Майтрипа, мастер Махамудры

            
     1. Бродяга из Магадха

       
На север Индии пришла
пора весеннего тепла,
а Марпу снова уводила
теперь куда-то на восток
одна из множества дорог.

Дороги… сколько же их было?
Давно уж им утрачен счёт,
но снова вдаль его влечёт
его учителя решенье.
И вновь напутственный наказ
привёл в движенье, в сотый раз,
картин привычных мельтешенье.
Опять кварталы городов,
толкучки рыночных рядов,
быки, коровы и повозки,
дороги, пыль, и комары,
и постоялые дворы
с нутром в облупленной извёстке,
и бесконечных деревень
однообразие и лень,
и в них шпаны босые стайки,
саронги, сари, тюрбаны,
и скучный атрибут страны –
из каждой дырки попрошайки.
Дороги… есть ли им конец?
пускай не ждёт в конце дворец,
но как же хочется покоя!
Да только где ж его найти?
Быть может, там, в конце пути
возникнет что-нибудь такое
что возникает лишь в уме –
белёный домик на холме,
снега, тибетские просторы,
приют от мира беглеца,            
и старый кедр у крыльца,
и из окошка вид на горы.
Но… дом, пусть даже и такой
не гарантирует покой
тому, кто создан для движенья.
Оседлый благостный режим
для Марпы был недостижим –
ведь он кочевник от рожденья.
Пружинка где-то там в груди
толкала вдаль его – броди!
И вновь в дорогу увлекала
сверчком назойливым свербя… 
должно быть, от самой себя
душа в дороге отдыхала.
Дороги… вот и снова путь
окончен, ежели взглянуть
на точный адрес из записки:
«В долине, ровной как ладонь
гора Пылающий Огонь».
Как это, всё же, по-индийски!

Но что же дальше ждёт его?
Он, после дикого того
собаковода из болота,
когда пред ним открылась дверь,
готов увидеть был теперь
за ней подобного кого-то.
Но, видно, был такой один.
Открывший двери господин
смотрелся очень благородно.
Склонившись в вежливый поклон
осведомился скромно он
что посетителю угодно?

То был индиец пожилой,
ничуть не дикий и не злой
и не похожий на аскета;
чтоб слишком вас не утомлять
не буду здесь перечислять
всех ритуалов этикета
что были там соблюдены
и с той и с этой стороны,
отмечу только, что Майтрипа
по воспитанью и уму
равнялся кругу своему
людей возвышенного типа.
При первой встрече с Марпой был
гостеприимен он и мил,
был стол накрыт, ночлег устроен,
и мне хотелось бы сейчас
получше познакомить вас
с сим замечательным героем.

В ряд выдающихся имён
известных сиддхов возведён
давно и прочно сей скиталец
и мастер Махамудры; он
в Магадха славном был рождён,
и был он, кажется, бенгалец.
О прошлых жизнях ничего
из книг неведомо. Его
в местечко близ Капилавасту
из мглы ведических миров
каприз кармических ветров
забросил в жреческую касту.
Там, по обычаям страны,
что иностранцам так странны,
он должен был бы стать брахманом
как дед, и прадед, и отец,
чтоб окормлять своих овец
индусским благостным дурманом.
Но он был точно не из тех
кто ищет неги и утех
от жизни сытой и спокойной.
Имея полны закрома
живого, острого ума,
хотел он более достойной
найти работы своему
незаурядному уму,
и, движим жаждою познанья,
в одиннадцать каких-то лет
учителей Пуран и Вед
искать отправился в скитанья.
Любые знания ценя
он их копил день ото дня,
и, кругозор весьма раздвинув,
бродя по свету тут и там,
он к восемнадцати годам
в дебатах побеждал браминов.

На девятнадцатый же год
крутой случился поворот
в его судьбе по воле тёти.
Уж так случилось, что она
была с Наропою дружна,
и поручить его заботе
решила парня потому
что стал племянник по уму
уже сильней чем вся их каста,
а, как известно, для жрецов
присутствие таких юнцов
проблемой делается часто.
И, как-то сидя с ним одна,
сказала так ему она,
коварный план за лестью спрятав:
«Мой дорогой, я знаю, ты
достиг немалой высоты,
и в проведении дебатов
ты всех браминов впереди.
Но ты буддистов победи!
Я так скажу тебе – тогда лишь
когда Наропу победишь
и веру предков защитишь,
ты всей стране известен станешь!»
 
Конечно, после этих слов
он бросить вызов был готов
кому угодно, хоть Наропе,
и, юной ревностью горя,
и лишних слов не говоря,
в своей индусской белой робе
и в живописном тюрбане
тотчас, по тётиной вине
пешком отправился в Наланду,
в своих мечтаниях уже
во вдохновенном кураже
громя буддийскую команду.
Так, излучая простоту,
пришед, Наропу на посту
нашёл он в будке у ворот.
Но, без усилий, меж зевот,
едва перед его очами
возник брамин-молокосос,
тот в пух и прах его разнёс
с его наивными речами.
Майтрипа, будучи упрям,
явился вечером к дверям
жилища скромного Наропы.
Своим разгромом уязвлён
реванша страстно жаждал он,
и напросился в гости, чтобы
дневной продолжить диалог.
Однако низок потолок
браминской мудрости пред Буддой,
и, край одежды теребя,
Майтрипа чувствовал себя
как червячок перед Гарудой.
Затем он целых двадцать лет
худой и бледный, как скелет,
на хлебе сидя и баланде,
Наропой, грамотным своим
учителем руководим
буддизм осваивал в Наланде.

И в том Майтрипа преуспел.
Когда же, будучи уж зрел,
закончил он образованье,
то удалился в те места
где передачи нить чиста,
искать тантрические знанья.
Учась у йогов восемь лет,
из данных ими многих лепт
алмазных тайных поучений
собрал Майтрипа знаний свод
и с ними ринулся в поход
на штурм последних омрачений.
Когда же в практике успех
стал ясно видимым для всех,
тогда в Наланде порешили
что он теперь вполне готов
для первых праведных трудов –
преподавать в Викрамашиле.

И вот, на добрые труды
явился он в её сады –
туда, где злые обезьяны,
слоны и прочее зверьё,
и даже местное ворьё
прониклись духом Махаяны.
За свой большой авторитет
он взят был в университет –
тянуть научную рутину,
где сам великий Атиша
учил студентов не спеша
и отвечал за дисциплину.
В те дни Майтрипа с Атишой
связались дружбою большой,
и Мадхъямаку понемногу
Майтрипа стал преподавать,
но продолжал практиковать
свою тантрическую йогу.

Среди тех йог была одна
(секретно делалась она),
где нужно женское участье.
Вот эта йога, для ума
хоть и полезная весьма,
ему доставила несчастье.
Увы, в течение веков
она в сужденьях дураков
была полна дичайшим вздором –
казалось, будто бы она
была для сплетен создана,
и вот сбылось – по коридорам
внезапно слух прошелестел
что, мол, Майтрипа женских тел
как видно, тот ещё ценитель!
В высоконравственных стенах
шептались, как один монах
на днях зашёл в его обитель
и чуть на месте не упал
когда учителя застал
в хмельной компании весёлой
промеж кувшинами с пивком
да с запрещённым шашлыком
в обнимку с девкой полуголой.
Тогда, застигнутый врасплох,
сокрыть пытаясь, как он плох,
он в ритуальный колокольчик
девицу эту превратил,
а пьянку как бы прекратил.
Такой вот маленький прикольчик.
Услышав это, Атиша,
тогда, наивная душа,
всерьёз во всё поверил в это,
за что Майтрипу, полистав
перед студентами устав,
изгнал из университета.
Хоть не хотел он друга гнать,
однако каждый должен знать            
за пьянство и распутство цену!          
И, чтя порядок и закон,
не споря, повернулся он,
и прям сквозь каменную стену
покинул при студентах класс,
чем снова публику потряс,
ведь проходить сквозь стены зданья,
сверкать и по небу летать
устав предписывал считать
за недостаток воспитанья.
Ходил слушок, что Атиша,
в уме тот случай вороша,
был сам собою так пристыжен,
что, говорили, со стыда
в Тибет уехал навсегда
сам на себя навек обижен.
 
Майтрипа же, не помня зла
собрал все вещи в два узла
и вновь отправился в скитанье.
И, направляя вдаль стопы,
до шраманы Шаварипы
преодолел он расстоянье.
Придя, он сразу оценил
ум небывалый, и склонил
свои уже седые кудри
Шаварипе на башмаки,
просясь ему в ученики
чтоб обучиться Махамудре.
И вновь он принят был, и вот,
за днями дни, за годом год
Шаварипа, учитель мудрый
стал на Майтрипу излучать
свой дар, Великую Печать –
взгляд совершенный Махамудры.
Порой бывал он молчалив,
бывал и шумен, и ворчлив,
и всё твердил учитель старый
в нём самолюбие рубя:
«Освободившись от себя –
освободишься от Сансары!»
Ещё учил его тому
что навредить нельзя уму,
Что колесо перерождений,
а вместе с ним добро и зло
существованье обрело
в пределах личностных суждений;
что нет ни зла и ни добра,
что нет ни «завтра», ни «вчера»,
что в этом мире всё – условность,
и у кармического сна
причина только лишь одна –
увидеть это неготовность.
Что можно жить, весь мир любя,
иль замечать в нём лишь себя,
вопрос лишь в том, за чем главенство?
Что если вовсе нет «меня»,
навьюченного, как коня,
то это вот и есть блаженство.
У счастья вовсе нет причин, –
нужны причины для кручин,
и у Сансары их в достатке,
ведь вся она – дитя вранья,
но стоить позабыть про «я»,
и дальше будет всё в порядке.
Лишь угол зрения смени
и по возможности храни
кристально чистый взгляд на вещи,
и мир предстанет неземной
прекрасной Чистою страной,
и этот взгляд – правдивый, вещий.

Так, постигая высший взгляд,
как наставления велят,
всей Махамудрой в совершенстве
Майтрипа быстро овладел.
И, только навык затвердел,
в неописуемом блаженстве
покинул он Шаварипу
чтоб повстречать свою судьбу –
одну прекрасную принцессу,
что он обрёл благодаря
благоволению царя
и к Ваджраяне интересу.
Хоть был жених довольно стар,
но чтил его весь Малабар,
и царь, правитель Малабара 
решил ему сосватать дочь,
да и она была не прочь –
йог и принцесса – чем не пара?
Когда в семействе дочерей
по пять за каждой из дверей,
цари разборчивы не слишком, –
тут если дочь кому нужна
уж родовитость не важна –
найди-ка принцев всем детишкам!

Однако, юная жена
была красива и умна
настолько, что не возражала
в Магадха съехать, чтобы там
построить дом, построить храм –
на то приданого хватало. 
А дальше, как и решено
всё было осуществлено,
и, став Майтрипе ученицей,
в науку вся погружена,
переняла её она,
за что Небесной Танцовщицей
молва её и нарекла.
Была она добра, мила,
но, как известно, нечестивцы
о людях царственных кровей
плетут, одну другой кривей
нелепейшие небылицы,
при этом больше всех чудес
навешивая на принцесс.
А чем занять себя в деревне,
по разумению сельчан,
когда не спится по ночам
тантристу-йогу и царевне?
Конечно, разным чудесам
он обучал её, и сам
в каких-то чудищ неизвестных
мог превращаться, как хотел
и облачаться в формы тел
и змей, и жаб, и птиц небесных,
и обитателей морей,
при этом в обликах зверей
сам не являл такую резвость
как, говорят, его жена –
волчицей стать могла она
(что, впрочем, с жёнами не редкость).

Простых людей я не виню
за бабью эту болтовню,
хоть и не раз уже случалось
что подозренье в колдовстве,
возникнув в чьей-то голове,
весьма трагически кончалось.
Ну а с другой-то стороны,
преданья ветхой старины,
богатства кладезей фольклорных,
что донесли до нас века,
все начались наверняка
с таких вот суеверий вздорных.
Но, как бы ни было, сейчас
интересуют больше нас
не сказки пряного Востока,
а те сказанья старины
что могут быть извлечены
лишь из надёжного истока.

Итак, войдя в дверной проём
гость и хозяева, втроём
за стол уселись, и беседа
сперва неспешно потекла
затем на шутки перешла,
что есть симпатии примета,
а после вечер полетел
так, что тибетец употел
со смеху, пива, угощений
пока хозяин подливал –
ни с кем он прежде не знавал
таких раскованных общений.
Один учитель на двоих –
что крепче сблизило бы их?
Так сращивает в общем деле
единодушие людей
сплочённых общностью идей,
к единой устремлённых цели.
А украшением стола
меж них, конечно же, была
жена Майтрипы, Гангадхара,
в ком продолжала выдавать
принцессу царственная стать
и южный говор Малабара.
Весьма собою недурна,
стройна, приветлива, умна,
в словах и жестах благородна
и в обхождении мила –
такая запросто могла
влюбить в себя кого угодно.
Меж тем луна давно взошла,
и до утра бы так текла
непринуждённая беседа,
но нужно всё-таки поспать,
ведь предстояло приступать
к чему-то важному с рассвета.
И Марпа, отходя ко сну,
загадку разгадать одну
пытался всё в своих покоях –      
какой Наропе был резон,
хоть мог и сам всё сделать он,
сводить друг с другом их обоих?
Но у духовных величин
своих есть множество причин,
и это кажется забавным,
что, отучившись столько лет,
вдали он встретит свой рассвет,
который станет в жизни главным.      


     2. Махамудра


Ночь минула, – рассвет, подъём.
Майтрипа с Марпою вдвоём
с утра уже сидели в храме
под изваяниями будд,
пока безлюдно было тут,
где солнца луч в оконной раме
играл с дымком индийских трав.
И вот, молчание прервав
Майтрипа начал объясненье –
обычно, прежде чем начать
давать Великую Печать
тому предшествует вступленье.
Тогда, в торжественной тиши
спускаясь до глубин души
под храма дремлющего сводом
Майтрипы голос зазвучал,
что вдруг внезапно окрепчал,
стал повелительным и твёрдым. 

«О, Марпа! Ты вполне постиг
священной Индии язык,
её традиции, культуру;
презрев опасности пути,
с Тибета ты сумел дойти,
чтоб встретить самых лучших гуру.
Ты кропотливо изучал
святую Дхарму от начал –
всю Абхидхарму, тантру, сутру.
И вот теперь вполне готов
принять без текстов и без слов
царицу знаний – Махамудру.
Твоих занятий прежний путь
вёл к ней, лишь в том была их суть,
поскольку тех учений груды
подводят только к одному –
чтоб научить тебя тому
как видеть мир глазами Будды.
Природа чистого ума
являлась, может быть, сама
как неземное озаренье
к тебе счастливою порой,
однако, мыслей шумный рой
всё заглушал в одно мгновенье.
О, мысли! Клочья разных дум,
чей так привычен праздный шум,
скрывают ум за пеленами
и сущность их нам не видна, 
как океана глубина
под беспокойными волнами.
Но и подобные волнам,
они служить могли бы нам 
когда бы были нам покорны!
Когда б дурную болтовню
пресечь могли б мы на корню,
и мысли были бы отборны
и на Пути закреплены,
уж были б мы просветлены,
но… скучно нам, и вдохновенье
такое сильное сейчас,
назавтра покидает нас,
и разум ищет развлеченья.
Что делать – он у нас таков!
Представь, что Индра, царь богов,
предстал пред нами на престоле,
и по своей могучей воле
пред нами небеса отверз.
Когда б, во всей красе и славе,
и в лучезарнейшей оправе
сошли богини бы с небес               
и окружили бы тебя,
своим сияньем слепя,
то в это первое мгновенье
чтоб только с ними быть и впредь
готов ты был бы умереть
без малой тени сожаленья,
и мир земной бы вмиг забыл.
Но… время твой остудит пыл,
порыв восторженный изгладя,
и на второй иль третий день,
в привычную вернувшись лень,
зевал бы уж, на них ты глядя.
Увы, и боги не вернут
восторга первых тех минут,
и даже райские картины
недолго рады видеть мы,
ведь наши пыльные умы
всё кроют патиной рутины.
И как советами из книг
вернуть не пробуй сладкий миг,
но получается не очень,
как будто чувства обволок
туман, в котором диалог
с собой ведём мы дни и ночи. 
Лишь на мгновение одна
нас оживляет новизна,
но долги тягостные будни, –
в докучных планах и мечтах,
и в тусклой памяти следах
вся жизнь проходит словно в студне.
Но что есть жизнь? Взгляни вокруг.
Найдёшь ли что-то ты, мой друг,
что может быть её чудесней?
Едва ль. Но слишком уж она
привычна и подчас скучна
чтоб славословия вознесть ей.
Для нас таких она тюрьма.
А кто от затхлости ума
вполне свободен? Только Будда.
Лишь только он, в любой момент,
неважно, светел он иль нет,
воспринимает мир как чудо,
любя любое существо
за то лишь только, что живо,
что мыслит, чувствует и дышит.
В своей свободе только он
ничем не может быть стеснён,
поскольку всё он видит свыше. 
Повсюду «здесь», всегда «сейчас»,
ум Будды, твёрдый, как алмаз
и без малейшего порока
лишён границ и берегов,
ясней небес без облаков,
свежее горного потока.
Но от первичного ума
мы, недалёкие весьма,
как простаки и как простушки,
лишь потому отлучены
что слишком уж вовлечены 
в Сансары пёстрые игрушки.
Не зная истины, мы все
в её унылом колесе
прискорбным движимы обманом
к вещам не слишком дорогим,
и к благам призрачным, мирским,
непрочным и непостоянным.
Вот так живые существа
спадают в землю, как листва,
как летний дождь над океаном.
Со всеми вместе, с высоты,
представь себе, летишь и ты – 
неважно, кто ты, – царь ли, раб ли.
И если, сны свои любя,
дав чувствам обмануть себя,
отождествишься с формой капли –
то мелкой каплей дождевой
недолго будешь ты живой, – 
умрёшь, воды коснувшись, вскоре.
Но зная то, что ты – вода,
водой останешься всегда – 
как капля, лужа или море.
Ты победишь при этом смерть,
но остаётся круговерть
воды меж небом и землёю.
Ты будешь снова высыхать,
и вновь на землю выпадать, – 
жизнь замыкается петлёю.
Но ты, – ты больше, чем вода –
поверь тому, что ты – среда
в которой это происходит.
Ты – воздух, солнце, океан,
земля и небо, и туман,
что к небесам с земли восходит,
ты – дождевые облака,   
что поят реки свысока,
ты – дождь, и ветер, и река,
и угасающий закат,
и воскресающее утро,
и тишина, и каждый шум,
всё это – твой бескрайний ум,
всё вместе это – Махамудра.
Но можно долго повторять,
и ты мне можешь доверять,
что ум – открытое пространство,
и что пределов нет уму,
и то, что только одному
ему присуще постоянство;
да только это всё – слова,
тебе понятные едва.
Насколько ж их важнее опыт!
Сейчас ты всё увидишь сам –
не верь словам, – поверь глазам,
и он тобою будет добыт!».

Майтрипа, Марпе так сказав,
и, глядя пристально в глаза,
внезапно смолк на полуслове,
и Марпа сразу вдруг вспотел;
казалось, воздух загустел
от в голову прилившей крови.
Взорвалось небо, и тотчас
завесы разом пали с глаз,
как будто каменные глыбы
тяжёлых, бесконечных снов.
Таких не существует слов
чтоб описать тот миг могли бы.
Всё растворилось в пустоте,
исчезло время, а затем
не стало Марпы и Майтрипы.
Цвета и звуки, формы, вес, –
исчезло всё, весь мир исчез,
вернувшись в общую безбрежность,
где всё понятно и без слов,
где есть лишь радость и любовь,
и чистота, и безмятежность.
А всё страдание и зло
вдруг оказалось так мало, –
волнами в переливах света
на фоне вечного «сейчас»,
где нет уже «меня» и «вас»,
а есть лишь радостное «Это».
И, проницающим огнём
оно – во всём, и всё есть в нём,
и смерти нет, и нет рожденья,
а проявленья разных чувств
имеют все единый вкус,
и это – вкус освобожденья.


             Апрель 2025 г.