Не знаю, живы ли рельсы, но вчера...

Не знаю, живы ли рельсы, но вчера они стали стеной
Такой нерушимой, что страшно представить восстанье рабов,
Когда б отказались строить. И эта стена со мной
Гуляет теперь везде, не теряя извёстки с боков.
Вечер недавно был пьян, представлял собой завах отравы,
Читал переписки чужие, темнел, электричество сбив.
Я был однажды любим, я жил под покровом державы,
Оставался спокойным вполне, иногда становился красив.
Я стоял под жёлтым окном, обжигал свои пальцы, наземь
Сплёвывал признаки дня, потерял дар печатать без
Разрешенья. И между злостью казалось - свечу загасим,
И пожар состояться не сможет, но надолго огонь не исчез.
Я бродил там, где были качели, что сегодня, как гильотина,
Целовал каждый прутик в сквере, ибо всё они наблюдали,
Напрягали бутоны, услышав: "Ты последняя мразь! Ты скотина!"
Теперь здесь растут цветы, и лишь слышно, как крутят педали.
Штурмовал магазин, брал розы, второпях на шипы наткнувшись,
Эта боль заливалась хохотом, ибо слабость её очень скрытна.
Изучил весь общественный транспорт, не боялся плутать, вернувшись,
На заборе письмо царапал. И сейчас там... Отсюда не видно.
Я смириться готов со многим, в семнадцатой комнате можно
Дать волю жестокой скромности, и мышцам всего языка.
Надеюсь, что опыт получен, и следов появленье не ложно,
И уши, завившись трижды, и впрямь уловили "Пока!"