Ленинградцы

«Ленинградцы».
Посвящается моим деду Пекаржу Степану Григорьевичу и бабушке Мусиной Кейле Рафаиловне

Веселые тридцатые годы…
Их детство исказила революция.
Их юность встретил красный Ленинград.
На судьбах начертал он резолюцию:
«Жить ярко, смело. Не глядеть назад!»

Она была звездою журналистики,
Он в театре на Литейном обитал.
И рифмами исписанные листики
Он на ночь сыновьям своим читал.

Спектакли с добрым другом Бруно Фрейндлихом.
Играл с азартом наш Степан Пекарж.
Для сыновей был праздником-затейником,
Учил во всех делах включать кураж…
Так добр мир в мансарде с жаркой печкою
И видами на крыши из окна.
Тебя поймать бы, счастье скоротечное,
Тебя бы выпить, как бокал, до дна…

22 июня 1941
Жизнь хороша, сынишке третий год.
Любимый муж и планов громадьё,
Еще бы в спальню новенький комод,
А лучше вовсе покрупней жильё…

А в Ленинграде ночи коротки
Скупое долгожданное тепло,
И по утрам касание щеки.
И тихий шёпот: «как же повезло»

Суббота, самый длинный день в году,
Смотреть слона ходили в зоопарк.
И спать легли, не распознав беду.
А утром стало в мире всё не так.

Клеймом на судьбах сорок первый год.
И сеет смерть фашистская чума.
Муж добровольцем на войну уйдет…
Теперь бы только не сойти с ума.

Всего лишь ночь… Рай превратился в ад.
Не нужен больше новенький комод.
В беде страна, в беде мой Ленинград.
Закрыли тучи чистый небосвод.
В мой тихий мир пришла беда,
И разорвала счастье в клочья.
Был сорок первый год тогда
Война как вор подкралась ночью.

Рыдает женская душа.
Ей страх потерь – удары плети.
И ледяной воды ушат –
Любая мысль о чьей-то смерти.

Другими стали дни мои.
Война судьбу ломала снова
Вдруг из фундамента семьи,
Мужчину выдернув родного.

И потеряли всякий вес
Былые мелкие и размолвки.
Вернись живой! Я буду здесь.
Я буду ждать без остановки...
И вот он, страшный август сорок первого.
Последнее касание руки:
«Галушина! Вернусь к тебе с победою.
Ты, главное, сыночков сбереги.»

Прощаемся! Любимый мой! Как страшно!
Я буду ждать всем сердцем каждый миг.
Все чувствами в оранжевый окрашено,
Как отпустить? Мой каменеет крик.
 
Прощаемся! Любимый мой, спасибо
За нежность и души твоей тепло.
С тобою – лишь узор судьбы изгибы
Быть вместе нам так сильно повезло.
 
Прощаемся! Гляжу в тебя как в море.
Сухим листом дрожит моя душа.
И в ней надежда, что вернешься вскоре.
Я всхлипнула, ты посильней прижал.
 
Прощаемся! Твоё я слышу сердце.
Нет воздуха… Невыносима боль.
Скажи, как навсегда мне наглядеться,
Наслушаться, наполниться тобой?
 
Прощаемся. Вот-вот расцепим руки.
Боюсь держать. И не держать боюсь.
Я буду верой жить с тобой в разлуке.
Ждать каждый миг и гнать метлою грусть…


8 сентября 1941
Сорок первый. Закончилось лето.
Именины Наташек. Война.
Ленинград, ещё в зелень одетый,
Окружил, взял в кольцо Сатана.

И пошел этот страшный, голодный,
Смертью пахнущий суток отсчет.
Бомбы. Холод. И жизнь по талонам.
И всего этих дней Девятьсот.

И у деток вдруг взрослые лица.
И у женщин мужская работа.
Не летают над городом птицы.
Но бомбят и бомбят самолеты.

***
И журавлями письма-треугольники.
Наполненные жаром двух сердец.
А дети ждут обстрел на подоконнике.
Блокада – детства лёгкого конец.
***
Лето. Сорок второй.
Окно. Петроградка. Мансарда.
Сирены протяжный вой.
Снова обстрел Ленинграда.

Братья слезают вниз,
В убежище надо, в подвалы.
Сил бы еще, доплестись.
Но мама идти сказала.

Включил патефон сосед
Поёт на весь дом пластинка,
Про мир, где блокады нет…
Забыта эта картинка.

Другое окно и в нём,
Девчушка тонка как прутик,
Скорее с мамой вдвоём
Укрыться от этой жути…

Все мамы спасают детей.
Своё довоенное счастье.
Видя сотни смертей,
И то, как тают запястья…


Дорога жизни
Эх, мама отобрала шоколадку.
Её мне подарил матрос на барже.
А мне лет пять, да нет, четыре даже.
Я есть хотел и не мечтал о сладком.

А рядом мальчик давится, глотает.
Обидно так, что слёзы льются сами.
Я заглянуть пытаюсь в душу маме,
А мама смотрит вдаль на чаек стаю.

Вдруг птицы растворились в горизонте,
Знакомый гул, укрыться мама скажет…
Вот только мы средь Ладоги, на барже.
Укрыть нас может только Божий зонтик.

А самолёты с бомбами всё ближе,
С крестами птицы – страшная картина,
Летит к нам смерть, почти неотвратима.
А озеро борта бесстрастно лижет.

А впереди…  Попали! Тонет баржа,
Та самая, с тупым разбитым носом,
В которую не взяли нас матросы,
Хоть очередь была почти что наша…

Где силы взять теперь с водой бороться,
Измученным блокадой Ленинградцам?
Спасают тех, к кому смогли добраться,
Сажают так, чтоб больше грело солнце.

Нас слишком много. До волны осадка,
Спасительного берега не видно,
И есть нельзя. Он боли выгнул спину,
Мальчишка, жадно евший шоколадку.

Доплыли! Хвала воде!
Вон берег на горизонте!
А в сердце город в беде
И муж где-то там… На фронте…

Потом эвакуация в Башкирию
Степь, волки, стройка, сахарный завод.
И мама на кобыле как Валькирия.
И всё война, война за годом год…

1944 Из Письма с фронта:
«Фашисты давят, за спиной столица.
Нельзя ни уступить, ни умереть.
Виски белеют, каменеют лица.
Врастаем в землю, кажется, на треть.

Нож занесен, стране нацелен в сердце.
Но враг не сможет завершить удар.
Стоят плечом к плечу красноармейцы,
Огонь на нас, практически пожар.

Но нет огня сильней любви к отчизне.
Пусть и не все мы выжили, увы,
Враг отступил! Бездушный, ненавистный...
И вот медаль защитнику Москвы.»
1945
 
И вот уже, начало сорок пятого.
Надежды распускаются в душе.
И кажется, что ворога треклятого
Ещё чуть-чуть, и победим уже…

Но где же оно, счастье треугольное?
Без весточек совсем уж свет не мил.
Прижать бы к сердцу… Так в разлуке больно мне.
Не раскисать! Работать что есть сил.
 
За почтальоном со всех ног вдогонку!
Мне что-то есть. Давайте же! Сейчас!
И вдруг ложится в руку похоронка...
И почтальон не поднимает глаз...

Мир зашатался в паутине трещин...
Как без него? В ответ лишь тишина.
И кто-то говорит, тряся за плечи.
Поплачь, родная. Такова война…

А в Ленинграде стылая квартира.
И фотографий горсточка в углу…
Люблю уже написано пунктиром.
И что в душе развеять сможет мглу?

И две мордашки на Него похожих,
И гладят ручки «мамочка не плачь».
Никто теперь уж горю не поможет…
Война разлучница. Война палач.

А до победы, вот уже, так близко.
Жить дальше! За двоих теперь одна...
Оладьи из картофельных очистков,
Два сына уплетают у окна.

И сорок лет она жила во имя.
Храня святыни в памяти своей,
И верность драгоценному мужчине,
В день его смерти плача в феврале.

Теперь лишь память о своём герое,
В семье от сердца к сердцу передашь...
Я знаю о тебе, горжусь тобою.
Мой дед, Степан Григорьевич Пекарж.
 

Эпилог. Деду.

Я стою на твоей сцене.
Молчу.
Вязнут мысли в иллюзий пене.
Шепчу:
Есть ли мир, где тебя не сгубила
Война?
А в ответ как и раньше было -
Тишина.
В твой театр прийти мечтала
Как гость.
Взглядом гладить все кресла зала
Сбылось.
А ведь было тебе лишь тридцать
Когда
Воевать ты ушел с фрицем
Навсегда.
В Ленинграде жена, два сына
Театр.
Впереди бои, чужбина
И траур...
Я горжусь, тобой ты - легенда,
Степан.
Ген мой творческий он от деда
Мне дан.
Управляют моей судьбою,
Чудеса.
Обязательно встречусь с тобою
В небесах.
Эпилог. Городу.

Письмо в Ленинград
Мой Ленинград! Пишу тебе письмо!
Ты знаешь, мне бывает жить не сладко.
Но я справляюсь, я же ленинградка,
С медалькой красной в ящике трюмо.

Пишу, что пробегает холодок,
Когда взгляну я на кусочек хлеба.
Смахнув слезу, взор устремляю в небо,
Где души тех, кто жизнь сберечь не смог.

Четыре года подвиг – каждый день:
Не раскисать! Покрепче зубы стисни!
И с миром связь одна – Дорога Жизни.
Кто был румян и свеж, теперь как тень.

Мой город, наречённый Петербург,
В дни памяти об ужасах блокады
Зову тебя, как в детстве, Ленинградом,
Унять пытаясь дробный сердца стук.

Ты выстоял и красоту сберёг,
И кто приехал, тот с тобой остался.
А вся страна любила Ленинградцев,
Как будто в них победы огонёк.

Всё верно! Здесь огни в сердцах горят.
Ты окрылён ветрами, пьёшь свободу,
И шпилей иглы – стрелки к небосводу.
Ведь ангелы хранят мой Ленинград!