Петрович или Пять чувств на Заре коммунизма

1978 год. Средняя полоса Советского Союза.
Дачный посёлок "Заря коммунизма", где каждый второй участок украшен чучелом вождя мирового пролетариата из старых тряпок и соломы. На одном из таких участков собрались пять чувств: Гнев, Страх, Грусть, Радость и Любовь.

Эти чувства не просто существовали — они формировали восприятие мира, определяли решения и даже влияли на то, как он, в голове которого они все находились, видел будущее. Им предстояло провести выходные вместе, поскольку их общий "хозяин" — простой советский гражданин Иван Петрович Кузнецов — приехал на свою дачу отдохнуть от трудовых будней.

В голове Ивана Петровича Кузнецова эти пять чувств постоянно вели бесконечный диалог. Гнев давал силы бороться, Страх удерживал от риска, Грусть напоминала о реальности, Радость дарила надежду, а Любовь связывала всё воедино. Вместе они создавали уникальную картину жизни советского человека семидесятых-восьмидесятых годов — человека, который умел выживать, любить и находить радость даже в самых трудных условиях.

Именно эта внутренняя борьба и гармония чувств делали Петровича тем, кто он есть: обычным советским гражданином, который, несмотря ни на что, продолжал двигаться вперёд, навстречу от развитого социализма к Коммунизму!

Гнев.

Гнев был самым громким и непосредственным из всех чувств. Внутри Петровича он появился ещё в молодости, когда тот стоял в очереди за "дефицитом" — финскими ботинками, пластинкой "Битлов" или чешским пивом. Гнев питался разочарованием: почему в магазинах всегда пусто? Почему сосед получил квартиру раньше? Почему начальник повысил другого, а не его?

Эмоционально Гнев был взрывоопасным: от резких слов до внутреннего кипения, которое могло длиться часами. Но в обществе того времени это чувство часто маскировалось под "здоровую критику". На собраниях Петрович мог заявить что-то вроде:
— Товарищи, я категорически против такого подхода к работе! Мы должны бороться за качество продукции!

Однако внутри всё кипело. Гнев был защитной реакцией на несправедливость, которую Петрович видел повсюду. Он был тем механизмом, который помогал ему выплёскивать накопившееся напряжение. Без Гнева Петрович, возможно, давно бы сломался под давлением системы.

Роль Гнева в голове Петровича заключалась в том, чтобы поддерживать огонь протеста. Даже если этот протест был направлен только на покосившийся забор или соседскую собаку, которая лаяла по ночам. Гнев давал силы действовать, пусть и в маленьком масштабе.

Первым делом Гнев развернул свою деятельность с критики всего вокруг. Он был крупным, громкоголосым и напоминал персонажей из плакатов времен культурной революции (только без серпа и молота).
Увидев покосившийся забор, он тут же начал орать:
— Да что это за капитализм такой?! Весь забор кривой! Почему никто не следит за порядком? А эта картошка? Почему она растёт криво?! Это же антинародная политика!

Гнев был своего рода метафорой советской системы: он всегда боролся за справедливость, но никогда не менял ничего по-настоящему. Как сказал бы Гнев, если бы мог философствовать:
— Мы все здесь боремся за лучшее будущее… но это будущее почему-то всегда завтра.

Он уже готовился расширить фронт борьбы до соседских помидоров, но его остановил Страх.

Страх.

Страх был худощавым, нервным и постоянно оглядывался. Он выглядел так, будто только что услышал, что в деревне объявился сотрудник КГБ.

Страх был тихим, но всепроникающим. Если бы он мог мыслить абстрактно, то рассуждал бы так:
— Великая философская загадка: если ты стоишь в очереди за дефицитной колбасой и молчишь, значит ли это, что ты согласен с тем, что колбасы мало? Или это просто выживание?

— Тише ты! — шептал он Гневу. — Если соседи услышат, как ты кричишь про капитализм, завтра же вызовут участкового. И вообще, у нас тут режим повышенной секретности. Знаешь, сколько людей посадили за такие слова? Лучше займись чем-нибудь полезным. Например, проверь, хорошо ли закрыта банка с соленьями.

Страх был мастером находить опасность даже там, где её не было. Например, когда Петрович случайно сказал на работе "да ладно, всё равно никто не читает эти отчёты", Страх тут же начал паниковать:
— Что если кто-то доложит начальству? А что если начальство решит проверить? А что если проверка вызовет подозрения? А что если подозрения приведут к... (тут Страх обычно начинал задыхаться).

Без него Петрович, возможно, стал бы героем анекдота:
— Почему советский человек всегда говорит шёпотом? Потому что боится, что стены могут быть информаторами.

Страх всегда был тихим, но всепроникающим. Это чувство сопровождало Петровича всю жизнь. С детства он помнил рассказы родителей о репрессиях, о людях, которые исчезали без объяснений. Позже, уже взрослым, он научился распознавать признаки опасности: слишком пристальный взгляд участкового, лишний вопрос на работе, неосторожное слово в компании.

Страх был постоянным спутником, который диктовал правила поведения. Он шёпотом напоминал:
— Не говори лишнего. Не высовывайся. Не задавай вопросов.

Эмоционально Страх проявлялся холодом в груди, когда Петрович подписывал очередной рапорт или соглашался с коллективным решением, хотя внутренне не был согласен. Это было чувство, которое заставляло его хранить молчание, даже если он знал, что дело обстоит иначе.

Роль Страха в голове Петровича была защитной. Он удерживал его от необдуманных поступков, которые могли стоить карьеры, свободы или даже жизни. Страх был тем фильтром, через который проходили все слова и действия Петровича. Без него он, возможно, стал бы героем, но, скорее всего, очень короткой истории.

Страх всегда знал, как приглушить любой протест. Его лозунг был прост: "Молчание — золото, а разговоры — статья УК".

Грусть.

Грусть сидела на крыльце, обхватив колени руками. Она была одета в серое платье, которое сшила сама себе из старых занавесок. Её глаза были полны тоски, а на коленях лежала книга Маяковского.

Грусть была медленной и глубокой, но если бы она могла философствовать, то звучала бы примерно так:
— Жизнь — это как очередь за финскими ботинками. Ты стоишь, надеешься, веришь, а потом узнаёшь, что они закончились ещё вчера. Но знаете, что самое интересное? Даже если бы ты купил эти ботинки, они всё равно протекли бы через месяц.

Грусть помогала Петровичу осознать абсурдность ситуации, в которой он оказался. Она была тем механизмом, который позволял ему принять реальность, пусть и с тяжёлым вздохом:
— Зачем мечтать о машине, если очередь растянулась на десять лет? Зачем строить планы, если всё равно будет "перепланировка"? Зачем вообще что-то делать, если всё решают "наверху"?

Она напоминала Петровичу, что нет смысла бороться с системой, потому что система всё равно победит. Но иногда эта мысль приобретала комичный оттенок:
— Знаете, почему советский человек всегда грустит? Потому что радость тоже в дефиците.

— Как всё бессмысленно… — вздыхала она. — Зачем мы здесь? Всё равно ничего не изменится. Картошка будет расти плохо, забор будет кривым, а в магазине опять нет импортных сигарет. Даже в очереди за молоком нет смысла стоять — оно всё равно прокиснет.

Грусть была медленной и глубокой. Она появлялась в моменты, когда Петрович осознавал, что его мечты так и остались мечтами. Он хотел стать инженером, а стал кладовщиком. Хотел купить машину, но очередь растянулась на десять лет. Хотел поехать за границу, но визу не дали.

Эмоционально Грусть напоминала тяжёлый свинцовый плащ, который невозможно снять. Она заставляла Петровича сидеть долгими вечерами на кухне, потягивая водку и думая о том, что могло бы быть. Иногда она принимала форму меланхолии, иногда — отчаяния. Но чаще всего это было тихое принятие: мир такой, какой он есть, и ничего с этим не поделаешь.

Роль Грусти в голове Петровича была терапевтической. Она позволяла ему выплакать своё разочарование, чтобы потом снова вернуться к рутине. Без Грусти Петрович, возможно, потерял бы связь с реальностью, потому что именно она напоминала ему о том, кто он есть на самом деле.

Из всех чувств Грусть была самой меланхоличной, но именно её все слушались. Ведь когда она начинала говорить, всем становилось ясно: спорить бесполезно.

Радость.

Радость была ярким пятном в серой жизни Петровича. Она появлялась в самые неожиданные моменты: когда в магазине вдруг появлялись бананы, когда сосед делился самогоном, когда дети приносили пятёрки из школы. Радость была живой, энергичной и немного наивной.

Роль Радости в голове Петровича заключалась в том, чтобы напоминать ему, что жизнь стоит того, чтобы жить. Без Радости Петрович, возможно, замкнулся бы в себе, перестал бы мечтать и надеяться. Именно Радость поддерживала его дух в самые трудные моменты.

Радость была энергичной, но её философия была проста:
— Жизнь — это как водка: если её мало, то плохо, а если много — тоже плохо. Главное — найти золотую середину.

Радость находила повод для смеха даже в самых трудных ситуациях. Например, когда Петрович узнал, что его очередь за машиной передвинулась всего на одну позицию за год, Радость тут же нашла выход:
— Зато теперь ты точно знаешь, что следующий год будет лучше!

Радость была противоядием от всех остальных чувств:
— Если Гнев говорит "всё плохо", а Грусть вторит "да, всё плохо", то Радость просто добавляет: "Но зато есть самогон!"

Она щеголяла в цветастом платье, которое сшили из американского журнала мод «Burda», и пыталась затеять игру в городки:

— Эй, народ! — кричала она. — Давайте играть! У нас есть мяч, есть палки, есть отличная погода! А потом можно будет спеть песни под гитару и попробовать самогон, который дядя Вася привёз из деревни!

Эмоционально Радость проявлялась вспышками: смехом, песнями под гитару, танцами на свадьбах и днях рождения. Она помогала Петровичу забыть о проблемах, хотя бы на время. Радость была тем двигателем, который заставлял его строить планы на будущее: может, следующий год будет лучше? Может, в этот раз повезёт?

Но её энтузиазм встречали холодно. Гнев продолжал ворчать, Страх опасливо поглядывал на дорогу, а Грусть просто сказала:
— Нечего радоваться. Все равно завтра снова на работу.

Любовь.

Любовь была самым таинственным и загадочным чувством. Она появилась в жизни Петровича, когда он встретил свою жену, Нину. Она появилась внезапно, словно весенний ветер, и сразу начала украшать всё вокруг. Она повесила на окна новые занавески, которые связала сама, и достала из сумки пластинку Высоцкого.

Любовь была тихой, но глубокой. Она не кричала, не требовала внимания, но всегда была рядом. Любовь была самым загадочным чувством, но если бы она могла философствовать, то звучала бы так:
— Человек — это как картошка: каждый хочет расти в своём грядке, но иногда приходится делить землю с соседями. И знаете что? Иногда это даже приятно.

Эмоционально Любовь проявлялась в мелочах: в том, как Петрович старался сделать приятное Нине, как он радовался её улыбке, как заботился о детях. Это чувство давало ему силы терпеть трудности, потому что ради семьи можно было преодолеть всё.

Роль Любви в голове Петровича была центральной. Она была тем стержнем, который держал его на плаву. Без Любви Петрович, возможно, потерял бы смысл жизни, потому что именно она делала все остальные чувства значимыми. Гнев, Страх, Грусть и Радость существовали благодаря тому, что у Петровича была цель — заботиться о своей семье.

Любовь была тем чувством, тем цементным раствором, который связывал всё остальные. Она напоминала Петровичу, что, несмотря на все трудности, есть люди, ради которых стоит жить.

Когда жена Нина готовила борщ, Любовь шептала:
— Вот она, настоящая философия жизни: борщ и тёплая кровать. Всё остальное — просто декорации.

Она находила смысл даже в самых обыденных вещах:
— Зачем нам философия, если есть тёплые носки и самогон? Это и есть истинное счастье!

— А давайте потанцуем? — внезапно предложила она, улыбаясь. — Вот музыка, вот свежий воздух, вот прекрасный вечер. Забудьте про все проблемы!

Гнев фыркнул, Страх нервно поправил очки, а Грусть пробормотала что-то про то, что любовь — это всего лишь иллюзия. Но Радость тут же подхватила идею и включила проигрыватель

К концу вечера произошло невероятное. Под звуки Высоцкого даже Гнев немного расслабился, хотя всё ещё ворчал, что пластинка слишком царапанная. Страх перестал оглядываться и даже рискнул попробовать самогон. Грусть допила свой чай и призналась, что иногда жизнь всё-таки имеет смысл. А Радость и Любовь танцевали до поздней ночи, освещённые светом керосиновой лампы.

Утром, когда Иван Петрович вернулся домой, чувства отправились обратно в город, чтобы продолжить своё существование в его душе. Они знали, что их ждут новые испытания: очереди за колбасой, бесконечные совещания на работе и вечные разговоры о том, "когда же уже наступит коммунизм". Но теперь они понимали одну важную вещь: даже в самых обычных советских буднях можно найти место для смеха, танцев и маленьких радостей.

Таким образом, чувства Ивана Петровича Кузнецова были не просто эмоциями — они были маленькими философами, которые пытались понять мир, в котором жили. Гнев боролся за справедливость, но всегда проигрывал. Страх удерживал от риска, но иногда доходил до абсурда. Грусть принимала реальность, но с тяжёлым вздохом. Радость находила повод для смеха, даже когда казалось, что его нет. А Любовь связывала всё воедино, напоминая, что даже в самом сером мире есть место для света.

И если бы чувства могли реально говорить и обсудить свою жизнь, они, вероятно, сказали бы:
— Мы живём в стране, где колбаса в дефиците, а чувство юмора — в избытке. И знаете что? Это, пожалуй, лучшее, что у нас есть.

Времена меняются, а чувства остаются. И пусть жизнь порой кажется сложной, главное — не забывать, что в нашей повседневной рутине можно найти повод для улыбки.

Ибо как говорил барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен:
— Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа. Улыбайтесь!

P.S. - дочитали до конца? Понравилось или же нет - не важно, но если хоть где-то в глубине души что-то ёкнуло - не сочтите за труд, чирканите пару-тройку строк... Вам не сложно, а мне будет приятно :)