Словесный портрет весенней депрессии

Таким, как был, не стану — это ясно.
Пуста внутри обугленная суть.
Не вспыхнет вновь ни искра, ни участье,
И некуда из бездны повернуть.

Цвета поблекли. Ветры веют злые.
И дождь внутри — без звука, без следа.
Здесь нет весны, ни боли прежней, милой,
Лишь тихая, сухая пустота.

Не отпускает. Это не тревога,
Не та тоска, что душит по ночам.
А что-то большее, как трещина у Бога,
Что медленно ползёт к твоим плечам.

Душа не плачет — ей уже не надо.
Сама себе поставила печать.
Лекарств не даст ни вымысел, ни правда,
Я — неживой. Мне нечего терять.

Таким, как был, не стану — это ясно.
Ушёл туда, где свет не оживит.
И даже боль — была бы мне прекрасной.
А так — лишь тишина внутри звучит.

Я слышу, как скрипит моя основа,
Как трещины идут в саму судьбу.
Здесь каждый шаг — беззвучный, без закона,
И даже боль я глушит на ходу.

В глазах чужих я всё ещё как прежде,
Но тень моя на два шага темней.
В ней не живут ни жалость, ни надежды —
Лишь пустота да скомканный елей.

Я пробовал собраться по осколкам,
Но всё крошится в пепел на руке.
И если в небе что-то было — в прошлом,
Теперь там чёрный снег на облачке.

Молитвы не доходят, и не нужно —
Я сам себе бог, демон, приговор.
И в этой пьесе с сорванною душкой
Уже не важно — кто зритель, кто актёр.

Когда-то я цеплялся за рассветы,
Теперь же ночь во мне как дом родной.
Я научился быть без снов, без лета,
С холодной тишиной идти вперёд.

Не воскресить то, что не умирало.
Не выжечь боль, что не была огнём.
Я был — и стал. Всё лишнее отняло
То, что зовут наивным ремеслом.

И в этом нет ни злобы, ни проклятий —
Лишь констатация, как в пустом листе.
Я просто есть. Без «жить», без «кто я, кстати» —
Как пыль на чем-то брошенном щите.

Я научился думать без участья,
Не ожидая смысла в каждом дне.
Теперь мне ближе серое ненастье,
Чем утро, что кричит в чужой весне.

Мне всё равно, кто прав и кто был первым,
Все истины размылись без следа.
Я не ищу ни выхода, ни веры —
Мне даже страх стал больше не вражда.

Слова звучат, как эхо в мёртвом доме,
Где нет ни глаз, ни слуха, ни души.
Я сам себе в несказанном погроме
Оставил лишь остатки тишины.

И тишина во мне растёт, как корни —
Сломав живое, лезет вглубь костей.
Я стал пространством — пусто, неуклонно,
Где был когда-то свой, теперь ничей?

Все прежние черты — как глина в лужах,
Смываются без гнева, без следов.
В глазах осталась только память стужи,
Где не рождалось изощрённость слов.

Здесь время мертво — оно не лечит,
Не просит подождать и не спасёт.
Мой внутренний пейзаж давно увечен —
В нём нет ни зим, ни лет, ни даже нот.

Я не иду — меня несёт пространство,
Как лёд по тёмной реке без конца.
И в этой пустоте моё остановки —
Без имени, без знака, без лица.

Все прежние «я» давно исчезли в трещинах,
И если вспомню — только как мираж.
Я стал тенью в чужих, ненужных песнях,
Что пел когда-то. Был, но стёрт кураж.

Нет диалогов. В каждом монологе —
Лишь отголоски выжженных дорог.
И сам себе — как демон на пороге,
Который ждёт, но не ступает в срок.

И всё же — в этой полной дегенерации,
В потере форм, иллюзий и вещей —
Я вдруг почувствовал: в аннигиляции
Есть тишина, страшнее, но… честней.

Я стал смотреть, как смотрят те, кто умер —
Без страха, без желаний, без имен.
Во мне — лишь пепел от того что думал,
Во мне — лишь тишина среди времён.

Слова чужие бьются о границы,
Как мотыльки — о вечный мрак стекла.
Но я уже не тот, кто мог искриться,
И я не тот — кого бы боль зажгла.

Весь мир — как фильм, что прокрутили задом,
И лица в нём размазаны в мазок.
Я не участник, не живущий рядом —
Я только дым, забывший свой исток.

Во мне замёрзли даже сожаленья,
Не шевельнётся памятью тоска.
Я стал случайным эхом повторенья,
Что не достиг, ни берега, ни дна.

Моё молчание — это не отказ,
Не гордость, не протест и не молитва.
Это когда в тебе остался час,
На исправленье вековой ошибки.

И каждый день не длится, а течёт,
Стирая очертания привычек.
Я не живу, и не наоборот,
Я бочка с порохом без единой спички.

Я был. Но это слово обесцвечено,
Как след на пепле — пальцем по золе.
И если кто-то скажет, что я вечен —
Он ошибётся: я давно в нигде.

Я стал легкою формой растворенья,
Где не нужны ни боль, ни кислород.
Моя душа — не клетка, а теченье,
Что сам себя из памяти сотрёт.

Не жду ни слов, ни взглядов, ни участья.
Никто не должен помнить — и не надо.
Я выбрал форму внутреннего счастья,
Где даже боль — уже не как расплата.

И если вдруг осталась бы надежда,
То я бы сам её в себе убил.
Не потому, что мир не тот, что прежде —
А потому, что я не тот, кем был.
12.04.2025