Пан и Сиринга

Кому-то суждено быть статным мужем.
Со мной сыграли злую шутку боги:
Уродливый, рогатый, козлоногий,
В сердцах рождал неодолимый ужас!

И, сам себя стыдясь и презирая,
Бродил я в диких рощах кипарисов
И прятался в пещерах, словно крыса,
Чтоб не нашла меня душа живая.
Так жил я без любви и состраданья,
Не видя красок, чужд дневному свету.
Поверив в то, что мой удел – лишь беды,
Платил слепой тоске веками дань я.

Но то, что живо, мёртвым быть не может!
Во всём есть дух, душа, и смысл, и разум:
И в звёздах, еле различимых глазом,
В ростках плюща, что обвивает ложе,
В цветах оливы, в птицах, рыбах, людях,
И в червячке, что бабочкою станет,
И даже в страшном козлоногом Пане…
Душа лишь ждёт, когда её разбудят.

Нет, я не ждал, а просто шёл напиться.
У края рощи тёк, звеня волнами,
Прохладный Ладон. Вдруг за камышами
Запели… Песня к небу взмыла птицей –
Волшебной, нежной, сказочно-прелестной!
Она то разливалась, то стихала.
В груди всё сжалось и затрепетало,
А сердцу почему-то стало тесно…

И, позабыв про то, как я уродлив,
Я захотел взглянуть на ту, что пела.
Раздвинув камыши, увидел деву!
Один лишь шаг, один лишь миг – я подле
Прекраснейшей из нимф – моей Сиринги!
Белей слоновой кости грудь и плечи,
Взгляд синих глаз прозрачен и беспечен,
А стан подобен тоненькой тростинке.

Я руки протянул к изгибу стана,
«Люблю!» - само собой родилось слово,
«Люблю, люблю!» - глупец, воскликнул снова!
Она, увидев страшный облик Пана,
Рванулась, рук моих разжав оковы,
Молитву обратив к речным наядам…
О горе! Сирингу услышал Ладон.
Нет нимфы! Только кустик тростниковый…

За что я так наказан? Смеха ради?
Из тростника я чудо-флейту сделал,
Чтоб в ней звенела, плакала и пела
Мелодия любви к моей дриаде.