Городок

В городке лето. Жарко. На дороге и на дорожках пыльно. Пыль мелкая, как мука, и почти такая же светлая. Сандалии заполнены пылью, их можно снять и ходить по этой пыльной улице, как по мягчайшему ковру. Хотя Санька не знал, как ходят по коврам, ведь обычно ковры висят на стенках.
У заборов и вокруг тополей всё в одуванчиках, ярко жёлтых или уже отцветших, облетающих шарах. Парашютики одуванчиков переплетаются, путаются с тополиными пушинками, сбиваются в мягкие облачка, которые вместе с пылью покрывают дорожки вдоль домов, называемые в Клинцах тротуарами.
Тротуары - это условность. Просто натоптанные тропинки вдоль домов и заборов, ограниченные вездесущими одуванчиками, подорожниками и лопухами.
Хорошие дороги в городе вымощены булыжниками, а те, что похуже, обычные, грунтовые. Санька любит смотреть, как мостятся дороги. Бригада рабочих (четыре человека) распределяется по всей ширине дороги и в подготовленную и выровненную песком поверхность рабочие укладывают булыжники не как попало, не зря, а, подгоняя один к другому, постукивают большими молотками, уплотняя их. Мужики все очень загорелые, на солнце работают в майках, голые руки мускулистые, перевитые жилами. Все, как один, поджарые, толстых нет, работают весело, споро, продвигая эту каменную змею и оставляя после себя готовую свежую широкую полосу из красивых цветных булыжников с желтым песочком по краям. Крайний слева дядька положил крупный, как будто чуть ограненный булыжник и весело подмигнул Саньке, стоящему у толстого клёна с побеленным снизу стволом. Санька засмущался и вприпрыжку побежал по дорожке к дедушкиному дому.
 Так весело он догнал двоих, которые шли не спеша, но как-то очень целеустремлённо к окраине города. Санька пошёл за ними и услышал их странный и непонятный разговор. Один, старый, но с прямой спиной, во френче, который дедушка называет почему-то сталинским, на голых ногах мягкие клетчатые тапочки, левой рукой, держит за руку мальчика чуть постарше Саньки, а в правой несёт какой-то пакет. Мальчик в сандалиях, тоже на босу ногу, цепляет носками своих сандалий по пыльной дорожке, как будто тормозит как только может.
Старик говорит негромко, но очень внятно:
- Слушай, сынок, мне был Голос. Он сказал, что мы с тобой должны пойти за город и принести жертву. Сказано было вполне определённо.
- Папа, ты уверен, что это нужно? Мне страшно.
- Сынок, ты знаешь, что мы не можем ослушаться Голоса. Раз сказано, то нужно делать. Мы же, как солдаты, не должны обсуждать приказы. И ты, сынок, тоже солдат.
- Если нужно, то нужно, папа. Пойдём.
- Главное, сынок, чтобы мама не узнала. А то она убьёт меня сразу, не посмотрит на Голос.
А дальше Санька видит происходящее как будто со стороны. Вот мать этого мальчика, под стать мужу, тоже старая, высохшая от солнца и забот, беспокойно смотрит в окно, выглядывая своих. Она беспокоится за мужа: ему в последнее время что только не мерещится, а тут он ещё с ребёнком куда-то подевался.
Санька видит, как старик держит в своей натруженной ладони маленькую ладошку своего сына с чуть липкими от леденца пальцами и ведёт его куда-то. Но куда?
А старик бормочет себе под нос:
- Это точно нужно, Господи? Без этого никак? Ну, раз иначе нельзя, пойдём, сынок. Мы ведь, как солдаты, сынок, должны делать, не рассуждая.
Старик проверил, застёгнуты ли все пуговицы его френча. Запихнул поглубже в правый карман сложенную газету. Широкие его брюки были чуть коротковаты, а клетчатые тапочки в пыли.
- Раз нужно, значит, нужно.
По прямой улице они выходят из города в поляны, на которых пасётся скот. Трава там сухая, выедена скотом, попадаются сухие коровьи лепёшки и свежие тёмные овечьи шарики. Растут редкие кривоватые сосны.
- Неужели вот тут, между соснами…
От тоски и ужаса у старика в горле стоит ком, так что и дышать уже было невозможно. А  ребёнок всё запинается сандалиями о травяные кочки и сухие лепёшки…
И тут старик снова слышит знакомый  Голос, который тяжёлым басом говорит:
- Всё, идите домой! Я понял, что ты, старик, молодец! Живите долго и счастливо!
- Как хорошо-то, Господи! Спасибо тебе, Господи. Так мы пойдём, Господи?
И старик отпустил маленькую сладкую от леденцов ручку в цыпках.  Мальчик подбежал к Саньке, как к знакомому, и они чуть не наперегонки понеслись, прыгая через кочки, к дому. А старик сел на первый попавшийся пенёк, обхватил свои вдруг задрожавшие ноги в широких штанах и заплакал.
- Господи, за что же такие испытания? Разве нельзя было бы как-нибудь иначе, помягче, существо безгрешное не привлекая? Однако всё в твоей власти, Господи…
Старик смотрел вслед своему сыну, который, весело подпрыгивая, бежал вместе с Санькой к городу, и плакал.
Потом, много-много позднее, когда Санька прочёл в Ветхом Завете историю о жертвоприношении Авраама, он вспомнил странное происшествие на окраине городка, но так и не смог найти ему разумное объяснение.
                *
Санька идёт, почти не торопясь, по улице и тихонечко на ходу откусывает от помятой горбушки чёрного хлеба, чуть присыпанной сахарным песком и какими-то мусоринками. Вку-усно!
Впереди по дорожке шла какая-то взрослая компания, среди которой выделялась высокая фигура в военной форме.
Увидев её, Санька почувствовал, что в груди у него забилось, как ненормальное, сердце. А вдруг это папа идёт их искать.
Санька прибавил ходу, обогнал никуда особо не спешащего офицера, заглянул ему в лицо, остановился, пропустил всю эту группу людей и тихонько, совсем никуда не спеша, побрёл дальше, задевая носками сандалий лёгкую пыль, смешанную с парашютиками одуванчиков. Это был совсем не папа.      
                *
День был жаркий и душный. Солнце светило, как через какую-то плёнку, неярко, но настойчиво, упорно и неотвязно. Ветер будто спал на ходу, а то вдруг просыпался и нёсся с диким азартом вдоль улицы. Потом откуда-то за тополями появились тучи. Всё вокруг потемнело, притихло, давая возможность услышать ещё негромкое, но внятное  грохотание. Грохотало из глубины внутренностей, из животов этих туч.
Потом что-то как блеснуло! Да как стрельнуло, до звона в ушах! Вся детвора побежала по домам что есть духу, подгоняемая крупными, пока ещё редкими каплями. И уже на крылечке Саньку догнал водяной потоп.
Грохот был слышан и дома, дедушка закрыл форточку, чтобы в комнату, не дай Бог, не залетела шаровая молния. Никто таких молний никогда здесь не видел, но все их почему-то опасались. Дома тоже было страшновато от вспышек молний, раскатов грома и качающихся за окном веток сирени и жасмина.
Наконец всё утихло. Санька подождал немного и осторожно выглянул за дверь на улицу. Свежо, пахнуло каким-то космическим духом от убегающих облаков. А на кусте сирени у крыльца сидела какая-то небольшая птаха. Она нахохлилась, вжала маленькую головку в плечики-крылья, вцепилась лапками за веточку и недоверчиво посмотрела на Саньку, надеясь, видимо, только на его порядочность.
Санька взял пичугу в свои ладошки и попытался согреть её дрожащее тельце дыханием, испытывая при этом счастье, сравнимое с тем, какое может чувствовать человек, держащий в своих руках ангела, чуть царапающего своими коготками ладошки.
Птицу посадили на скамейку, она чуть помедлила, расправила крылья и унеслась куда-то по своим делам. А в ладонях навсегда осталась память о невесомом крылатом существе с коготками.
                *
И опять Санька вприпрыжку бежит по улице, толкая перед собой старое, гнутое, с восьмёрками велосипедное колесо алюминиевой проволокой с крючком на конце. Колесо всё время норовит заехать в одуванчики.
Пробежал мимо невысокого аккуратного дома, вокруг которого одуванчики аккуратно скошены. У покрашенного коричневой краской крылечка стоял старый-старый старик, всем известный деда Сёма, на скамеечке рядом сидела баба Аня. В дом мимо них время от времени кто-нибудь заходил или выходил из него. Деда Сёма опирался на черёмуховую палку и подслеповато всматривался в проходящих мимо. Говорят, ему уже двести лет, а может, и триста. Никто точно этого не знает. Санька уверен, что разницы между этими возрастами нет никакой. Уже не важно, живёт себе человек и живёт. Раз живёт – значит, так нужно.
И тут при Саньке, мимо деда Сёмы проходит молодая, симпатичная женщина с младенцем, завёрнутым в лоскутное одеяло.  Дед при виде их прямо задрожал весь, протянул свои коричневые в пигментных пятнах руки к ребёнку и заплакал, громко и некрасиво всхлипывая. Молодая мама и сопровождавший её крепкий, но не очень молодой мужчина с большими рабочими руками остановились от неожиданности. Мужчина полез в карман, думая, что просто нужно подать милостыню.
А деда Сёма своими слезящимися глазами смотрел куда-то мимо них и вдруг громко, но невнятно зашепелявил беззубым ртом:
- Спасибо тебе, Господи! Ныне отпускаешь раба своего!
Санька ничего не понял из этих слов. Что там произошло, за что тут благодарить и куда кто-то отпустил деда Сёму? Ну да ладно! И Санька побежал дальше, толкая своё колесо, тут же как будто позабыв эту странную сцену. Но перед глазами потом ещё не раз возникали коричневые руки в пятнах с выступившими синими жилами и глаза деда, смотрящие в никуда.
                *
Лето. Вечером в город возвращается стадо. Первым в конце улице со стороны поля появляется облако пыли. Это облако движется вместе с мычанием и блеянием.
Постепенно коровы и овцы расходятся по дворам. Наблюдать за коровами интересно, но лучше делать это издалека. Санька не очень понимает коровьи мысли, поэтому лучше держаться подальше от таких больших, шумных, с крепким запахом существ, которые идут мимо, тебя не замечая, как-то очень уж нацеленно.
То, что такая жизнь протекала в городе, пусть небольшом, но городе, никого вокруг не удивляло. Ни людей, ни суетящихся в пыли кур и индюков, ни собак, весело бегающих рядом, ни тем более, невозмутимо смотрящих на происходящее кошек. Всё в Санькином городке существовало в движении и в гармонии. Хорошо!
                *
Санька едет на велосипеде. Велосипед синий дорожный, большой, взрослый, он велик для Саньки, и ездить на нём он может только под рамой. Управлять таким агрегатом и в таком положении непросто, но, как здорово нестись на велике по дорожкам мимо вездесущих одуванчиков!
И вот на улице Богунского Полка он увидел, как несколько человек громко спорили о чём-то. Санька остановился, незаметно встал в сторонке и услышал, как одну очень симпатичную, совсем молоденькую девушку обвиняют в нескромном поведении. Какое поведение считается нескромным, Санька не знал, но что-то такое почувствовал, что заставило его замереть, внимательно слушать и смотреть.
Обвинители, строгие, серьёзные дяди и тёти, громко ругали красотку, которая довольно легкомысленно улыбалась, а заметив стоящего поодаль Саньку, даже слегка кивнула ему. Санька засмущался, покраснел и почувствовал, что сердечко его забилось птицей.
А всё шумное собрание как будто ожидало решения от тихого и спокойного человека, сидящего на покрашенной синей краской скамеечке. За скамейкой росли высокие бордовые и розовые мальвы. Мужчина, словно чувствовал поддержку этой мальвы, держал в руке прутик, рисовал им что-то в пыли и внимательно рассматривал свои рисунки. Казалось, он не очень-то и слушал гомон вокруг. Но потом поднял голову и тихо сказал:
- Кто не грешен, пусть первый бросит в неё камень.
Эти странные слова Санька не понял, но они удивительно подействовали на всю компанию. Люди перестали шуметь, как будто задумались, даже кто-то улыбнулся.
А Санька, подмигнув в ответ девушке, спокойно поехал дальше. Спокойно, пока впереди не заметил высокую фигуру военного. Санька прибавил скорость, перегнал его, обернулся и, посмотрев в лицо, поехал дальше.
                *
Утро. Санька идёт по дорожке за домом мимо садовых цветов, посаженных или посеянных Мурой, мимо сарая и курятника, у которого растёт яблоня, называемая просто сладкой. А дальше, за дощатой уборной, начинался САД.
Сейчас весь сад ещё в росе. Но дорожка натоптана, а трава вокруг скошена, поэтому идти легко.
Сад казался Саньке огромным, практически бескрайним. Начинался он с антоновки, потом диковинная титовка и ещё что-то со странным названием, но с крупными красными плодами. Белый аркад, белый и розовый налив, боровинка и, чудо из чудес !– шампанка с прозрачными, казалось, яблоками, внутри которых темнели семечки. (Санька почему-то считал, что это яблоко подтверждает то, что жизнь во вселенной существует).
А ещё были груши, вишни и сливы, растущие уже где-то в конце сада, у забора. Кусты чёрной, белой и красной смородины, крыжовника и, как само собой разумеющееся, огурцы, помидоры, картошка и всякая зелень.
Санька не задумывался, как, каким образом всё это появлялось, росло, пропалывалось, поливалось и окучивалось. А потом созревало, наливалось соком и красовалось на радость всем.
В этом саду играли в прятки, догонялки, казаки-разбойники и во всё, что могла придумать их компания: Адюха с сестрой Нинкой, Яшка-Буратино и сам Санька. Но сейчас не до игр.
Санька рассматривает антоновку.  Два дерева антоновки растут рядышком. Они, похоже, самые старые яблони в саду, первые посаженные дедушкой. Стволы, как перевитые верёвками, суковатые, с аккуратно отпиленными и обрезанными ненужными и больными ветками. Дедушка любит сад и ухаживает за ним, как за близким человеком. Стволы аккуратно побелены внизу. Яблочки ещё зелёные. Дедушка собирает антоновку в конце сентября, когда плоды чуть желтеют, наливаются соком, а аромат антоновских яблок – это вообще для Саньки символ осени.
Позже, много позже Саньке всё вспоминается запах антоновских яблок, покрытые росой травы со светящимися паутинками и лежащие в траве красные, жёлтые, зелёные, белые яблоки, как драгоценные камни на зелёном ковре.
                *
А лето всё никак не заканчивалось. Хотя, кто знает, может, это было уже другое лето, да это и неважно.
Санька всегда ждал лето, потому что летом цвели одуванчики, сирень шумела под окнами, а они с Витькой по утрам ходили рыбачить на Стодольское озеро. И когда поплавок начинал дрожать и тонуть в воде, сердца их трепетали и пескари с окуньками размером в ширину их ладошек казались добычей, которая могла прокормить семью. Удочки у них были самодельные, из ивовых прутьев, поплавки очень красивые из винных пробок или из кусочков пенопласта, а привязывать крючки к леске Саньку учил дядя Лёва. Червячков они с Витькой накопали детским совочком по дороге к озеру. Хороших таких червячков, толстеньких и длинных!
Однажды в обычное утро, когда рядом с ними рыбачили ещё и дядя Петя с дядей Андреем, к дяде Пете подошёл незнакомый человек с небольшой бородкой и попросил дядю Петю забросить в воду его авоську. Тот удивился, но, будучи человеком покладистым, сделал это, сомнения своего не скрывая, и неожиданно для всех с трудом вытащил сетку из озера, полную такой крупной и красивой рыбы, какую ни Санька, ни Витька никогда не видели ни в Стодольском озере, ни вообще где бы то ни было.
Интересно, чем он её приманил, эту рыбу? И откуда вообще она взялась в нашем озере?
После этого дядя Петя с дядей Андреем принялись о чём-то оживлённо беседовать с незнакомцем, и они втроём пошли куда-то. А ребята побежали по домам, торопясь рассказать об увиденном.
Дедушка, услышав об этом происшествии, глубокомысленно произнёс:
- Ну и чудны дела Твои, Господи…
А дядя Лёва, как опытный рыбак, стал расспрашивать о том, где именно забрасывал сетку-авоську дядя Петя и не бросал ли он до этого какую-нибудь прикормку в воду.
                *
Собираться в школу Санька не любил.
Нужно было надевать ту самую белую рубашку, которую мама сшила сама из какой-то тонкой материи, которую почему-то называли парашютным шёлком. Мама конечно же старалась, сшила её очень хорошо, но эта тонкая, прилипчивая, странная ткань…
Много-много лет спустя Санькино сердце сжимается от благодарности маме, от любви к ней, при воспоминании о том, как они жили. Санька до сих пор всё пытается понять, как, после смерти папы, мама смогла организовать их жизнь? Ведь у него всегда была уверенность, что у них всё есть и всего хватает. Как она успевала после работы ещё подрабатывать шитьём, обшивать их с сестрой. И всегда у них было что поесть, и всё казалось необыкновенно вкусным, особенно чёрный хлеб, чуть смоченный подсолнечным маслом и присыпанный сверху солью или сахарным песком.
А самое хорошее, что только можно было придумать, - это сесть с поджатыми ногами в уголок старого дивана и читать. И перечитывать «Повесть о настоящем человеке», особенно те места, где Мересьев ползёт по лесу раненый и голодный, а ты при этом отламываешь маленькие кусочки от своей горбушки. Вроде вы вместе с героем-лётчиком одни в дремучем лесу. И всё это чтение вечером, при свете настольной лампы! Хорошо!
Чтение – это вообще особая история. Это возможность перемещаться во времени и в пространстве, возможность переселяться в каких угодно героев и даже, при желании, исправлять их неверные, на твой взгляд, поступки. Книги – это космос!
Где-то Санька прочитал что-то о летаргическом сне и стал думать, что папа не умер, а просто так уснул. Его похоронили по ошибке, а потом он проснулся в своём тесном гробу под землёй на том кладбище для военных, стал громко стучать и звать людей. И, конечно, его услышали, помогли выбраться, вот с тех пор папа ищет их с мамой и сестрой везде. Ищет, потому что они уехали из того города. Он, папа, обязательно найдёт их, и они снова будут вместе. Папа и сейчас их ищет. Поэтому Санька и заглядывает в лица всех высоких военных, которые встречаются ему на пути, и всё ждёт и ждёт, когда папа найдёт их.
В школе Санька учился не очень, так себе. Не плохо, но и не отличник. Упрёки в его адрес были из-за сравнения его с сестрой. Людка была отличницей всегда и по всем предметам. Просто всегда. Она и смышлёная, и старательная во всём.
А Санька просто так. Кроме математики, да и то до определённого уровня. Математику он как-то чувствовал, и непонятно каким образом у него, ещё маленького, получалось в уме умножать и делить двузначные числа. А нравились по-настоящему ему те предметы, в которых можно было бы посочинять - история и литература.
                *
Дома тоже интересно.
Кроме книжек, которые Санька брал в библиотеке, если была возможность, Санька играл в пуговички и с пластилиновыми солдатиками в войну.
Солдатики появились после прочтения «Урфина Джуса и его деревянных солдат». Книжка эта так понравилась, что, вернув её в библиотеку, Санька вскоре захотел её перечитать, но книга была у кого-то на руках, и он решил сам написать продолжение. Писать он действительно начал, но, к счастью, не дописал.
Так вот, Санька лепил солдатиков и устраивал с ними сражения, проявляя при этом выдающиеся полководческие способности у себя на столе. Правда, сражения эти имели некоторый недостаток. Пластилин оставляет после себя непозволительные пластилиновые следы, которые нужно было убирать со стола немедленно после окончания сражения, чтобы не расстраивать маму.
А с пуговичками было всё чудесно! Большие и замысловатые пуговицы конфликтовали с маленькими и простенькими. Спустя много лет все пуговицы в мамином стеклянном бочонке для пуговиц были знакомы Саньке, как старые друзья, а ностальгия по этим играм так и живёт в Саньке до сих пор. Как и случаи, которые не то были, не то могли бы быть, но которым он верит безусловно.
Вот и рассказывает постоянно всякие истории. Выдуманные, конечно. Верить всему этому не только не обязательно, но и вообще вредно. Верить не нужно, но послушать можно, потому что интересно.
Вот вы про «Бегство» слышали? Или о том, как он расспрашивал о жизни старого Лейбу?
                *
Так вот, о бегстве.
Вы видели, как люди бегут? Бегут куда-то в другую страну, в совершенно чужую страну. Не собираются спокойно, не торопясь, пакуя чемоданы и отправляя посылки, а бегут. Бегут, спасаясь от беды.
Когда в их городке пошли слухи о том, что ищут какого-то младенца, а если не найдут, то схватят вообще всех маленьких мальчиков, тогда немолодой сварщик с завода Щорса дядя Осип прибежал домой и сказал своей молоденькой жене Марье, чтобы она собиралась скорее, немедленно. Сам дядя Осип, среднего роста, скорее невысокий и плотный, с большими доверчивыми глазами и руками мастерового, в телогрейке и валенках. (Дело было в январе). Марья, быстрая и шустрая, готовая к любой работе, острая на язык, ничего не сказала, убрала свои тёмные, тяжёлые шелковистые косы под ещё бабушкин коричневый платок, закутала маленького Илю в самодельное лоскутное одеяльце и сказала, что готова.
Не знаю, где они в тот момент взяли невысокого, мохнатого упорного ослика (в нашем городке ослов отродясь никто не видел). И вся эта дружная компания: дядя Осип с Марьей, держащей на руках сопящего Илю, и серым спокойным осликом, который на себе тащил маленький коричневый чемодан, мешок с пелёнками и самым необходимым, а иногда и саму Марью с ребёнком, отправилась неизвестно куда. Говорили про Египет, но не очень-то верилось, чтобы из Клинцов и прям в Египет…
Нужно напомнить, что всё это происходило зимой, после крещения, морозы кусались, а они так и ушли неизвестно куда, непонятно от чего спасаясь. Ведь ничего не случилось ни в Клинцах, ни поблизости. Слухи, распущенные непонятно кем и для чего, оказались слухами и бредом. Но вот «бегство» было действительно.
Потом дядя Осип с семьёй вернулись в Клинцы, но уже без ослика. Тот, говорят, так и остался в Египте.   
                *
Но это будет зимой, а пока всё ещё лето. Долгое-долгое лето с дедушкиным садом, полным разных яблонь и яблок, смородины, слив,  вишен и цветов, пронизанным насквозь солнцем. Прохладная беседка за георгинами, у сарая живёт  большой, добрый овчаристый пёс Султан. На крыше голубятня с невероятными светлыми птицами, понимающими человеческий свист. Ими управляет всё тот же токарь-романтик дядя Лёва. Мура занимается огородом, цветами и ходит на работу лечить людей. На дедушке весь дом.
Санька на дедушку смотрит, открыв рот. Дедушка большой, сильный, курит «Беломор», говорит басом, поёт военные песни. Летом он по саду ходит в майке, руки мускулистые, рабочие, на плече и на ногах шрамы от ранений с войны. За домом дощатая кабинка душа с большой бочкой наверху.
Хорошо!
                *
Санька просто идёт по городу. Ему нравится Город, улицы и дома, нравится, как меняется город. Идёт и рассказывает себе, как будто для себя проводит экскурсию про дома, про палисадники, полные цветов, про дорожки вдоль домов и заборов и даже про одуванчики вдоль дорожек.
В основном, улицы в Городе прямые, но улица Богунского Полка извилистая, да и проходит по горкам и ухабам, что особенно нравится Саньке. Дома с кирпичной кладкой нижнего этажа и деревянным верхним. Это даже не второй этаж, а именно верхний. Сам дом оранжевый, а ставни радостно-голубые, рядом дом – нижний этаж побелен, а верхний светло-зелёный, с красными ставнями. И всё это разнообразие смотрится удивительно гармонично и сказочно красиво.
По улице, прямо по середине, и у домов на дорожках, спокойно роются в пыли, зарываются в пыль с радостью и удовольствием цветные и белые курицы под присмотром бдительных петухов. Кое-где свысока смотрят на всех на свете индюки, очень похожие на министров, что-то щиплют у заборов козы. Город живёт, разговаривает, кудахчет и блеет. Хорошо!
А перед домами кусты сирени и жасмина, окружённые, как звёздочками, мальвой и ещё какими-то разноцветами всех цветов и размеров.
Потом Санька проходит мимо странного, с закрытыми навсегда ставнями-окнами каменного здания непонятной архитектуры, и догадывается, что, скорее всего, когда-то это был храм. Только купола давно уже нет. Но вот за поворотом улицы издалека видна большая деревянная церковь.
Санька поворачивает направо, к центру. С левой стороны большой кирпичный дом с такой интересной кладкой, что можно стоять и разглядывать кирпичи, как занимательный кроссворд, шифрограмму из прошлого века. И Санька всё пытается разгадать эту головоломку красно-кирпичных камней и серых цементных полосок. Дом был построен так давно, что казался ровесником египетских пирамид.
Центр Города со сквером и памятником Ленину, окруженным сиренью, красивейшая на свете школа, в которой учится Санька, его школа, трёхэтажной громадой с колоннами смотрится главной на улице в этом месте.
Дальше дома, которые почему-то называют сталинскими. И снова вокруг маленькие домики, иногда вросшие в землю настолько, что проходя по тротуару, можно заглянуть в форточки, а твои ботинки будут на уровне подоконников, на которых, что бы ни случилось, всё стоят разноцветные радостные герани.
 В своих походах по городу Санька не просто изучает, но и мысленно рассказывает себе о том, что он увидел. Заводские ворота, из которых выезжают гружённые чем-то машины, куда заходит и откуда выходит множество серьёзных людей. Закрытая огромная каменная церковь, чьей-то причудливой волей превращенная в бассейн.
Санька засмотрелся на церковь и увидел, как из неё выходит высокий человек в военной форме, свернувший от ворот к скверу. Санька сразу побежал следом, догнал и перегнал этого человека, обернулся, посмотрел на него и, вздохнув, пошёл тихонько к дому.
                *
Закончился сентябрь, убраны последние яблоки, по ночам трава белая, в инее, наступает время квасить капусту. Много лет спустя, Санька увидел картину Николая Фешина «Капустница», и она напомнила ему по-особенному городок. Ощущением свежести, хруста, даже почувствовал он запах свежей капусты и то, как дружно они делали всё в тот далёкий день.
Просторный дедушкин дом. Комната, которую можно назвать и кухней. Санька стоит у дверей в зал, как называли светлую комнату, в которой принимали гостей, справа от него большая белёная русская печь. В центре прямоугольный обеденный стол, заваленный белыми и чуть зеленоватыми очищенными и помытыми кочанами.
Режут (шинкуют) капусту мама, мамина сестра Мура и её муж дядя Лёва, а дедушка мнёт нарезанное, смешивая всё в тазике с морковью, солью, иногда добавляя сахарного песка. Намятое в тазу относят в погреб и засыпают в большую деревянную бочку, подкладывая чищеные антоновские яблоки для аромата.
Вкуснейшие кочерыжки, которые все почему-то называли хряпками, можно грызть сколько угодно, всё равно все не сгрызёшь.
Постепенно бочка наполняется, всё в ней уплотняется могучими дедушкиными руками и прижимается круглой, по размеру бочки, крышкой, на которую в миске кладётся большой, красивый, чуть ли не прозрачный камень.
Дома всё подметается, прибирается, моется, догрызается.
Все усталые и довольные садятся за стол, накрытый чистой накрахмаленной скатертью. На стол ставится всё, что есть вкусного в доме. Дедушка выпивает «фронтовые» 50 грамм в прозрачной рюмке и закусывает килькой. Всё это как-то особенно вкусно, аппетитно, с удовольствием. И все принимаются за парящий ароматами борщ.
Хорошо-то как, Господи!   
               
                *
Но зима – это тоже очень хорошо! Санька носил папину военную зимнюю шапку, а когда собирался ходить на лыжах, то надевал великоватый ему папин свитер. У Саньки были взрослые, большие лыжи, тяжелые, но крепкие. Крепления были самые простые и надёжные: валенки вставляются в кожаную дужку, обычная резинка на пятку - и вперёд! Пробежать через город с лыжами в руках, перейти мостик на Солодовку, встать на лыжи, резинку на пятки - и покатил. Бегал Санька, бегал, а потом оказалось, что на уроках физкультуры на лыжах он не уступал никому.
А ещё можно закинуть за спину рюкзачок, в котором лежит кусок хлеба и маленький альбомчик с карандашом. И можно зарисовывать особо интересные заснеженные ёлки и сосны. Зачем нужно это делать, Санька не знал и об этом не задумывался. Просто рисовал и всё.
Уходить на лыжах можно было далеко, иногда по чьей – нибудь лыжне, иногда прокладывая свою лыжню. Нравилась ему и хорошая, ясная погода, и метель. Когда лыжню заметало и можно было только догадываться, что этот еле заметный след на снегу и есть та самая лыжня, по которой он бежал полчаса назад, но в другом направлении. Зимой рано смеркается, а бегать в сумеречном, а то и тёмном лесу зимой - это особое приключение. Что только не померещится в темноте! Хорошо!
Зимой интересно. Можно, гуляя, смотреть на фонари. Из черноты, как из глубины Вселенной, появляется светлая снежинка. Подлетая к свету ближе, она проявляется, ещё более светлеет, увеличивается. Потом начинает удаляться, темнеет и может пропасть совсем, а может и опуститься мягко к Саньке на руку. Её хочется рассмотреть и подумать о том, кто её такой сделал. И, главное, зачем. Может, для того, чтобы перед Санькой похвалиться своим умением лепить и сочинять.
Санька тоже так смог бы, наверное, только нужны всякие специальные инструменты. Нужно об этом подумать… Но холодно.
И Санька, глядя на снежинки, пошёл к дому. А потом заметил фигуру в военной шинели и заспешил, как всегда, догонять. Но потом понял, что этот военный не очень-то и высокий и слишком уж широкий. Спешить незачем и, он не спеша пошёл дальше.
Той же зимой как-то вечером Санька шёл по тихой улице и встретил трёх странно одетых мужчин, которые оживлённо, даже слишком оживлённо и восторженно разговаривали, показывая на небо руками. За плечами у них были рюкзаки, как солдатские сидоры.
Один из них, худой и длинный, кричал, размахивая руками, что нужно идти к Вифлеему, что звезда над Вифлеемом.
Санька тоже всмотрелся в небо, надеясь увидеть что-то очень необычное. Но звёзды были как звёзды. Какие-то поярче, другие помельче. Что такое Вифлеем, Санька не знал, где он находится не предполагал, поэтому спокойно пошёл домой.
Через неделю Санька вспомнил эту встречу и рассказал о ней дедушке, не забыв упомянуть Вифлеем. Дедушка удивился, переспросил, точно ли Санька запомнил про Вифлеем и попросил об этом никому не рассказывать. Кто его знает, что там такого произошло, в наших Клинцах, с Вифлеемом! Но возможность увидеть звезду над Вифлеемом из Клинцов долго ещё волновала Саньку.
                *
В школе тоже интересно. Смотришь на учительницу, слушаешь её, а потом как подумаешь: она ведь учила ещё твою маму! Это ж сколько ей должно быть лет? Лет сто, наверное.
Вот классная руководительница Мария Петровна, про неё мама рассказывала, что она пришла работать в школу совсем молоденькой после войны, где была медсестрой и вытащила с поля боя своего будущего мужа, а тогда просто раненого сержанта. Санька видел этого мужа, здоровый такой! Как это ей удалось, Санька не представлял. Может, так и думала, что он потом её мужем станет?
Директор Григорий Савельевич. Как он вёл уроки литературы! Санька слушал его, как будто читал интересную книжку, восторгаясь умением рассказывать, понять, разбираться во всём. Непонятно было, как он помнит так много всего, как мог к месту и свободно эту память использовать. Красота! А потом Санька прочитал, что их директор был участником штурма Берлина и награждён орденами.
А учителя истории Павла Самуиловича Санька как-то нарисовал в профиль. Уж больно этот профиль был интересным, запоминающимся и казался Саньке смешным. Хорошо, что этот рисунок никто не видел. А потом Санька увидел фотографию историка на стенде ветеранов Войны, где он - майор разведки и на фото весь в орденах.
Конечно, в то время ещё совсем немного лет прошло после окончания Войны. Воспоминания были свежи у людей, а коснулась она практически всех в Городке. Санька всё мечтал написать когда-нибудь о своих учителях – участниках Войны, но так пока и не собрался.
Ещё в школе Санька начал рисовать. Просто он рисовал и рисовал, не придавая этому легкомысленному занятию никакого особого значения. Потом в школу пришла новая учительница рисования, которая сказала на уроке, что открывается в школе кружок, на который Саньке нужно обязательно ходить. Отнёсся он к этому предложению с сомнением. Дело в том, что он пробовал уже посещать изостудию в Доме пионеров, но долго там не задержался. В новый кружок первое время ходило довольно много ребят, целый класс был занят. Через год их осталось трое, а потом Санька ходил один.
Брал у учительницы ключ от кладовки, доставал какие-нибудь гипсовые орнаменты и слепки, сам освещал их, как понимал, и рисовал до вечера. А на следующий день встречал учительницу, показывал ей свою работу, выслушивал советы и после уроков опять ставил свои постановки и рисовал дальше.
Зачем всё это было нужно делать, Санька не знал, становиться художником не собирался и ответа вопрос «зачем» не то, что не было, не было и такого вопроса.
Просто хотелось рисовать.
                *
Когда зима надоедала и, подходила к концу, нужно было торопить весну. По утрам Санька, по дороге в школу обязательно старался каблуками разбить лёд на лужах после ночных заморозков, не потому, что лёд плохой, а просто хотелось, чтобы этот лёд скорее растаял. Ведь весна!
И, начиная с первого марта, Санька каждый день трогал стенку на кухне, освещённую солнцем, чтобы почувствовать весеннее тепло. Он ждал и надеялся, что с каждым днём эта стенка будет становиться теплее и теплее.
И отказывался надевать зимнюю одежду весной из опасения, что эта одежда отпугнёт весну. Она подумает, что её не ждут, её, весну, предали, и уйдёт совсем.
А сам запах весны волновал почему-то, будоражил чем-то, вселял какие-то неясные мысли и безумные надежды.
С такими непонятными настроениями Санька шёл по улице Калинина, когда на углу с улицей Котовского встретил несколько человек, что-то обсуждавших. Люди как-то тесно окружили одного среднего роста, стройного взрослого, но не старого человека, и в чём-то его обвиняли. Говорили, обращаясь за советом к мужчине, внешне очень сильному и уверенному. Первый принялся оправдываться и сказал:
-Послушайте, пожалуйста, истина состоит в том…
Но тут сильный и уверенный как-то свысока и с издёвкой спросил:
- Ты знаешь, что есть истина?
Окружающие засмеялись, а Санька пошёл дальше.
Он шёл по улице, перепрыгивая через лужи, обгоняя прохожих. Потом заметил высокого военного впереди. Сердце странно дёрнулось, Санька заторопился, обогнал его, обернулся, заглянув в лицо, и пошёл дальше уже никуда не спеша.
                *
К тринадцати годам Санька стал расти. Резко. Всегда был худым, а тут при этой худобе, вытянулся ростом с дедушку, и худоба стала совсем неприличной. Тогда он решил меняться.
Дядя Лёва сделал ему гантели, в каком-то журнале он нашёл картинку с упражнениями для тех, кто решил стать красавцем, как красавец на той картинке. И Санька стал заниматься. А ещё он принялся бегать по утрам, а потом и по вечерам.
Бегать оказалось, это так здОрово! Ты бежишь, почти не касаясь дорожки, от дома на окраине через поле к маленькому сосновому лесочку на холме. В ясную погоду и в дождь, неважно, летом или осенью. Какие можно видеть небеса и дали! И тропинка стала знакомой до каждого поворота, травинки и камешка.
Как хорошо бежать, легко отталкиваясь от земли и как будто на мгновенье зависая в воздухе. Кажется, ещё чуть-чуть и можно научиться летать, как трепещущие в небесах жаворонки.
Это ощущение простора, полей, обрамлённых далёким лесом, которые неторопливо спускались от его холма, подтверждая, что Земля действительно круглая, светлых параллелепипедов домов далёкого Города, сливавшихся в одно пятно, вспоминалось Саньке всегда, когда говорилось о родной земле.
Постепенно расстояния увеличивались, и, если в первое время Санька еле-еле добирался до своего лесочка, то потом легко добегал до него, а потом туда и обратно, наматывая круги.
Как-то в выходной день поздней осенью Санька, добежав до сосен, решил немного углубиться в лес и увидел на первой же полянке густо теснящиеся шляпки маслят. Корзинки с собой, конечно же, не было, и он собрал грибы, сколько смог, в снятую с себя кофту, добежал с этим грузом до дома похвастаться урожаем.
Потом, выпив наскоро чай, за маслятами собрались все вместе с мамой и Людкой.
Такое количество маленьких, чудесных маслят Санька никогда в своей жизни больше не собирал. Чистили их потом всей семьёй три дня.
                *
А ещё Санька постоянно влюблялся. Постоянно. Попадая в любое новое сообщество, он сразу для себя выделял красавиц, красоток или просто хорошеньких и начинал ревностно отслеживать их. При этом сам стеснялся не то что заговорить с этими девочками, но и подойти к ним поближе.
А прикоснуться к девочке – это вообще святотатство, это то, что просто невозможно. Почему невозможно, Санька себя не спрашивал. Просто невозможно и всё, Иначе взорвёшься изнутри, погибнешь от внутреннего трепета. Девочки казались ему инопланетянами.
Санька не понимал, как они существуют в своих нечеловеческих телах, как при этом могут рассуждать, понимать других людей и решать математические задачи.
Девочки казались красивыми и привлекательными все и всегда. Ещё невероятным казалось, как вместо того, чтобы заниматься чем-то действительно важным, вроде математики, физики или рисунка, они тратят драгоценное время на заплетание косичек и завязывание бантиков, при этом всё-таки успевая решать задачи и разбирать химические формулы.
Этим чудесам Санька не перестанет удивляться всю свою жизнь.
Как-то тёплым вечером Санька, Женька и Галка с Наташей сидели на лавочке во дворе, когда к ним подошёл известный весельчак, балагур и краснобай дядя Паша, небольшого роста, худощавый, лысый, с трёхдневной щетиной, рубашка расстёгнута и видна впалая грудь, поросшая чёрными кудряшками.
Дядя Паша встал перед сидящими подростками и громко и внятно не сказал, а прямо произнёс:
- Вот вы тут сидите, а понимаете ли вы, что, если вы знаете все тайны и имеете всякие познания и всю веру, так что можете и горы передвигать, а не имеете любви - то вы ничто. Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; любовь из них больше. Я бы сказал, наиважнейшая!
И пошёл дядя Паша дальше со двора на улицу. А ребята ещё долго сидели тихо, пытаясь осмыслить услышанное.
Вот прошло много лет, а Санька до сих пор считает, что прав был дядя Паша: любовь действительно главная в жизни. По крайней мере, в его жизни. Тут и спорить не о чём. Иначе почему бы сердцу стучать так каждый раз, когда достаточно даже не взгляда, даже не мысли, а так, непонятно чего, а уже волнуешься.
Волнуешься, когда просто видишь цветение ромашковых, маковых и васильковых полян, простых бревенчатых деревень Русского Севера или цветных домиков средней полосы, архитектурные мелодии монастырей и кремлей, берёзовые рощи Урала или нежнейшие переливы цвета белых ночей. В любви не обязательно признаваться, хотя иногда очень хочется, но она, любовь, всегда чувствуется. Хорошо! Везде хорошо!
И город его детства стал местом воспитания чувств.
Возвращаясь в него уже не совсем молодым и совсем не молодым, Санька ловит себя на том, что на улицах ищет взглядом своих одноклассников, друзей детства не среди своих ровесников, а среди детей и подростков. Как будто, если они не встречались эти годы, то они и не изменились, и годы не имели над ними силы.
Хотя кто знает, может, и такое бывает, ведь любовь творит чудеса.