Запах завтрашнего хлеба

Действие пьесы разворачивается в Ленинграде зимой 1941-42 годов. В вымороженной и тёмной комнате одной из блокадных квартир. Жители которой, превозмогая боль и мучительные страдания, из последних сил борются за свои жизни. Их главным и самым беспощадным врагом становится голод.
 
Действующие лица:
 
Вера
 
Варенька
 
Яков Моисеевич
 
Надежда

Любовь

Николай
 
Варвара Николаевна
(Варенька по прошествии 65-ти лет)
 
Танечка
(Внучка Варвары Николаевны)

Анфиса

                * * *
 

СЦЕНА I

На экране в глубине сцены чёрно-белая хроника блокадного Ленинграда. Откуда-то из темноты доносится чуть слышимый размеренный звук метронома.
 
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (мужской). Никто не забыт, ничто не забыто. Почти девятьсот дней блокады. Единственный город в истории Второй мировой войны, который выдержал столь изнурительную осаду и остался непокорённым. Это было страшнейшее испытание, выпавшее на долю великого города и его жителей.

Хроника на экране пропадает. Свет на сцене медленно загорается и звук метронома постепенно затихает. Мы видим одну из комнат блокадной квартиры. Вымороженная и тёмная. Старая железная кровать с сетчатым основанием, диван, печь-буржуйка… Труба от печи выведена в окно, занавешенное плотной тёмной тканью. На печи алюминиевый чайник. Рядом с «буржуйкой» ведро с водой, чемодан и стопки книг. У кровати стоит стол и стулья. На столе кухонная утварь и лампа-коптилка. На спинке одного из стульев висит мужское пальто. На стене репродуктор, семейные фотографии и портрет Сталина. В комнате Вера и Варя. Варя играет с куклой. Вера сидит за столом и пишет письмо мужу на фронт.
 
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (женский). Здравствуй, дорогой мой Витенька! Как ты там? Ни одной весточки от тебя за всё это время. Я уже не знаю даже, что и думать. Город по-прежнему в блокаде. Страшно смотреть на то, во что превратили его эти нелюди. Обескровленный, обглоданный и изуродованный мертвец. Кажется, что это вовсе не наш красавец Ленинград, а какой-то мрачный и обезлюдевший город из фантастического романа. Наше продовольственное положение ухудшается с каждым днём и расчитывать на его улучшение не приходится. Это ужасно. Но мы стараемся держаться и не терять надежду. Другого выхода у нас просто нет. Мы всё так же живём с Варенькой. Это дочь Николая и Анны из 12-й квартиры. Да, вот ещё совсем недавно, к нам перебрался и Яков Моисеевич. Раису Фёдоровну с Лидой и Татьяну Александровну эвакуировали в Ташкент. Пархомовы и Реденковы с детьми переехали к родственникам на 2-ю Советскую. Кто-то перешёл на казарменное положение. Из всего нашего дома остались только мы трое и Соболевы из пятой квартиры. Все остальные уже отмучились. Очень сильно бомбят. Иной раз дом так трещит и ходуном ходит, что кажется вот-вот сложится, как какая-нибудь картонная коробушка. Недавно соседний дом, в котором жила тётя Валя, до основания разрушила фугасная бомба. А ещё я устроилась на завод учеником токаря. Делаем детали для снарядных стабилизаторов. Вот, пожалуй, и все наши новости. Целую тебя, мой хороший. Храни тебя Господь.
ВЕРА (дышит на пальцы рук). Совсем окоченели. (Кладёт письмо в карман пальто.) Нужно отоварить карточки и отнести письмо. Что-то дедушки нашего давно нет.
ВАРЕНЬКА. Тётя Вера, а вы мой рисунок для дяди Вити не забыли?
ВЕРА. Да как же я могу забыть, маленькая? Взяла, конечно.

Встаёт из-за стола и шаркая ногами медленно уходит. У двери она сталкивается с входящей к ним Анфисой. Варя играет с куклой на полу рядом с кроватью. Она сидит на старой циновке. Перед ней маленький детский табурет, играющий роль кукольного столика. За этим импровизированным столом расположились: медведь из папье-маше с разными по размеру пуговицами вместо глаз, и тряпичная кукла, сшитая из лоскутков. Медведя зовут Миша, а куклу Маша.

АНФИСА (угодливо). Вера… Вера, здравствуйте.
ВЕРА. Здравствуй.
АНФИСА. Не могли бы вы одолжить мне немножечко хлеба? Совсем ничего в доме нет.
ВЕРА. Мы бы и рады тебе помочь, но у самих в доме хоть шаром покати.
АНФИСА. Может быть тогда вы сможете занять мне немножечко денег? Я голодаю, Вера.
ВЕРА. Бог с тобой, Анфиса. Какие деньги? Откуда? Ты же прекрасно знаешь наше тяжёлое положение.
АНФИСА. Может быть хоть что-то, Вера? Я всё верну. Отоварю карточки и всё верну.
ВЕРА. Как на духу тебе говорю, нет у нас ничего.
АНФИСА (всматривается в комнату). А кот? Он ещё остался у вас? Отдайте мне вашего Ваську.
ВЕРА. Совсем из ума выжила? Как только у тебя язык поворачивается говорить такое? Я же его с вот такусенького комочка выкормила. Он же всё равно что ребёночек для меня.
АНФИСА (хватает Веру за воротник пальто). Отдай! Ну зачем он тебе сейчас?! Еле на ногах стоите, а всё равно от себя кусок отрываете и животине отдаёте.
ВЕРА. Отпусти. Тебе этого не понять. Иди с Богом, Анфиса. Нет у нас ничего.
АНФИСА (уже за дверью). Ну как ты не понимаешь…
ВАРЕНЬКА. Не бойся, Васька. Никто тебя не отдаст. Я тебя спрячу. А эту нехорошую тётеньку мы больше к себе никогда не пустим. Сейчас… Сейчас, Машенька. Потерпите ещё немножечко. Вот… (Угощает игрушек вымышленным хлебом.) Этот кусочек тебе, Маша. А вот этот для тебя, Мишенька. Кушайте потихонечку. Остальное я заверну в платочек и приберегу на завтра. Тётя Вера говорит, что всегда нужно хотя бы что-нибудь оставлять на завтра.
 
Оставшийся вымышленный хлеб она бережно заворачивает в платочек и прячет за пазуху, как что-то невероятно ценное и очень хрупкое.
 
ВАРЕНЬКА (продолжает). Не спеши… Не спеши ты так, Маша. Никто у тебя не отбирает. Вон сколько крошечек на фартучек обронила. Сейчас каждая крошечка — это золотая крупинка. Так дедушка говорит. А он у нас очень умный. Он всё-всё знает.
 
Смахивает вымышленные крошки с кукольного фартучка в ладонь и подносит её к своему рту. Шаркающей походкой, еле-еле переставляя ноги, в комнату входит Яков Моисеевич. Он из последних сил затаскивает небольшой алюминиевый бидон с водой. Стоит и тяжело дышит.
 
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ (тяжело и устало). Фух… Какой же он неподъёмный. Санки уже не стал заносить. Сил нет. Пришлось у лестницы оставить.
ВАРЕНЬКА. Я вам помогу, дедушка.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Уж думал, что не дотащу. Ноги словно ватные. Совсем не слушаются старика. Шажочек сделаю и стою перевожу дух. Жаль, что ничего съестного в этот раз раздобыть не получилось. Зато вот… Выменял лампадное масло для коптилки и немного «Капорского чая». Какой изумительный портсигар меняли сегодня. «Зимняя тройка» Клингерта. Эх… Какая живописная эмаль.
ВАРЕНЬКА (жалостливо). А его можно кушать?
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Чай-то? Это было бы не удивительно в нашем положении. Сейчас что только люди не едят. Мы будем его заваривать и пить. Каждый день понемножку. Сейчас тётя Вера вернётся и будем кушать. Пойду пока Сонечку проведаю и перенесу остатки комода.
 
Яков Моисеевич уходит. Варенька продолжает играть с куклами.
 
ВАРЕНЬКА. Сейчас тётя Вера хлебушек принесёт, и мы будем кушать. Только ты, Миша, не жалуйся, что Машеньке опять больше, чем тебе досталось. Тётя Вера всегда всем поровну делит. Она даже от своего кусочка немножечко нам с дедушкой и Ваське отдаёт. Ой, Машенька, где это ты уже так уделалась? Боже мой… Какая же ты у меня грязнуля. (Чистит кукольное платье.) Совсем платьице запачкала. И личико. Такая чумазая. Ты бы лучше с Миши пример брала. Смотри, какой он хорошенький. А как пуговки блестят. Сегодня вечером мы с тётей Верой будем вас купать. Понарошку конечно же. Не бойтесь. Настоящую водичку нужно беречь. А потом дедушка нам расскажет какую-нибудь интересную историю. Он много разных историй знает. И ты, Васька, не бойся. Никто тебя не отдаст.
 
Возвращается Яков Моисеевич. Он заносит остатки сломанной мебели и складывает их возле печи. В это время заходит Вера.
 
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Добротную делали мебель при старом режиме. Почитай неделю уже топим этим комодом.
ВЕРА (облокачивается на дверной косяк). Ой… (Стоит и плачет.)
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ (встревоженно). Что случилось?
ВЕРА (проходит в комнату). Я в карман, а там - ни кармана, ни карточек. Да как же это? Меня словно током прошибло. И такая слабость вдруг подошла, что я там же у стены и осела. Батюшки! Хорошо, что люди добрые помогли. А то ведь не было сил даже подняться. Еле-еле дошла. Что же мы теперь будем делать? Как теперь дальше жить? Мы же обречены.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Боже мой, Вера…
ВАРЕНЬКА. Не плачьте, Тётя Вера. Я вам свои карточки отдам. Все-все-все отдам. У нас их много. А я ещё потом вырежу.
ВЕРА (обнимает Вареньку). Да моя же ты хорошая. Нам ведь за эти фантики и корки хлеба не дадут.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Успокойтесь, Вера. Слезами горю не поможешь. И не вините себя, пожалуйста.
ВЕРА. Простите меня, Христа ради. Варенька, и вы, Яков Моисеевич. Я же нас всех, считай, что похоронила.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Вера, присядьте. Я сейчас… Сейчас… (Уходит в свою квартиру).
ВЕРА. Я ведь только-только к очереди подошла. И карточки всё время при мне были. Да я и руку на минутку всего-лишь из кармана вынула, чтобы на стену опереться и отдышаться чуть-чуть. За что? За что нам всё это? За что нам все эти страдания? Господи, когда же всё это закончится? Ведь должен же этот ужас когда-нибудь кончиться? Будь он трижды проклят, этот Гитлер! Сколько же мучений людских от этого изверга. Сколько крови на его руках. Будь он проклят, окаянный! Прости меня, Господи. (Закрывает ладонями лицо и плачет.)
ВАРЕНЬКА. Дедушка его Антихристом называет.
ВЕРА. Гореть ему вечно в геенне огненной. Этому Антихристу. Вместе со своими приспешниками.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ (возвращается со свёртком в руках). Вот… Смотрите… Скрипка. (Разворачивает тряпицу и показывает музыкальный инструмент.) Это уникальная антикварная скрипка. Быть может даже работы самого Джузеппе Гварнери - знаменитого итальянского скрипичного мастера эпохи просвещения. Видите эту монограмму? Она едва заметна. Но она там есть. Присмотритесь, Вера. Вот здесь. «IHS». Что означает «Иисус Христос Спаситель». Как это символично в данный момент.
ВЕРА (Прикладывает руку к груди и вздыхает). Ой…
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Обратите внимание, какая необычная работа. Какие пропорции. Взгляните на головку. Какая спираль. Это сокровище принадлежало ещё моему дедушке. Я мог бы рассказывать о ней часами. Я сейчас же пойду на толкучку и постараюсь обменять её на что-нибудь покушать для нас. Не плачьте, пожалуйста. Всё будет хорошо.
ВЕРА. Господи… Это же память, Яков Моисеевич. Такая реликвия. Боже мой… (Плачет.)
 
Яков Моисеевич уходит.

ВАРЕНЬКА. А когда мы будем кушать?
ВЕРА (обнимает Вареньку). Скоро, Варенька. Скоро. Потерпи ещё немножечко. Я знаю, что очень хочется, маленькая моя. Потерпи. Господи, дай нам сил выдержать всё это. (Произносит молитву.)
«Отче наш, Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя,
яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наша,
якоже и мы оставляем должником нашим;
и не введи нас во искушение,
но избави нас от лукаваго.
Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
Аминь.»
ВАРЕНЬКА. А мне мама сегодня приснилась. Она улыбнулась и взяла меня за руку. И ручка у неё была тёплая-тёплая. А ещё она что-то говорила. Только я не помню.
ВЕРА. Светлая память нашей Анечке.
 
Стук в дверь. Спотыкаясь о что-то, в комнату входит Надежда.
 
НАДЕЖДА (всматривается). Есть кто живой? (Проходит.) Вашим соседям письмо пришло. А квартира пуста. Может быть, вы знаете, где я могу найти Тихонову Анну Сергеевну?
ВЕРА (тихо). Анны Сергеевны больше нет с нами. Здесь её дочь. Я без очков совсем ничего не вижу. Не могли бы вы прочесть его нам?
НАДЕЖДА (присаживается за стол и в тусклом свете коптилки начинает читать). Здравствуйте, дорогие мои…
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (мужской). …Аня и Варенька! Шлю вам свой сердечный красноармейский привет и наилучшие пожелания. Сообщаю, что я жив и здоров. Чего и вам от души желаю. Письмо от вас получил, но с большим опозданием. Очень рад, что у вас всё более или менее хорошо. Потому как из Ленинграда приходят совсем уж нерадостные известия. У меня всё хорошо. Постигаю военную науку во всём её разнообразии. Кто бы мог подумать, что научный сотрудник, будет заниматься чем-то подобным. Бои идут очень ожесточённые. Как говорил товарищ Сталин, наша армия самоотверженно сражается с врагом за каждую пядь советской земли. Тяжело, но я держусь и бью фашистскую гадину исправно. За что и получил правительственную награду орден Красной Звезды. Вот пока и всё. Посылаю вам свою фотокарточку. Передавайте привет тёте Соне и дяде Якову, Павлу Стефановичу и Ульяне Ивановне, Серёге с Леночкой, Марчеле, Карине и всем нашим, кто ещё в городе. Крепко целую вас, мои родненькие. Скучаю по вам. Ваш Николай.
ВЕРА. Спасибо вам большое. Живой твой папка, Варенька. Живой. И мы, даст Бог, живы будем. И всё будет хорошо.
НАДЕЖДА. Главное не падать духом и продолжать бороться во что бы то ни стало. С Божьей помощью всё образуется.
ВЕРА. Да как же тут духом-то не упасть? Нам сейчас очень тяжело. В доме ни одной хлебной крошечки. Совсем ничего, что можно было бы съесть. Ещё и этот ужасный холод. А топить нечем. Печка у нас топится только тогда, когда мы что-то на ней готовим. Вы посмотрите только на кого мы стали похожи. Жёлтые, закопчённые, страшные лица с провалившимися глазами. Взгляните на Вареньку. На неё же страшно смотреть. Это же просто дряблая семидесятилетняя старуха. Одни только кожа, да кости остались. Вы знаете, как этих деток в поликлинике прозвали? «Крючки». Боже мой… «Крючки». А как тут таким не станешь? Мои 250 рабочие и Варины 125 грамм. А что такое 125 грамм? Это же малюсенький-премалюсенький ломтик.
НАДЕЖДА. Да я всё понимаю. Но эти граммики - это единственное, что у нас ещё осталось. Мы тоже все еле ходим. А эти мешки с письмами… Они же просто неподъёмные. По улицам не пройдёшь. В домах темень кромешная. Всё обледенело. На днях отправили в больницу троих товарищей в полубессознательном состоянии. Вот так. Нужно идти дальше. Писем сегодня, как никогда много. А я ещё и половины участка не обошла.

В комнату входит Яков Моисеевич.
 
НАДЕЖДА (уходя). Здравствуйте.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Скажите, а для Фишманов ничего нет?
НАДЕЖДА. Для Фишманов нет. По вашему адресу только это письмо и было. Сейчас корреспонденция в город с перебоями попадает. Другой раз неделями не бывает. А потом она вся прорывается. Может быть ваше ещё в пути.       
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Жаль. (Проходит к столу.) Вот… (Выкладывает на стол продукты.)  Вот… немножечко хлеба и рис. Если экономно расходовать, то можно будет протянуть ещё какое-то время. А там видно будет. Что-нибудь обязательно придумаем. Я сейчас чайник поставлю. Вот только отдышусь чуть-чуть.
ВЕРА. От Николая письмо пришло.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Слава Богу, живой. Николай Савельевич… Слава Богу. Как он там? Что пишет? (Перебирает книги.)
ВЕРА. Пишет, что здоров. Что всё хорошо у него. Что орден получил за военные заслуги. Передаёт привет. (Берёт в руки хлеб.) Боже мой… Он же как глина. Вы только посмотрите. С него же вода течёт.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Выбирать, к сожалению, не приходится. От него хотя бы керосином не отдаёт, как от того, что на прошлой неделе был. (Растапливает печь.) Повезло, что вообще поменяли. «Кому нужна сейчас твоя деревяшка» - говорят. Деревяшка… Знали бы вы, что это за деревяшка. И на сколько она бесценна. Если бы вы только знали, Вера, какой у неё голос. Какое непревзойдённое звучание. Самые великие скрипачи предпочитали играть именно на скрипках Гварнери. (Подбрасывает в печь книжные страницы.)
ВЕРА. Мне так жаль, что вам пришлось с нею расстаться. Я себе этого никогда не прощу.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Полно вам, Вера. Чему быть, того не миновать. Не сегодня, так в другой раз. Всё равно пришлось бы с нею проститься. Давайте лучше чай пить. Главное «блюдо» блокадного меню. (Случайно роняет пакет с чаем.) Тьфу ты, чёрт! А вы знали, что первые письменные упоминания о иван-чае историки относят к 12 веку? Между прочим, Российская империя активно поставляла копорский чай в такие европейские страны, как Англия, Голландия и Дания. (Продолжает подбрасывать в печь книжные страницы.) Хорошо горят. Канта и Ницше мы уже сожгли. Вот и до «Фауста» Гёте очередь дошла.
ВЕРА. У папы было большое собрание немецких классиков. И это всё, что от них осталось.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Один пепел и остался. (Задумался.) Умер Бронштейн. Вам эта фамилия конечно же ни о чём не говорит, Вера. Это был достаточно известный коллекционер в городе. Говорят, что его так и нашли вместе с престарелыми отцом и матерью в крохотном закутке роскошно обставленной огромной квартиры. Абсолютно истощавших. Замученных голодом и морозом.
ВЕРА. Какой ужас.
ВАРЕНЬКА. Дедушка, сегодня опять эта злая тётенька приходила.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Анфиса?
ВЕРА. Анфиса. Требовала отдать ей нашего Ваську. Если бы вы только видели, Яков Моисеевич, как засверкали её глаза, когда она про него заговорила. Это были глаза совершенно бесноватого человека. Аж сердце в пятки ушло. Господи! Прости ей, ибо не ведает она, что творит.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Совсем обезумела. Каким же гадким человеком она оказалась. Нам следует держаться подальше от этой женщины. Она опасна. (Подбрасывает в печь остатки комода.) Какой же это малоэффективный нагревательный прибор. Всё тепло в трубу улетает.
ВАРЕНЬКА. Если хлебушек залить горячей водой, то вкуснее получается. Его можно пить. А потом ещё и скушать то, что осталось на донышке. Мы с мамой всегда так делали.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. А ещё его можно немножечко подсушить, чтобы отщипывать малюсенькими-малюсенькими кусочками и подолгу рассасывать. Словно кусочек сахара. Так дольше сохраняется вкус. Вера, а помните, какой волшебный хлеб пекли до войны? Сейчас он мне снится по ночам. Неужели мы доживём до того времени, когда в булочных будут полные полки хлеба?
ВЕРА (вздыхает). Хочется верить, что доживём. Когда-то же это должно закончится. Хотя, иной раз у меня просто руки опускаются и уже совсем ничего не хочется. Одна только Варенька и держит на этом свете. Пропадёт она без меня. (Пауза.) Сегодня я видела, как в булочной совершенно обезумевший мальчишка схватил хлеб с весов и тут же стал неистово поедать его. Люди, конечно, всполошились. Обступили мальца. А он скорее глотает, глотает. Верите, он даже не пытался никуда бежать. Настолько этот ребёнок был слаб и голоден.
 
Яков Моисеевич подбрасывает в топку остатки мебели, наливает в чайник воду из ведра и ставит его на печь. Вера сидит на кровати. Варя садится за стол и садит плюшевого медвежонка себе на колени.
 
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Страшно всё это. Сердце кровью обливается, когда видишь таких деток. Мы-то что… Мы-то своё уже пожили. А за них душа болит. (Переставляя ведро.) К утру совсем замёрзнет. И топить уже почти нечем. Сегодня повесил объявление об обмене швейной машинки на хлеб или дрова. Лучше бы, конечно, на хлеб. И ведь была же возможность сделать какие-то запасы. Мы же первое время даже не выбирали эту норму. Его ведь никто столько не съедал. А можно было брать и сушить сухари впрок.
ВЕРА. Кто же знал, что всё настолько затянется и так будет тяжело. Все думали, что это ненадолго. Что всё каким-то чудесным образом образуется.
ВАРЕНЬКА (тихим голосом). Это Миша. Он тоже хочет кушать.
ВЕРА. Сейчас, Варенька. Сейчас будем кушать, моя хорошая. Потерпи ещё немножечко. Вот только чайник закипит. А завтра уже сварим тебе кашку. Помню, как в детстве мама варила мне рисовую кашу на молоке. Я её просто обожала. Съедала порцию и всегда просила добавку.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Остаётся только вспоминать. И прежнюю жизнь и город. Совсем иным стал наш город. Холодный и неприветливый. Всюду пустота и на каждом шагу истощённые лица. И одни «пеленашки» кругом. Я до сих пор никак не могу привыкнуть. Как же всё поменялось. Прежние ценности совершенно утратили свою значимость. Золотые часы Мозера с репетиром меняют на 800 граммов крупы. Вы можете себе это представить? В голове не укладывается. Восемьсот граммов крупы…
ВЕРА. А зачем оно людям, когда смерть хозяйничает в городе? Его элементарно не съешь. Да и на том свете оно уже без надобности будет. Нагими мы пришли в этот мир и такими же нагими покинем его. Ваш коллекционер был одержим и не понимал этого. Все жить хотят. Я верю, что настанет такое время, когда войны не будет на земле и все люди будут жить счастливо. Растить детей и строить планы на будущее. Мы с тобой, Варенька, нажарим огромную сковороду картошки с салом и луком. Много-много румяного жареного лука, пропитанного маслом. И будем всё это есть, есть, есть…
ВАРЕНЬКА. И сладкий-сладкий чай с белым хлебом.
ВЕРА. И сладкий чай, Варенька. И хлеб с маслом, и полтавскую колбасу, и фрукты.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. И каждое утро будем кушать манную кашу. Мы с Сонечкой любили по утрам кушать манную кашу. Она щедро сдабривала её топлёным маслом, которое растекалось по поверхности аппетитным и ароматным жёлтым пятном. Это вам не каша из дуранды. Хотя сейчас и ей мой желудок был бы безумно рад.
ВЕРА. Кто бы мог подумать, что мы когда-то будем есть что-то подобное. И этот жмых, и землю с Бадаевских складов, и чёрт знает, что только ещё. Это ужасно. Девочки с завода рассказывают, что соскребают мучной клей со стен и обоев и варят из него похлёбку. Просто уму непостижимо. Мы загнаны в такие нечеловеческие условия, что и врагу не пожелаешь. (Пауза.) Когда-то здесь стояла огромная новогодняя ёлка. И конфеты, и пряники, и орехи, и чего там только не было на этой ёлке. И никто их не ел. А какой богатый мы накрывали стол. Приезжал дядя Саша со своей семьёй, Динарочка и Женя Юсиповы, Сидоровы, Миша и Оля. Приходили соседи. В этот день мы всегда запекали огромную утку с яблоками и черносливом. Готовили самые разнообразные салаты и закуски. Пекли пироги. Мы шутили, вспоминали студенческие годы, рассматривали фотографии в семейном альбоме…
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Я помню, как раньше мы собирались с друзьями, смеялись, делились мечтами о будущем. А теперь… Теперь мы мечтаем о том, чтобы просто дожить до завтра. Но несмотря на всё это, я продолжаю надеяться. Надеяться на то, что этот ужас когда-нибудь закончится. Что город отстоят. Что мы снова увидим солнце. Что улицы наполнятся смехом, а в воздухе будет пахнуть свежим хлебом. Господи, как же нестерпимо хочется есть. Я целыми днями думаю только о хлебе. Засыпая, я представляю себе, как я его ем. Я чувствую его вкус и запах. Запах того, быть может даже ещё не испечённого хлеба, который мы сможем получить лишь только завтра, если нам повезёт.

СЦЕНА II (явление 1)
 
В комнате Вера, Варенька и Яков Моисеевич. Варенька стоит на четвереньках и спичкой что-то выковыривает из щелей в полу. Входит Надежда.
 
НАДЕЖДА (всматривается). Есть кто живой? (Проходит.) Это же просто мучение какое-то. Сплошной лёд вокруг. Дважды свалилась пока поднялась к вам. Здравствуйте. Вам письмо.
ВАРЕНЬКА (не отвлекаясь). Нужно идти по краюшку у самых перил. Там золой посыпано и не так скользко. Тётя Вера плохо себя чувствует. Пожалуйста, прочитайте.
НАДЕЖДА (присаживается за стол и начинает читать). Новосёловой Вере Григорьевне. Извещение.
 
Грохот ставен.
 
ВАРЕНЬКА. Это в соседней квартире. Там бомбой выбило все стёкла. И теперь там гуляет ветер. У нас тоже выбило. Тётя Вера закрыла.
НАДЕЖДА (продолжает). Ваш муж Новосёлов Дмитрий Фёдорович,
уроженец Тосненского района, Ленинградской области, посёлок Ульяновка,
в бою за Социалистическую Родину, верный военной присяге, проявив геройство и мужество, был убит 17 ноября 1941 года.
ВЕРА (устало и приглушённо). Помогите мне встать, пожалуйста.
 
Надежда и Варенька помогают Вере приподняться и сесть на кровать. Она сидит и молчит. Даже плакать у неё уже просто нет сил.
               
НАДЕЖДА. Вы держитесь. Сейчас время такое. Многим похоронки приходят. У меня у самой муж в ополчении, и от него никаких вестей с сентября. Какие только мысли в голову не лезут. Извелась уже вся. А папа ещё в гражданскую погиб.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ (едва приподнимаясь с дивана). Скажите, а для Фишманов ничего нет?               
НАДЕЖДА. Для Фишманов нет. Здесь ещё письма для Лавриненко и Чернышевых из соседнего подъезда. Из обрушившейся части дома. Да, вот ещё одно без полного адреса. Видимо второпях указать забыли. Улица и 34-й дом. И больше ничего.
ВАРЕНЬКА. Дедушка всегда спрашивает. У него никого нет, а он всё равно спрашивает.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. А что на фронте? Есть какие-то новости?
НАДЕЖДА. Наши войска ведут ожесточённые бои с противником. Из свежей сводки СОВИНФОРМБЮРО стало известно, что части 54 армии тов. Федюнинского (Ленинградский фронт) разгромили волховскую группу противника. В результате чего освобождено 32 населённых пункта. Войска Западного фронта заняли города Наро-Фоминск и Белев. (Задумалась.) Ничего… Дайте только срок. Мы и до этого людоеда Гитлера доберёмся. До самого его логова дойдём. Помяните моё слово. А наш город воскреснет и станет ещё прекраснее. Вот увидите, товарищи. Именно так всё и будет.
ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ. Дожить бы ещё до этого времени.
НАДЕЖДА. Ничего… Доживём.

Надежда встаёт из-за стола и молча уходит. Вера медленно ложится на кровать. Варенька садится рядом и утешает её.
 
ВАРЕНЬКА (поправляя одеяло). Всё будет хорошо. Вы скоро поправитесь, тётя Вера. И дедушка поправится. Скоро весна и будет теплее. Осталось совсем немножечко потерпеть. Мы сможем выходить на улицу и греться на солнышке. Мы с мамой любили ходить и греться на солнышке. Она мне рассказывала о далёких странах. А ещё читала про Робинзона Крузо и сказки Андерсена.
 
В комнату входит Люба. Варенька встаёт с кровати и продолжает что-то искать на полу у печи.
 
ЛЮБА (всматривается). Вера… Есть кто дома? (Проходит к кровати.) Вера… Вера, что с тобой? Ты жива?
ВЕРА (бормочет что-то невнятное). Лю… ба…               
ЛЮБА. Слава Богу. Нельзя лежать, Вера. Нельзя. Жить нужно. Слышишь? Вопреки всему жить. Через не могу. Враг у ворот. Срочный фронтовой заказ под угрозой срыва, а они все лежат. Ты уже пятая на моём участке.
ВАРЕНЬКА (не отвлекаясь). Она совсем-совсем уже не встаёт. И дедушка тоже уже почти не встаёт. Он только стонет иногда и всё время хрипит.
ЛЮБА. Нет такой силы в мире, которая смогла бы сломить стойкость и волю рабочего класса социалистического государства. Выжить всем смертям на зло, выстоять и победить - вот каким должен быть наш девиз. Я понимаю, что очень тяжело. Невыносимо тяжело. Но нужно карабкаться. Из последних сил карабкаться, Вера. Хотя бы ради ребёнка. Ты ведь Варенька? Вера рассказывала мне про тебя. Что ты там ищешь?
ВАРЕНЬКА. Чаинки. Они провалились. Здесь щелочки маленькие в полу. Я и тёте Вере с дедушкой собираю.
ЛЮБА. Чаинки… Бог мой… (Достаёт из кармана платок в который что-то завёрнуто.) На Невском матросы за махорку отдавали свои сухари. Смотри, Вера… Настоящие сухари. Армейские. Здесь как раз всем по сухарику получается. Это немного, но всё полегче будет. И один маме. Сейчас чайник поставим. Кипятку выпьем. Согреетесь. Тепло — это первое дело. А я к вам сегодня ребят наших пришлю. Помогут с водой и дровами.
 
Люба разжигает огонь в печи и ставит на неё чайник. Раздаёт всем по сухарю.
 
ВАРЕНЬКА (бережно берёт сухарь обеими руками). Спасибо вам, тётенька.
ЛЮБА. На здоровье. Ты кушай, кушай. Не смотри на него. (Греет руки у печи.) Сегодня так перемёрзла. Ни рук, ни ног не чувствую. Как кочерыжка. Мороз в цеху за двадцать пять градусов переваливает. Благо, что только ветра нет. А так всё равно что на улице. Товарищи тебе приветы передают. (Нюхает, а затем откусывает кусочек сухаря.) Совсем ещё недавно мне снился хлеб с колбасой и сыром. А теперь вот только один хлеб. До недавнего времени мама ещё пекла лепёшки из жмыха. Сейчас он закончился. Столярный клей, из которого мы варили желе, тоже закончился. Всё сколько-нибудь ценное, что было у нас в доме, мы уже давно продали или обменяли на еду. Мама очень тяжёлая. Лежит со страшной водянкой и совсем уже не встаёт. Так больно на неё смотреть. Я и сама насилу ноги переставляю от слабости. Но руки опускать нельзя. Если ещё и я слягу, то это конец. А у меня всё мысли о ней из головы не выходят. Сейчас, чтобы похоронить человека, нужно преодолеть такое немыслимое количество трудностей. Где мне взять силы на всё это, если она уйдёт? Где раздобыть всё необходимое для похорон? Мне пора. Мама одна дома. Ты давай, Вера, выкарабкивайся.

Люба уходит. Яков Моисеевич подзывает к себе Вареньку.

ЯКОВ МОИСЕЕВИЧ (кашляет). Совсем плохой стал, внучка. Чувствую, что не увижу я больше майского солнышка. Вы уж постарайтесь, если сможете, снести меня к Сонечке, когда время моё придёт. Да там и оставьте. (Отдаёт свой сухарик.) Возьми, внучка. Вам нужнее. Мне он уже без надобности. Дни мои сочтены. Отче! в руки твои предаю дух мой.
ВАРЕНЬКА (жалостливо). Дедушка…
ВЕРА. Варенька, ты должна сделать всё, как я тебе скажу. Одевайся как можно теплее бери Ваську и иди на улицу. Валенки мои возьми и шерстяной платок. Обратишься к патрулю. Они тебе обязательно помогут. О нас с дедушкой не беспокойся.

СЦЕНА III
 
Зима 1942 года. Отец Вареньки после госпиталя, где долгое время пролежал с тяжёлым ранением и контузией, был переведён под Ленинград в состав рабочей группы научных сотрудников, задействованных при создании и дальнейшей эксплуатации «Дороги жизни» (Военно-автомобильная дорога №101). Он ненадолго вырывается, чтобы повидаться с близкими. Не застав никого в своей квартире, он заходит в квартиру Веры в поисках своих родственников. Варя растапливала печку и на вошедшего солдата не обратила никакого внимания. Николай очень сильно заикается и с трудом выговаривает слова.
 
НИКОЛАЙ (Сильно заикается). Здравствуйте. Я вам помогу. У вас совсем ничего не получается. Вон как печка чадит.
ВАРЕНЬКА. Это из-за книг. Дыма много, а тепла совсем нет. Мой папка тоже военный. И он тоже с медалями. Я знаю. Он нам писал с мамой.
НИКОЛАЙ. А как зовут твою маму?
ВАРЕНЬКА. Мою маму звали Аня. Она на небе сейчас.
НИКОЛАЙ (почти про себя). Анна… А тебя как звать?
ВАРЕНЬКА. Варя.
НИКОЛАЙ. Вы из 12-й квартиры?
ВАРЕНЬКА. Да. Это наша квартира была. Теперь я здесь живу с тётей Верой. Она меня к себе забрала. А раньше с нами ещё и дедушка жил. Он тоже на небе сейчас.
НИКОЛАЙ. Да как же это… Доченька…
 
Николай медленно снимает ушанку. Не веря услышанному. Шапка сползает с головы влекомая его рукою всё ниже по небритой щеке. Он сжимает её сильнее и слёзы наворачиваются на его глазах. Опустив вещмешок на пол и став перед Варенькой на колени, он разматывает платок с её головы и какие-то тряпки, намотанные под ним. Гладит её волосы и лицо. Они смотрят друг на друга. Он плачет.
 
НИКОЛАЙ. Варенька. Доченька.
ВАРЕНЬКА. Папка… Папка! Родненький! Вернулся!
 
Николай достаёт блокнот и огрызок химического карандаша из нагрудного кармана своей гимнастёрки. Что-то пишет, попутно пытаясь комментировать. Написанное он показывает Вареньке.
 
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (мужской). Рад тебя видеть, доченька! После ранения долго приходил в себя. Контузия. Совсем плохой был. Хотели комиссовать. Но перевели сюда, как специалиста. Налаживаем работу дороги по Ладожскому озеру. Вырвался к вам с мамой повидаться.
 
Николай достаёт из вещмешка буханку хлеба, галеты, банку сгущенного молока и несколько концентратов. Он выкладывает всё это на стол.
 
НИКОЛАЙ. Вот… Продукты. Кое-что удалось собрать. Кушай, дочка. Кушай. Как я рад тебя видеть.
 
СЦЕНА IV
 
Прошло 65 лет. Сильно постаревшая Варенька (теперь уже Варвара Николаевна) сидит за столом со своей внучкой Танечкой и рассматривает семейный альбом.
 
ТАНЕЧКА. Бабушка, а это кто?
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА. А это я, Танечка. Чуть-чуть старше, чем ты сейчас. Это где-то весна 45-го года. Если я ничего не путаю. Мы тогда с папой и тётей Верой впервые после блокады пошли в зоологический парк.
ТАНЕЧКА. Такая старенькая?
ВАРВАРА НИКОЛАЕВНА. Тогда все такие были. Ни пола, ни возраста не разобрать. Измученные и полуживые старики. Блокада легла тяжёлым бременем на каждого человека, кто оставался в городе. По всем расчётам германского командования, Ленинград должен был быть стёрт с лица земли, а его население умереть от голода и холода. Ты даже не представляешь себе, что такое голод. Что такое многометровая очередь за хлебом в двадцатиградусный мороз. Когда обессиленные люди выстраиваются ещё с раннего утра и стоят по девять, а то и более часов. Иной раз и уходят ни с чем. Потому, что этот хлеб заканчивается ещё перед тобой или его вообще не подвезли в этот день. А дома тебя ждут такие же голодные рты. Ещё более обессиленные и изнеможённые, чем ты сам.
 
Варвара Николаевна и Танечка молча рассматривают семейный альбом. Слышен тихий звук метронома.
 
ГОЛОС ЗА СЦЕНОЙ (мужской). Блокада Ленинграда длилась 872 долгих и невыносимых дня. Это была трагическая эпопея немыслимых человеческих страданий, мучительных лишений и смертей. Но также и необычайных примеров мужества, стойкости, любви и самопожертвования. Память об этом навечно остается в наших сердцах.
             
                ЗАНАВЕС
 
 
* * *
18 февраля 2025 г. г.Магадан
© Автор М.М.Реденков
«Запах завтрашнего хлеба».