Бабушкин чайник

Он стоял на плите — синий, с отколотым носиком и пятнами ржавчины у донышка. Бабушка кипятила в нём воду каждый день, даже когда купили электрический.

— Старый друг лучше новых двух, — говорила она, гладя шершавый бок чайника, будто это была не кухонная утварь, а живое существо.

Мама злилась:

— Выброси уже эту рухлядь!

Но бабушка лишь качала головой.

Когда я была маленькая, чайник был волшебным. Он свистел по-особенному — не пронзительно, а мягко, словно старая пластинка. Бабушка наливала из него кипяток в кружку, бросала щепотку заварки, и через минуту комната наполнялась ароматом того самого чая. Не Earl Grey, не пуэр — просто бабушкиного. Того, что пахнет детством, варежками на верёвочке и сказками перед сном.

Бабушка умерла в феврале.

Морозным утром мама собрала её вещи в чёрные пакеты. Чайник полетел в мусорное ведро с глухим стуком. Я вытащила его ночью, пока все спали, завернула в газету и спрятала под кроватью.

Прошло десять лет.

Я переезжала, разбирала коробки. И вдруг — свёрток. Развернула...

Ржавый синий бок, скол у носика.

Поставил на плиту. Вода закипела, и вдруг — тот самый свист. Тот, что играл фоном в детстве, когда бабушка резала на кухне морковку и напевала «Очи чёрные».

Я зажмурилась.

И услышала за спиной:

— Осторожно, кипяток, Анечка.

Обернулась.

Никого.

Но на столе лежала одна конфета «Птичье молоко» — бабушка всегда подкладывала их мне в карман перед школой.

Теперь чайник стоит у меня на кухне. Муж морщится:

— Зачем тебе этот хлам?

Я не объясняю. Просто иногда, когда в доме тихо, подхожу к плите, прикасаюсь к ручке — и она чуть тёплая.

Будто только что из её рук.