Козёл и Стерва

Положа руку на сердце, они друг друга стоили.

…Первые пару лет своей жизни он не делил своих сверстников (а может, и не только сверстников) по половому признаку. Для него все эти карапузы были одинаково сопливыми, сопящими или ревущими существами, мало чем отличающимися от него самого.

Впервые он осознал, что на белом свете есть не только такие, как он, но и какие-то другие, «неправильные», дети, когда, начав ходить в детский сад, волею судьбы, физиологии и воспитательницы Алевтины Станиславовны оказался на соседних горшках с живущей в одном с ним доме Маринкой. Увиденное не только потрясло его до глубины души, но и пробудило непреодолимую тягу к исследованию самого загадочного существа на Земле – Женщины.

Примерно до пяти или шести годочков он был всецело увлечён изучением девичьих организмов – косичками и бантиками, капризными губками и почему-то не мосластыми ножками, лукавыми глазками и круглыми попками. Правда, с попками получалось как-то не очень, а уж после того, как лучшая подружка Риточка звезданула ему по башке ведёрком с песком да ещё и наябедничала воспитательнице: «А Вовка в нехорошее лезет!», он решил и вовсе отложить эту часть научных исследований до лучших времён.

Потом был период, когда девочки воспринимались им существующим отдельно и совершенно не нужным ему явлением, таким же, как растущая во дворе берёза, греющаяся на солнышке кошка или свежевыкрашенный школьный забор. Он воспринимал прекрасных соплеменниц как что-то потустороннее и даже опасное, от которого надо бы держаться подальше – ведь не будешь же тискать бездомную кошку, рискуя лишиться глаз, или лезть через только что покрашенный забор, если не хочешь безнадёжно испортить штаны?

А вот лет с шестнадцати… Лет с шестнадцати он начал отыгрываться и за Риточкино ведёрко, и за страх  перед «потискать кошку», и за нерешительность, за скованность языка, за жар в висках, за горящие щёки. Он вернулся к изучению женщин.

День за днём, месяц за месяцем, год за годом он оттачивал мастерство обольщения – вовремя горько вздохнуть, добавить в голос хрипотцы якобы пересохшего горла, сверкнуть будто бы украдкой тоскливым (восхищённым, страдающим, влюблённым – в зависимости от ситуации) взглядом, прикоснуться выверенно робким, просчитанно нечаянным движением, обволакивать словами (стихами, байками, «умными» рассуждениями, когда нужно – неуклюжими, со «случайными» оговорками, с «неловким» запинанием, при необходимости – льющимися бурным потоком, туманящими разум). Он выведывал самые сокровенные девичьи желания, наблюдал за их реакцией, изучал «язык» их жестов. Он выбирал себе «жертву» и пускал в ход всё своё умение, чтобы добиться своего (отнюдь не физической близости, которая коли  получится – прекрасно, а нет – так на «нет» и суда нет) – услышать от неё «люблю». Бывало, что у него ничего не получалось (и не так уж редко, особенно, когда он действительно влюблялся), хотя чаще ему удавалось «додавить» девчонку и услышать заветное слово. А после этого…

А после этого она становилась ему не интересна, он рвал отношения равнодушно и безжалостно, и уходил, слыша вслед ненавидящее : «Козёл!!!». И ведь не поспоришь…

…Она  играла мальчиками (юношами, мужчинами) как с мячиками (куклами, котятами) чуть ли не с самого своего рождения. Она «водила их на поводке», позволяя им себя любить, дарить ей подарки, исполнять её капризы.

Так было с отцом и обоими её дедами, которые в ней души не чаяли.
Так было с одноклассниками, квасившими друг другу носы в борьбе за право нести её портфель.
Так было с однокурсниками, которым она благосклонно разрешала дать ей списать сделанное задание по ненавистному (чёрт ногу сломает!) сопромату или написать за неё курсовую по не менее ненавистному (кто же может выдержать эту галиматью?) диамату.
Так было с коллегами по работе, которые при встрече с ней подтягивали животы, глотали слюни и выстраивались в очередь, чтобы пригласить её в кафе-мороженое (а на большее она соглашалась крайне редко).
Сослуживицы, среди которых было много обаятельных и привлекательных, тихо её ненавидели, старались устроить всякие мелкие (а иногда и не очень) пакости, распускали сплетни, зло шушукаясь на лестничной площадке, превращённой в курилку.

Она не была писаной красавицей, не обладала кукольным личиком и умопомрачительными формами, но лучистый (а при необходимости – шальной) взгляд, играющая на губах дарящая надежду улыбка, хрипловатый затягивающий в омут смех, вовремя блеснувшая слеза, отточенные движения и слова на грани падения во все пропасти мира делали из окружающих её мужчин (в том числе солидных и женатых) обалдевших от счастья щенков, радостно виляющих хвостиками при виде любимой хозяйки с миской собачьих вкусняшек в руках.
Периодически ей предлагали волшебную жизнь (в том числе женатые и солидные), обещали золотые горы, молочные реки и кисельные берега, на что она благосклонно кивала, загадочно улыбалась, ласково поглаживала соискателя по рукаву и тихонько говорила своим чуть хрипловатым грудным голосом: «Ну что Вы, мой хороший? Ну зачем эти глупости?»…
И уходила, не оглядываясь, оставив незадачливого ухажёра с чувством вернувшегося в далёкое детство прилюдно описавшегося мальчугана. И слыша вслед иногда злобно-шипящее, но чаще всё-таки восторженное: «Стерва!!!»

…Они встретились совершенно случайно, на вечеринке у какого-то общего знакомого их знакомых. «Чучело», - подумала она, скользнув по нему равнодушным взглядом. «Ломака», - вынес он вердикт, оглядев её снизу доверху…

…Гости на золотой свадьбе веселились, пели и пили. А «молодожёны» сидели, легко касаясь друг друга, поминутно взглядывая друг другу в сияющие, совсем не старческие глаза, и, чуть заметно улыбаясь, шептали одними губами: «Люблю… Люблю… Люблю…»