может. А книга Губермана совсем не такая. Как он пишет, какой-то особо изощренной жестокости он не видел, хотя и попал в зону, пользовавшуюся очень нехорошей славой. Да, все было, что описывают и другие авторы. И били, и изолятор штрафной был, и издевательства, и зэки-"суки" и так далее. Но Игорь пишет обо всем с бытовых позиций, без пафоса, просто свои наблюдения и анализ себя и других. Не приукрашивает и не врет. Книга не менее глубокая, чем "Архипелаг ГУЛаг", хотя и выдержана совершенно в другом ключе. Но Солженицын ощущал себя пророком и избранным, Губерман же остается тем, кем был до ареста - совестливым и ироничным человеком, умственно и духовно развитым, но не ощущающим себя богопосланным. И с потребностью в осмыслении и анализе себя и окружающего. Именно поэтому книга и страшная. Нет, не тем, что в ней описано, а... Я задумалась над тем, что читаю про зону, а невольно провожу параллели со всем обществом. Просто в зоне все обнажается до основания, мы же вуалируемся. Например, Игорь пишет, что в зоне обязательна скупость и жадность. Не давай никому ничего, не делись ни с кем ничем, ни в коем случае. И пришло на ум, как я вчера зашла к соседке спросить, не займет ли она пару кусочков хлеба. Ну, прошляпила, что хлеба нет, а спохватилась, когда магазины закрылись. Она смотрит на меня колючим взглядом и говорит, что черного хлеба у нее не бывает. Я говорю - любой сойдет. А у нее, понимаете ли, маленькая горбушка батона, ей дочка обещала послезавтра привезти батон, вот как приедет из Питера. Я чувствую, что врет, мне так противно стало - тебе двух кусочков хлеба до утра жаль. Да если бы еще я часто обращалась с такими просьбами, если бы доставала, ведь нет. Еще и заявляет: магазин до 11-ти открыт, собирайся и беги, еще успеешь. Я сказала "спасибо за информацию" и никуда не побежала. Потому что точно знала, что магазин до 10. Ну и - не этот же разве принцип? Пусть сгниет у меня, чем я окажу услугу. В зоне принцип жизни - обязательное недоверие и тотальное недоброжелательство. Но я с этим сталкиваюсь постоянно ни на какой ни на зоне! И признательна уже за одно отсутствие этого недоброжелательства! Правда, чаще встречается тотальное равнодушие, но это в условиях свободы. Случись, жизнь загонит на тесный пятачок - равнодушие в недоброжелательство перейдет очень легко и быстро. Игорь отмечает общую умственную неразвитость в лагере и склонность к подлости и самовгонянию себя в рабское послушание. Снова параллель. Конечно, лагерный контингент, это понятно, высокоразвитые люди не так часты, ибо у нас предпочитают сажать не за крупные преступления, а за мелкие, на которые только и способны ограниченные люди. Исключений не так уж много, эти-то исключения и описывают раскаленным оловом свои страдания. Но к теме. Я что, не видела уйму людей, которые вполне довольны своим умственным развитием, им даже невдомек, какое оно убогое. И они действительно уверены в том, что они - венец творения. Им и в голову не приходит, что они гораздо ближе к червям, чем к венцу, они даже не понимают, что такое "развиваться", что такое "чувство собственного достоинства", все, что им надо - чтобы их шкурные интересы не ущемлялись. И они не будут протестовать против появления хозяина, в худшем случае побурчат немного, но защищать себя не будут, приспособятся. И ради самой мелкой выгоды не задумаются пойти на подлость, но даже не поймут, что совершили ее. Какое счастье, что все-таки не все люди таковы, и количество "нетаковых" все-таки увеличивается. Хотя тоже вопрос: большая ли разница между развитым подлецом и тупым? И тому, и другому важны лишь собственные интересы. Наверное, это не все параллели. Выводов вообще пока нет. Но ведь я еще не всю книгу прочитала, чтобы их делать. Так, сбросила впечатления и мысли... 19 Сыну Сталина пришлось нелегко. Отец произвел его на свет с женщиной, которую затем, по всем свидетельствам, застрелил. Молодой Сталин, таким образом, был сыном Божьим (ибо его отец был почитаем как Бог), но одновременно был и отвержен им. Люди боялись его вдвойне: он мог навредить им своей властью (он был все-таки сыном Сталина), равно как и своей благосклонностью (вместо отверженного сына отец мог покарать его друзей). Отверженность и привилегированность, счастье и несчастье - никто другой не почувствовал на себе конкретнее, чем Яков, как взаимозаменимы эти противоположности и как короток шаг от полюса к полюсу человеческого существования. Затем, в самом начале войны, его взяли в плен немцы, и в лагере другие пленные, принадлежавшие к народу, который был ему всегда органически противен своей непостижимой замкнутостью, обвинили его в нечистоплотности. Мог ли он, кто нес на своих плечах драму наивысшего порядка (он был сыном Божьим и одновременно падшим ангелом), быть теперь судим отнюдь не за нечто возвышенное (касающееся Бога и ангелов), а за говно? И ужели от самой высшей драмы до самой низшей столь головокружительно близкое расстояние? Головокружительно близкое? Разве близость может вызвать головокружение? Может. Когда северный полюс вплотную приблизится к южному, земной шар исчезнет, и человек окажется в пустоте, что закружит ему голову и поманит кинуться вниз. Если отверженность и привилегия - одно и то же, если нет разницы между возвышенным и низменным, если сын Божий может быть судим за говно, то человеческое существование утрачивает свои размеры и становится невыносимо легким. Когда сын Сталина побежал к проволоке под током, чтобы бросить на нее свое тело, это проволочное заграждение было той чашей весов, что жалобно торчала высоко в небе, поднятая бесконечной легкостью мира, утратившего свои размеры. Сын Сталина отдал жизнь из-за говна. Но смерть из-за говна не лишена смысла. Немцы, жертвовавшие жизнью ради того, чтобы расширить территорию своей империи дальше на восток, русские, умиравшие ради того, чтобы могущество их отечества простерлось дальше на запад, - да, эти умирали ради нелепости, их смерть была лишена смысла и какой-либо правомерности. Напротив, смерть сына Сталина посреди всеобщей нелепости войны была единственной метафизической смертью. Когда я ребенком рассматривал Ветхий Завет, изданный для детей с гравюрами Гюстава Доре, я видел там Господа Бога на облаке. Это был старый человек с глазами, носом, с длинной бородой, и я говорил себе: если у него есть рот, то он должен есть. А если он ест, то у него должны быть кишки. Но эта мысль тотчас пугала меня, ибо я, хоть и был ребенком из семьи скорее неверующей, все же чувствовал, что представление Божьих кишок - святотатство. Непроизвольно, без всякой теологической подготовки, я, стало быть, уже ребенком понимал несовместимость испражнений и Бога, а отсюда и сомнительность основного тезиса христианской антропологии, согласно которой человек был сотворен по образу и подобию Божьему. Либо одно, либо другое: либо человек сотворен по образу Божьему, и тогда у Бога есть кишки, либо у Бога нет кишок, и человек не подобен ему. Древние гностики чувствовали это так же хорошо, как и я в свои пять лет. Уже во втором веке великий мастер гностики Валентин, вытаясь разрешить этот проклятый вопрос, утверждал, что Иисус "ел, пил, но не испражнялся". Говно - более сложная теологическая проблема, чем зло. Бог дал человеку свободу, и мы можем в конце концов допустить, что он не ответственен за человеческие преступления. Однако ответственность за говно в полной мере несет лишь тот, кто человека создал. Святой Иероним в четвертом столетии напрочь отметал мысль, что Адам с Евой в Раю совокуплялись. Напротив, Иоанн Скот Эриугена, величайший теолог девятого столетия, такую мысль допускал. Однако представлял себе, что половой орган у Адама мог подниматься примерно так, как поднимается рука или нога, то есть, когда он хотел и как хотел. Не станем искать за этим мысленным образом извечный сон мужчины, одержимого страхом импотенции. Мысль Скота Эриугены наполнена иным содержанием. Если можно поднять фаллос по простому приказу мозга, то возбуждение, выходит, вещь на свете ненужная. Фаллос поднимается не потому, что мы возбуждены, а потому, что мы приказываем ему это. Великому теологу несовместимым с Раем представлялось не совокупление и связанное с ним наслаждение. Несовместимым с Раем было возбуждение. Запомним это четко: в Раю существовало наслаждение, но не возбуждение. В рассуждении Скота Эриугены мы можем найти ключ к некоему теологическому оправданию (иначе сказать - теодицее) говна. Пока человеку дозволено было оставаться в Раю, он либо (подобно Иисусу в понятиях Валентина) не испражнялся, либо (что представляется более правдоподобным) испражнения не воспринимались как нечто отвратительное. Тогда, когда Бог изгнал человека из Рая, он дал ему познать отвращение. Человек начал скрывать то, чего стыдился, но, сняв покров, был тотчас ослеплен великим сиянием. Так, вслед за познанием отвращения, он познал и возбуждение. Без говна (в прямом и переносном смысле слова) не было бы сексуальной любви такой, какой мы ее знаем: сопровождаемой сердцебиением и ослеплением рассудка. Спор между теми, кто утверждает, что мир был сотворен Богом, и теми, кто убежден, что он возник сам по себе, упирается в нечто, превышающее границы нашего разумения и опыта. Гораздо реальнее различие между теми, кто сомневается в бытии, какое было дано человеку (пусть уж как угодно и кем угодно), и теми, кто безоговорочно принимает его. За всеми европейскими вероисповеданиями, религиозными и политическими, стоит первая глава книги Бытия, из которой явствует, что мир был сотворен справедливо, что бытие прекрасно, а посему нам должно размножаться. Назовем эту основную веру категорическим согласием с бытием. Если еще до недавнего времени слово "говно" обозначалось в книгах отточием, делалось это не из нравственных соображений. Не станем же мы утверждать, что говно безнравственно! Несогласие с говном чисто метафизического свойства. Минуты выделения фекалий - каждодневное доказательство неприемлемости Создания. Одно из двух: или говно приемлемо (и тогда мы не запираемся в уборной!), или мы созданы неприемлемым способом. Из этого следует, что эстетическим идеалом категорического согласия с бытием есть мир, в котором говно отвергнуто и все ведут себя так, словно его не существует вовсе. Этот эстетический идеал называется кич. "Кич" - немецкое слово, которое родилось в середине сентиментального девятнадцатого столетия и распространилось затем во всех языках. Однако частое употребление стерло его первоначальный метафизический смысл: кич есть абсолютное отрицание говна в дословном и переносном смысле слова; кич исключает из своего поля зрения все, что в человеческом существовании по сути своей неприемлемо. Откуда можно знать, что дети, бегущие по газону, означают счастье? Разве заглядывали им в душу? А что, если в ту минуту, когда они скрылись из виду, трое из них набросились на четвертого и стали его бить? Есть лишь аргумент в пользу такого утверждения: свое чувство. Там, где говорит сердце, разуму возражать не пристало. В империи кича властвует диктатура сердца. Чувство, которое порождает кич, должно быть, без сомнения, таким, чтобы его могло разделить великое множество. Кич поэтому не может строиться на необычной ситуации, он держится на основных образах, запечатленных в людской памяти: неблагодарная дочь, заброшенный отец, дети, бегущие по газону, преданная родина, воспоминание о первой любви. Кич вызывает две слезы растроганности, набегающие одна за другой. Первая слеза говорит: как это прекрасно - дети, бегущие по газону! Вторая слеза говорит: как это прекрасно - умилиться вместе со всем человечеством при виде детей, бегущих по газону! Лишь эта вторая слеза делает кич кичем. Братство всех людей на земле можно будет основать только на киче. Никто не знает этого лучше политиков. Когда рядом случается фотоаппарат, они тотчас бегут к близстоящему ребенку, чтобы поднять повыше и чмокнуть в лицо. Кич суть эстетический идеал всех политиков, всех политических партий и движений. В обществе, где существуют различные политические направления и тем самым их влияние взаимно исключается или ограничивается, мы можем еще кое-как спастись от инквизиции кича; личность может сохранить свою индивидуальность, художник - создать неожиданные произведения. Однако там, где одно политическое движение обладает неограниченной властью, мы мгновенно оказываемся в империи тоталитарного кича. Если я говорю "тоталитарного", это значит, что все, нарушающее кич, исторгается из жизни: любое проявление индивидуализма (ибо всякое различие - плевок, залепленный в лицо улыбающегося братства), любое сомнение (ибо тот, кто начнет сомневаться в пустяке, кончит сомнением в жизни как таковой), ирония (ибо в империи кича ко всему нужно относиться предельно серьезно) и даже мать, покинувшая семью, или мужчина, предпочитающий мужчин женщинам и тем угрожающий священному лозунгу "любите друг друга и размножайтесь". С этой точки зрения мы можем считать так называемый ГУЛАГ некой гигиенической ямой, куда тоталитарный политический кич бросает отходы. Источник кича - категорическое согласие с бытием. Но что есть основа бытия? Бог? Человек? Борьба? Любовь? Мужчина? Женщина? Поскольку взгляды на этот счет разные, то существуют и разные кичи: католический, протестантский, иудейский, коммунистический, фашистский, демократический, феминистский, европейский, американский, национальный, интернациональный. Со времен Французской революции Европа раскололась на две половины: одних стали называть левыми, других - правыми. Однако определять одних или других какими-то теоретическими принципами, от которых бы они отталкивались, почти невозможно. И ничего удивительного: политические движения строятся не на рациональных подходах, а на представлениях, образах, словах, архетипах, которые все вместе создают тот или иной политический кич. К примеру, политический кич, связывающий левые силы всех времен и направлений, принимает образ Великого Похода. Великий Поход - это блистательная дорога вперед, дорога к братству, к равенству, к справедливости, к счастью, она простирается все вперед и вперед, невзирая ни на какие преграды, ибо преграды не могут не быть, коли поход должен быть Великим Походом. Диктатура пролетариата или демократия? Отрицание потребительского общества или требование расширенного производства? Гильотина или отмена смертной казни? Все это вовсе не имеет значения. То, что левого делает левым, есть не та или иная теория, а его способность претворить какую угодно теорию в составную часть кича, называемого Великим Походом. Политический кич не означает непременно тоталитарного. Но и тоталитарный не значит непременно "политический". Суть его несколько иная. В империи тоталитарного кича ответы даны заранее и исключают любой вопрос. Из этого следует, что подлинным противником тоталитарного кича является человек, который задает вопросы. Вопрос - словно нож, разрезающий полотно нарисованной декорации, чтобы можно было заглянуть, что скрывается за ней. Впереди - доступная всем ложь, за ней - недоступная правда. В ту минуту, когда кич осознается как ложь, он оказывается в контексте не-кича. Теряя свою авторитарную силу, он становится трогательным, как любая иная человеческая слабость. Ибо никто из нас не представляет собою сверхчеловека, чтобы полностью избежать кича. И как бы мы ни презирали кич, он неотделим от человеческой участи." Милан Кундера. Невыносимая легкость бытия.
Сознательно участвовать в киче - что это? Идеализм? Цинизм? Мимикрия? Видимо, я в самом деле умный человек, ибо перед Бытием чувствую себя щенком и не в состоянии познать саму себя... 20 Многие не читают предисловия к книгам, а если мы их и читаем, они очень быстро выветриваются из памяти. В этом и разница между литературой и литературоведением. ...Взялась перечитывать раннюю прозу Булгакова. Издание второй половины 80-х. В начале, разумеется, литературоведческий разбор творчества Булгакова, как и принято было в то время. Это позже стали помещать лишь краткие аннотации содержания. Лень приводить фамилию литературоведа, я все равно не знаю, кто это такой, так, один безвестный из массы. Да и не собираюсь спорить с ним или клеймить. Недоумение возникло от того, что непонятно, зачем эту статью надо было писать, если у тебя самого бардак в восприятии и тебя раздирают противоречивые чувства, отчетливо ощущается, что с одной стороны пишущий покорен булгаковской прозой, с другой стороны - у него чувство, что писатель развивался "неправильно". И между обоими чувствами он многословно пытается найти компромисс. Основная часть обзора посвящена "Мастеру и Маргарите". И основной вопрос автора: зачем Булгаков обратился к теме Тьмы, почему главной действующей силой он сделал Сатану, а не Бога? В расчет совершенно не берется время написания романа, когда над людьми властвовала чертовщина, создаваемая людьми же. Наверное, в этом и ответ. Мне кажется, Булгаков мечтал в этом романе, чтобы настоящие силы Зла показали самозванцам, кто на этом поприще истинный хозяин. Что мы и видим в книге. Литературовед, в частности, задается вопросом: а что же благого сделал Воланд со своей свитой? Всем от него досталось, без исключения. А благо в том и заключается, что самозванцев попридавили, показали им их место. Если бы такое произошло не в романе, а на самом деле, думаю, время могло бы стать немного другим. И люди - немного другими. Маргариту автор статьи видит одной из исходных сил зла, Мастера - ничтожным статистом, зато как одного из главных героев преподносит нам недалекого Левия Матвея. И утверждает, что проклятия, брошенные Богу Левием в сцене казни Иешуа - это и есть центральный пункт романа. Ни слова о том, что Левий тут же раскаялся в своих словах. Ни слова о том, что Иешуа не отрекся, да вообще об этом куда более важном персонаже ни слова. Судя по всему, именно этот эпизод сильнее всего задел литературоведа. Возможно, он человек богобоязненный, да и религию в те годы начинали реабилитировать. Словом, если вместо "Мастера и Маргариты" прочесть только эту статью, о романе представления не получится. Так вот и бывает, когда центр тяжести смещается не в ту сторону, куда было задумано. Произвольно взятая, но сильнее всего задевшая фраза стала для человека главным смыслом книги, понятно, что он не видит уже ни других персонажей, ни смысла в их действиях. И как итог, возникает вывод-вопрос: написано гениально, но как писатель мог до такого докатиться? Что с ним случилось, ведь его ранняя проза недвусмысленно гуманистична и светла? А у меня все тот же вопрос: если ты не понял истинного смысла книги, если не придал значения пути восхождения и развития писателя (о "Белой гвардии" на 20 страницах - одна шаблонная фраза! о "Театральном романе" и "Мольере" - ни слова!), зачем ты взялся писать рецензию? Если у тебя в голове сумбур и неприятие, ЧТО ты хотел донести до читателя? Немножко из другой оперы, но у меня стойкая ассоциация. По-моему, именно такие люди противопоставляют праздники влюбленных и день семьи и верности. Праздники-то, по сути, не противоречат друг другу, наоборот, вытекают один из другого, противопоставление делает каждый из них беднее и скучнее (в частности, история верных мужа и жены, рассказанная церковью, невыносимо скучна, повторять ее совершенно не тянет, а настоящей-то мы все равно не знаем). Мир разноцветен и многообразен, и монохромное его вИдение не позволяет оценить его в должной мере. Зачем же признавать наставниками бедно видящих и мыслящих людей? ...А ведь когда-то я верила литературоведам... 21 "Спасибо, Кристофер Робин. Ты здесь единственный, кто понимает в хвостах. Остальные не способны думать. Вот в чем их беда. У них нет воображения. Для них хвост это не хвост, а просто добавочная порция спины." ("Винни-Пух") "...в мыслях у каждого ребенка есть его собственная страна Нетинебудет, и чаще всего это остров, очень яркий и цветной, с коралловыми рифами, с быстроходным кораблем на горизонте..." ("Питер Пэн") "...пока что все идет размеренно. Все зорко глядят вперед, и ни один не понимает, что опасность может подкрадываться сзади." ("Питер Пэн") "Какое нам дело до костей, которым уже десять лет!" (Киплинг, Маугли) "Принцесса такая умная, что прочитала все газеты на свете и уже забыла все, что прочитала в них, вот какая она умная!" (Снежная королева) © Copyright: Анна Литцен, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
