Бедуин в Майкопе

Накормило небо злостью
и ударило в лицо.
На краю дороги горстью -
прах истлевших мертвецов.

В пленном зареве рассвета
на истертом сундуке,
глядя в пыль дороги гретой
дед сидит с клюкой в руке.

Черный, в шмотьях бедуина,
чуждый, как в глазу бельмо,
он из старого кувшина
провалился через дно.

Не в Медине, а в Майкопе
обозначился колдун.
Чётки замерли на стопе,
он бормочет через шум.

По дороге мечут фуры
оголтелым стадом прут.
Но мекканской песней суры
маревом реальность гнут.

Дед склонился угомонный
над раздавленным орлом.
Птицы остов умерщвленный,
вихрем гнавшей напролом.

Изваянием сутулым
он стенает и поёт,
ищет вкруг прищуром смуглым
искру, что вела в полёт.

Зеркальцем в траве сверкнула
птицы павшая душа.
И клюка туда скакнула
и схватила малыша.

Пыль и прах слепились глиной -
оболочку создал тот,
кто прозрачной тенью длинной
небо держит за шкибот.

Слабый шорох крыл широких,
голем глаз живой скосил.
- Мой хозяин, вести плохи,
я неверных упустил!

Воин встань! Здесь нет упрёка.
Твой продолжится поход. 
Голос сильный, но далёкий:
на борьбу Аллах зовёт!

Ветра вдруг порыв визгливый
затуманил киноряд.
Персонажи все поплыли,
удалились в Эль-Рияд. 

Скрылись призраки, умолкли.
Я очнулся и прозрел.
Новостей худых колонки
мой разрушили предел.