И побежал

И - побежал.

Я сидел на старом диване в старом доме знакомого мне поэта и в очередной раз слушал излияния этой гордой и раненной души. Напившись, как следует, коньяка, этот немолодой уже, но совершенно не повзрослевший мужчина в буквальном смысле - бесновался, угрожая проклятиями всем вокруг, и небу, и земле, и даже тем, кого и называть то страшно. Красное лицо, всклоченные седые волосы, бешеные глаза и бутылка коньяка с пепси-колой, такую картину я наблюдаю периодически, являясь единственным слушателем этого безумца, единственным, как он в своём ослеплении считает - разделяет его мысли. Не скажу, что я их, эти его мысли разделяю, но однако скажу, что в первой половине монолога, пока ещё мозг поэта способен управлять речью, он бывает небезинтересен. Даже такому цинику и уставшему русскому мужику, как я.
Начинал поэт всегда одинаково:
-не понимают, они ничего не понимают, - полупришептывал он, ходя в волнении по своей зеркальной, украшенной рапирами и чеканками, комнате.
-Не понимают. Не понимают. Не понимают, - шипел он, выкручивая и ломая собственные руки. Однако, наливая поэту его очередные двадцать грамм, руки его не подводили, не тряслись, а даже выказывали некоторое изящество. Пока они его не подводят, его руки, подумал я. Сейчас начнётся самое интересное. Самые интересные минут сорок... Час... Потом будет вой, плачь и сопли. Или - злость. Как повезёт. Я приготовился слушать.  Но зная, что это "не понимают", он может бормотать весь вечер, я задал обычный вопрос нашей партии. Так разыгрываются шахматисты. С известных, но необходимых ходов.

-чего они не понимают на этот раз? - спросил я и откинулся на заготовленные подушки. Поэт таки заботился обо мне и приволок на диван ворох подушек. Я ощутил себя блаженным учеником мудрого древнего грека и улыбнулся про себя. Моя рюмка с коньяком и шоколад расположились на табуретке рядом. Этой рюмки мне хватит. Мочить губы.

-Не понимают они, не понимают, - уже взвыл поэт. Не понимают того, что уже ясно поняли и доказательно установили даже физики! Физики! Наблюдающие мёртвую материю, а не живую душу человеческую! Они обнаружили то, что давно уже надо понимать всем и каждому, кто берётся за эту игру. Игру со словом. Они установили, что на определенных тонких уровнях, поведение материи зависит от наличия наблюдателя!

Здесь надо немного пояснить. Я никогда не знал, да и не задавал ни ему, ни себе этот вопрос - кто такие эти они. Это становилось ясно или в середине монолога, или оставалось тайной навсегда. Это мог быть кто угодно. От окружавших его, поэта, людей, до самого Господа со всем воинством ангельским. Всё это были - "они". Сейчас поэт, судя по всему, бесновался таки по поводу людей.

-Ну хорошо, - сказал я, - не понимают, ну и пусть. Ты то - понимаешь. Ну и - радуйся.
-Как это, как это что! А как же мне писать, как читать, если никто не наблюдает! Я же должен изменяться! Я должен в зависимости от этих наблюдателей изменять своё творчество! Да зачем Господу Богу понадобилось бы создавать Землю! Создавать эту красоту, если не создавать тут же наблюдающих человеков! Красота без смотрящего и способного оценить - не красота! Это такая же красота, как ледяной вонючий метеорит, летящий в бездонном космосе нафиг, к чёрту на куличики, никому не нужный и истекающий сосульками слёз от своего пустопорожнего одиночества! При отсутствии наблюдателя разницы в красоте между метеоритом и лилией полевой - нет никакой! Хоть ты понимаешь это? - он выпустил на меня свои беспокойные глаза, и я заспешил несколько раз утвердительно потрясти головой.
Убедившись в моей внимательности, поэт подошёл к своему, заваленному распечатка и стихов, грамотами, бумажками без названия и назначения, столу, где так же совсем к месту приютились коньяк с пепси, и налил себе ещё. Руки не дрожали. И я, увидев, что затравка первого акта этой комедии проходит вполне успешно и с его, и с моей точек зрения, в который раз подумал о том, что этот поэт - больной поэт. Ему ничего не стоит сравнить себя с богом,  ангелом, бесом, императором всего мира, да даже с самим Пушкиным А.С., наконец. Но правда тут же он может сравнить себя и с козявкой, и с куском дерьма, и с кошачьей блевотиной, но однако его такие сравнения, меня иногда пугали... Уж не заносит ли его? Моего друга? Игры такие - опасные. Для собственной психики - в первую очередь. Впрочем, вспомнив, как всегда Державинское "Я царь, я раб, я червь, я бог", я успокоился немного. Но - не много. Потому что не думаю, чтобы Гавриила Романович воспринимал эти слова буквально. Но даже и если и буквально, Но ведь всё равно не с такой страстной уверенностью, как этот одержимый.
-Так вот, - хлебнув свои двадцать капель, мой несчастный друг продолжил уже спокойней, - так вот, мне, постольку, поскольку я смею называть себя этим великим словом - поэт, тоже нужен наблюдатель. Но ведь не простой наблюдатель. Меняют поведение материи на тонких уровнях тоже не простые наблюдатели. Это всё учёные. Это не просто люди с улицы. Для поэзии, слава богу, учится особо не обязательно. Любой прохожий поймёт поэта, если он имеет душу. Душу! - опять заорал он, - душу, способную увидеть, как пляшет материя стихотворения на тонких уровнях. Как звуки рождают слова, а сочетания слов - смыслы. Как бьётся пойманная в сети рыба - рифма, пытаясь выскользнуть, убежать. И как таки - убегает! Как рождается великий смысл из сочленения трёх обычных по одиночке слов! Как изнемогает поэт, как генератор высокого тока, неся это напряжение в воздух! В космос!! В небеса!!! - он задрал руки и голову к своему растрескавшемуся потолку и я понял, что он его не видит. Он был прекрасен.
-Что то ты много требуешь от обычного прохожего, - усмехнулся я, - а может ты просто бездарен? Не интересен? Вот и всё.
Я не пишу стихов. Поэтому не боюсь так говорить поэту. Не считая меня конкурентом, он позволяет мне самые крутые выражения о его творчестве. Однако, как я знаю с его же слов, это совсем не так с теми, кто пишет. Там он орёт и даже и до скандалов. Впрочем, внимания на эти мои слова никакого обращено не было.
-Понял! Понял, - подпрыгнул поэт и полез в ворох своих бумаг. Покопавшись не долго, он вынул одну и вглядываясь в мои глаза, прочёл:

Пустота в разных формах летит в никуда.
Рождается единица.
Которой родиться нельзя никогда.
Вот физика - веселится.
И я, как дурак, веселюсь вместе с ней.
Попробуй ка не веселиться.
Ведь я - пустота, что ко мне ни пришей.
И тоже пытаюсь - родиться.
Вот! - заорал он, - вот! Не было никакой Земли, никакого Космоса, никакой материи, пока не пали Адам и Ева! Не было! Не было наблюдателя! Понял?! И я не рожусь. Не рожусь. Не рожусь.
Признаться я ничего не понял, кроме того, что мой страшноватый друг пьёт по видимому уже второй день. Так вдруг он резко опьянел. По видимому, он пил вчера и всю ночь. Днём спал немного и отошёл, а проснувшись, вызвонил меня, чтобы поведать вот то самое, что он поведал. Он вдруг стал угрюм, глаза потеряли блеск. Как будь то обессилев, почти упал на свой ковёр, однако, сел уверенно и вполне прилично, скрестив ноги.
-Не рожусь, не рожусь, - бормотал он.
Такое уже бывало. И я знал, что делать. Оставив его на его месте, я прошел на кухню, где обнаружил в холодильнике несколько яиц, и приготовил яичницу. Когда я вернулся в комнату, то увидел, что этот алкаш от поэзии пьёт очередные свои двадцать капель. Очевидно, чтобы взбодриться и продолжить. Но в мои планы это не входило. Да и он сам, видимо - вымотался. Без наблюдателей. Двухдневный одиночный запой. Что ж... Когда - то бывало и со мной. Мы пошли на кухню, где я налил своему несчастному другу сразу пол стакана и заставил съесть всю тарелку. На своих двадцати граммах с пепси, кофе и сигаретами, он мог вполне продержаться ещё ночь. Или сдохнуть уже, наконец, от остановки сердца. А теперь я отвёл его в кровать, накидал сверху одеял, и пошел на кухню. Думать.

2.Она.

Она. Так я назвал эту главу. Но это не правильно. Они. Так правильно. Итак - мои женщины. Во первых, конечно, жена. Моя многолетняя супруга, испытанная на самых разных извивах и виражах дурацкой моей дурацкой судьбы, женщина. 
"... И наши руки уже давно в одну срослись,
Так долго трётся кисть о кисть, что стал сустав,
И мы не знаем, где чья рука и где чья жизнь..."

Чёртов поэт, который никогда и никого в супруги не позовёт, таки попадает иногда в самое яблочко. Действительно, отделить её от себя можно только с помощью операции. Операции по удалению жизненно важного органа. С соответствующими последствиями. Можно, конечно... Только опасно - смертельно. И для неё тоже, надо сказать. Не знаю почему, но не смотря ни на что, я уверен, что она меня даже - нет, не любит, а просто вросла в меня, как я - в неё. Всеми корнями и корешками, до самых капилляров. Впрочем, может быть, я и ошибаюсь. Мужчины частенько ошибаются в своих самых близких женщинах. Жестоко иногда ошибаются... И - платят. И - плачут. Хочется верить, что я всё таки - нет. Не ошибаюсь. А что мне лучше? Ошибаться или нет? Но похоронит меня, конечно, она. Больше некому. И похоронит и даже, может быть, оплачет. Если я не предам. А я не предам?
Любовница. Да. У меня есть любовница. Которая меня вроде любит. А я её вроде нет. Известная история... Не интересная история...
И есть Она. Та, которую я решил забыть. Забыть сегодня. Забыть сейчас. Та, которую люблю я. Но любит ли она меня? Не знаю. Сейчас она самая желанная для меня на Земле женщина. Женщина, которая сказала мне, что любовница - это слишком дёшево для неё. Что она стоит гораздо, гораздо больше, чем просто любовница. Но даже если и жизнь. Эта бабская, несчастная своим терпением и постоянным приноравливаниям к мужским закидонам, жизнь, таки заставит её пойти в любовницы, то на содержание - царское. Что ж. Согласен. В чём её упрекать... Я бы и сам пошел на царское содержание. Достало безденежье. Просто - достало. Как сейчас, вижу её перед собой. Постоянно вижу. Когда она уходила в прошлый раз от меня по улице, я думал - порвусь. Часть меня бежала ей в след. Большая часть. БОльшая часть меня.
Как там писал этот олух:

От мыслей о тебе,
Бывает - задыхаюсь.
Мне кажется ещё
Чуть-чуть
И сердца стук
Замрёт в груди моей.
И сердце, отрываясь,
Перелетит к тебе,
В тепло лучистых рук...

Да уж. Так влюбиться в таком стояросовом возрасте - не годится. О, сам стихами заговорил... Чур меня. Чур. Кошмар какой то. Пожар лесной. Сколько раз, сколько раз после встречи с ней я зарекался... Больше - ни-ни. Больше - никогда. Что ж это такое ... Встреча. Бессонная ночь. Бессонная ночь. Бессонная ночь. Дела, дела, дела. Встреча. Бессонная ночь. Бесон... но...
Нет у тебя денег на королев! Нетути! Забудь. Есть с кем время проводить, вот и проводи. Или другую найди. Только попроще. Фантазёр. Придурок. Забыть. Забыть.
И всё таки, как она улыбается... Как говорит... Как двигается... Смотрел бы и смотрел. Безотрывно. Сутками. Увидеть бы её спящей...  Хоть раз. Разок. Хоть одним глазком. Хоть в щёлочку. А самое главное...
Самое главное:

"Последняя любовь.

Рассказ посвящается
моему другу, тёзке и
вечному слушателю -
Сергею.

Скажите, люди добрые, она, эта последняя любовь, заканчивается когда нибудь, или ещё длится? Для чего я вот сейчас пишу эти строки? Чтобы закончить? Чтобы продлить?
Не знаю. Знаю одно. Больше ни-ни. Больше я любить не собираюсь. Всё! Хватит! Ставлю два бильярдных шара против хвоста дохлой крысы, никто из вас, благородные дамы, ни за что и никогда не впутает меня в эту авантюру.
Она была - девчонкой. Впрочем, почему была, она и сейчас - есть. Просто в момент нашей встречи, ей, даме, скажем так, уже взросленькой, было лет пятнадцать. Сейчас то уже нет... С мукой, тоской, жалостью, да и злорадством, что уж там говорить, думаю, что я добавил таки ей две-три морщинки. Любовь - зла.
А длилось всё меньше, чем пол года. Так... Пару-тройку месяцев. Любовь поэтов... Встреча комет. Взрыв! Страх и трепет - иииии... Пустота. Космос. Безбрежность. Но красота то какая. Небо глубокое... Как её взгляд. Гладкий, чистый и совсем не прямой. Взгляд, который я никогда не забуду. А может и - забуду! Сейчас напишу и - забуду! Специально, чтобы она прочла и знала, я - забыл. Это будет моя месть. Мужики ведь так мстят. Весь любовный Иван Бунин - нескончаемая месть кому- то. Одной. Или - всем. Или всем в одной. Решит, например, мужчина отомстить женщине за его неоцененную любовь, естественно. Как мстить любимой? Кто попроще - верёвку на шею, да и дело с концом. "Разбежавшись прыгнуть со скалы... Вот я был и вот меня не стало ..." Эх. КиШ. С ума сойти, как точно. Ну вот. Кто попроще, да порешительней - так. А кто нет - эдак. Сядет в уголок, почешет репу, да кааак двинет "В поисках утраченного времени" - ахнете! Ну любился бы там, в своей Франции, да любился. Благо времени было - навалом. Ан - нет. Обязательно пять томов. Не меньше.
Вот и я - туда же. По исхоженным дорожкам. Мужики метят в одну из двух целей, когда мстят. Одна - вернуть таки. Если есть такая возможность. Хотя бы эта возможность и составляла вероятность с которой из апельсина можно сделать ракету, всё равно. Ну а если не получится, то хоть показать, вишь я какой! Ля-ля-ля. Ля-ля-ля. Лапочка. А - не твой! Не надейся! Не твой! Досадить. Раз вернуть не получается. А вторая - отрефлексировать и - забыть. Благо, любовь не шашлык. Без неё можно как ни будь. Особенно, если интересует в основном вишенка на торте, а не сам торт. С чем согласится, конечно, можно. Сам торт и большой, и сильно сладкий, и - портит нервы, что потолстеешь. А вишенка - хлоп, да и пошел дальше. А торт пускай кто-нибудь другой лопает.
С какой же целью копычу я? Не знаю.
Она не классическая красавица, но невероятно красива. Как красива - жизнь. Она - сама жизнь. Буйная, щедрая, естественная и - жёсткая. И - разная. Она безумно разная. Наверное это меня и поразило и сразило, загубило-погубило. При каждой встрече надо было очень внимательно наблюдать, кто перед тобой сегодня. От возраста до профессии, от образования, до жизненного опыта. Ошибка каралась недоуменным взглядом. Недоуменный взгляд, если продолжаешь тупить, переходил в - мне некогда, я пошла. Очень быстро. Мигом. Я был бы счастлив, будь я её мужем. Каждый день я имел бы другую. И каждую ночь. Но я не её муж.
Сейчас, стоя уже над нашей схваткой, мне кажется, что я просто заигрался. Здесь. Под этим небом, рядом с этим безумным морем,  где воды вверху и воды внизу, и не возможно не верить. Где душа наполнена и переполнена пространством, а время почти видимо, и его можно мять и месить полными пригоршнями. И кажется, что Земля вместо сердца, крутится у тебя внутри. И ты понимаешь всё - всё... Кажется, что заигрался. Только не стоит идти в кровать. Только не ложится. Всё равно не заснёшь.
Реальность, данная в ощущениях .. А ощущения, данные в реальности, не хотели? Постмодернисты. Что больней - удар лбом о твёрдый предмет, или удар сердцем о мягкую женщину? Разумом не меряют. Болью меряют. Сразу - понятно. Боль отрицать не возможно.
Наши ресницы мокры от дождя.
Мы стоим под ним.
Всё.
Как же был прав Пушкин, Александр, что не интересовался женским умом. Он был настолько переполнен своим собственным, что во всём "предмете", его интересовали только ножки. Правда и поплатился же он за это ... Но не суть. Интересуетесь ножками, господа! Не надо ум. Я же, к своему несчастью, с трудом переношу глупых женщин. Буквально, разворачиваю их домой прямо возле кровати. Почему, интересно? Наверное потому, что я извращенец и обладать в смысле... В общем, во всех смыслах, мне хочется именно человеком. Не зайкой, не рыбкой, не киской... Человеком. Ох и поплатился же я за это.
Ведь она - умна.
Мы встретились в баре на музыкально - поэтической тусовке. Мы познакомились. Мы списались. Мы оба - поэты. А поэты - самые потерянные существа этого мира. Они всё время ищут друг друга. Общаясь шифрами, они ищут, кто бы их расшифровал. Понял.
Сначала я просто интересовался ей, как живым феноменом. Ох как мне хотелось рассказать ей всё - привсё. Но не меньше ведь хотелось и слушать.
А потом...
-Я уже начал в тебя чуть-чуть влюбляться, можно?
-А разве спрашивают разрешения на любовь?
Что у нас с ней было? Да ничего не было. Если бы... Если бы... Одни только "если бы" остались от того, чего не было. Полусны, полусказки, полубред, полуфантазии...
И замороженное, уставшее, исколотое сердце. Она - это я. Она унесла меня с собой и возвращаться я не хочу.
Это было возле моря. Было холодно и я говорил, что если случится это - вот то, что случилось, то случится именно это. Я спросил, хочешь ли ты этого?
Она ответила - нет.
Она всегда мне отвечала - нет.
А я взял, да и унёс её с собой.
Любовь поэтов - это столкновение двух комет в пустом космосе. Взрыв, всплеск, вспышка иииии... Пустота. Холод.
Тайна ."

Так писал мой друг о своей не сбывшейся мечте. Вот он храпит сейчас у себя в комнате. Храпит. Носовая перегородка у него одна срослась. И - храпит. А узнал, когда учился на водолаза и не смог нормально продуться на глубине. И сильно, до спазмов, заболела голова. Ну какой из тебя водолаз, дурень? А вот пишешь ты хорошо, наверное. Этот рассказ он посвятил мне. Когда узнал, что я иду его тропой. В никуда. Дал с начала почитать. Мне очень понравилось. Я попросил его подарить мне экземпляр. Он распечатал, подписал и подарил, сказав странные слова: ты счастлив, дурень.
Что он имел в виду? Какое тут счастье? Интересно, где теперь она - та, которую любил он. И где теперь та, которую люблю я?
Он говорит, что благополучно забыл эту свою дурь. Забыл и занялся поэзией. Что ему ничего не нужно, никого он не любит и любить не собирается. Что это только мешает думать о том, о чем должен думать поэт. И ругает Пушкина, своего любимого. Что не дорос. До небес. Взял, да стрелялся. Хотя знал. Наверняка - знал. Из-за "пары женских ног" стрелялся. Только я ему не верю. Пушкину он завидует, а её до сих пор не забыл. Хоть и не показывает виду. Хоть и храбрится. И - пьёт.
А что же я?
Что мне делать то?
Забыть, забыть, забыть...
Или ...
Когда мы разговаривали с моим другом об этом, то, поясняя ему ситуацию, подобную его собственной, правда с небольшими нюансами, я его спросил, что бы он сделал на моем месте?
-А как ты втюхался?
-Да, знаешь, это похоже на наше коварное морское течение, там, за Широкой балкой. Многих оно погубило. Бывает человек купается на матрасе. Или ловит с вёсельной лодки рыбу. Ну и периодически смотрит на берег. И кажется, что берег рядом. Тут же, где и всегда. На море штиль, гладь. Ни ветерка, ни волны. Ничего не может случится. И человек дальше занимается своими делами. Отдыхает. Но вот, стоит ему увлечься, забыть посмотреть на берег раз, другой, и он с ужасом обнаруживает через какой ни-будь час, что берег уже превратился в узкую полоску. Что до него на матрасе точно не догрести... Он, конечно, гребёт... Но везло здесь не всем. Вот так же и я. С начала было просто интересно говорить. Ну - общаться. Прогуляться. А потом... Потом наступила наркотическая зависимость от неё. А главное, я прямо чувствую, ощущаю, что возле неё я молодею. Растут крылья. Всё кажется легко достижимо. Эйфория и уверенность в себе.
-А она что?
-А она сказала то, что сказала,- в любовницы не пойду.
-А ты что?
-А что я? Жену не бросишь.
И тут он как заорёт,- дурак! Такие женщины встречаются раз в жизни! Женщины, способные окрылять! Бросай всё! Беги к ней! Беги! Жалеть будешь потом всю жизнь!
И даже - бросил в меня карандаш.
Так я понял, что он совсем не забыл ту свою поэтессу. Совсем - совсем не забыл. И - вспоминает. И - мучается. И - не спит. И - пьёт.

3. Я и город.
Лучшему городу мира, приличествует, конечно, лучшее время года - осень. Только осенью можно ощутить всю неповторимую прелесть моего Новороссийска. Это просто сказка. Там, в своём сердце, на улице Советов, Ида по аллее ясной погодой, высматривая Солнце через разноцветные листья, которые окрашивают всё в свой красно-желтый оттенок, ощущаешь себя в кусочке сказки. Или на дне какого то чудо - озера. И автомобили кажутся рыбами. И люди кажутся тритонами. К стати, в это время на Советов вы не встретите хмурых людей. Все улыбаются. И городу, и осени, и - вам. Как там наш поэт:
"... И парк горит,
Согретый, разноцветный.
И в небесах - полуденная синь..."
Да. Поэт звонил мне сегодня. Спрашивал, как дела. Я ушел тогда, убедившись, что он заснул крепко и выспится, наконец. И ушёл домой. Я - моряк дальнего плавания и у меня отпуск. Пустой в этот раз отпуск. Я не работаю. Разленился. Не делаю ничего. Я - думаю. Вот и сейчас вышел дышать городом и думать. Лавочка. На солнечной стороне, конечно. Потому - пустая. Ладно. Поищем другую. Как всё таки сладко ощущать себя свободным и никому не нужным. И как всё таки горько ощущать себя свободным и не нужным - никому. Под башмаками разноцветная плитка с разноцветными бликами и тенями, а вокруг - дом. Мой дом. Здесь всё так привычно и знакомо. Рекламы... Ремонты... Кое где построили что-то новое... Но всё таки центр не трогают особо. Спасибо и на этом. Это ведь моя квартира - центр города. Я здесь катался в коляске, ползал на корачках, учился ходить, учился учиться, материться, пить, жениться, разво ... Нет. Нет. Стой. Вот этот "круглый" магазин. Пойдём, пожалуй, на набережную. Посмотрим на море. На порт. На пароходики. Эх, пароходики... Куда, куда закинет меня судьба на этот раз? В какой океан? Впрочем, всё равно. Уже всё - всё равно. Тоска... Но это потом. Улица Свободы. Человек не выносит свободу. Он всегда ищет себе ярмо. Ладно. Философ. Любуйся, дыши, кейфуй, запоминай, запоминай, запоминай. Эту осень. Эту красоту. Это чувство. Запомни чувство и забудь. Её.
Пароходство.
Когда-то самое значительное здание города. Отвернись. Потом. Иди дальше.
-О, привет, Сега, давно пришёл?
-Привет. Да вот - пару месяцев.
-А откуда?
-С "Енисея".
-Будешь возвращаться?
-Хотелось бы... А ты где?
-На "Тверском бридже".
-А, ну ладно.
-Ладно, встретимся.
-Встретимся.
-Пока.
Морской разговор. Морзянка. Погудели - разошлись. Ну и хорошо. Встретимся. Или - нет. Море.
Вот и море. Бухта. Это тоже мой дом. Вернее то, что вокруг дома. Я всё это гладил, везде здесь был, всем этим любовался и всё это любил... А сейчас любишь?
Не знаю, не знаю. Сейчас я в основном выискиваю глазами и вздрагиваю, увидя знакомый цвет волос. Вон там была не она. И это тоже - не она. Только похожий цвет волос. Цвет. Волос.
Вообще в последнее время мне жизнь кажется перемирием. Междумирием. Рядомсмирием. Когда то, в каком то глубоком рейсе, месяце на восьмом, я около недели чувствовал совершенно необычное чувство. Я смотрел на мир и протягивал руку с вытянутым указательным пальцем. И мне казалось, что палец упирается в какую то невидимую плёнку. Мне казалось, что я тыкаю в экран, на котором отображается фильм. И если ткнуть посильней, он прорвётся, этот экран. Прорвётся и обнажит кулисы. Обнажит реальность, от которой меня вырвет. Мир мне казался пузырём мыльным. Готовым лопнуть и потонуть в диком страхе, царящем вокруг него. Почему то мне кажется, что там, за плёнкой, отнюдь не рай. Я боялся давить сильнее. Я чувствовал, гладил плёнку. Но прорвать - боялся. Вот и сейчас смотрю на бухту и кажется, что это - фотография. А я нахожусь совсем в другом месте. И совсем это не я. Не я, а какое то чудище. Осьминог. Космический осьминог сидит за столом у себя в пещере на неизвестной планете и разглядывает фотографию Цемесской бухты, той бухты, которую я увидел сразу, как научился смотреть. Мне хочется в небо.

4. Поэт.
Судьба художника ... Вечное метание между адом и раем. От холодного, ослепительного отчаяния, до звенящей мечты. До надежды, затмевающей Солнце. Отчаяние и надежда, конечно где-то сходятся, на своём пике. И то и та - ослепляет. Итак, я нахожусь сейчас в области отчаяния. Значит надо дойти до его края. Заглянуть за него и увидеть волнующийся, пузырящийся ад. И захотеть, захотеть переступить, наконец, этот край. И не переступать. Не переступать, пока ослепление отчаяния не сменится ослеплением надежды.
О, я теперь понимаю, сколько терпения надо настоящим творцам. Сколько скотского терпения ... Терпения камня.
Что делать, что делать, я хочу пить её, как китайцы пьют чай. Заварить её с бесконечным числом церемоний, благоговейно и ласково. Дать настояться этому чуду. Подождать, пока раскроется вкус всех лепесточков, всех цветочков. Пока она дойдёт до предела отдачи вкуса. До края возможного. До того, где простой вкус простого чая превращается в божественный напиток, способный исцелить и тело, и душу. Она знает это. Знает и боится. Боится, потому что у каждого созревшего чая много жизней, много тайн, много разных ароматов. И он совсем не собирается делится ими с первым встречным. С профаном. С тем, кто не оценит его серебряную память. Память...
Память. Сколько же я уже забыл. Я забывал часами, сутками, неделями. Забывал годами. Я специально забывал и забывал - всё. Стоило ли жить такую жизнь, если лучшее, что с ней можно сделать, это - забыть. Забыть наглухо. Навсегда. Навеки. Но не позволят. Никто и никогда не позволит это забыть. Нас будут мучить памятью. Ад это не раскалённая сковорода, не баня с пауками. Ад - это кинозал, где грешнику будут безостановочно и вечно крутить в неспящие глаза самые постыдные и отвратительные моменты его жизни. Пока он не захочет умереть снова. Но это будет нельзя. И это будет - возмездие.
Обнять её. Обнять так, чтобы кожа проникла сквозь кожу, грудь сквозь грудь. Чтобы два сердца встретились и слились в одно. Чтобы срослись, наконец, эти потерянные половинки , и мы стали одним существом. Существом, способным поспорить с богами. Изменить судьбу.
Забыть, забыть.
Где я сейчас? Зачем эти стены. На волю.

5.Город

Да уж... Да. Для кого- то я - место действия. Место работы. Место проживания. И место вечного упокоения. Для кого-то - мечта, ставшая действительностью. Вот я смотрю на себя сотнями тысяч глаз. Хожу по себе сотнями тысяч ног. Езжу колёсами. Моё громкое имя заставляет меня смотреть на себя может и немного горделиво, но всё таки и с огромным желанием соответствовать ему. С желанием сосредоточить в себе и выплеснуть на улицы смысл этих слов: Ново -Российск. Я люблю себя. Я- гудящий, звенящий, неспящий, ничего не забывающий город. В вечной людской толчее моей набережной, моих рынков, торговых центров, парков, спальных районов. В патриархальной тишине старых дворов, разлетевшихся окраин. В строгости моей памяти и моих памятников. В неусыпности Вечного огня. В моих жителях, наконец, я чувствую, как растёт сознание того, что я - не обычный портовый город на берегу строптивого и коварного моря. Я - дух России, её незыблемость и сила. Я - город камня и бетона. Жары и ветра. Я умею дарить мечты. Дарить паруса.
Сегодня, завтра, послезавтра, мои жители собирают и будут собирать по кирпичику это здание духа. Вкладывая свой труд, свои знания, своё творчество и самою душу в эти слова: Ново-Российск. Каждая жизнь здесь - жертва мне. Моему величию. Моей славе. И сам я - жертва славе страны, именем которой назван.
Тысячи трагедий, тысячи счастий разыгрываются во мне каждый день. Я не даю людям спать. Не даю благодушно созерцать жизнь из мягкого кресла. Нет. Я натянут, как нить. Как суперструна из прошлого в будущее. Я дрожу мостовыми, зданиями, портальным кранами, морскими судами и границей, которой служу, отдавая, передавая свой ток через свою каменную плоть, чтобы никто не смел спать. Потому что я - край. Предел. Переход. И здесь спать нельзя.
Гуляя по моим улицам, отдыхая на пляжах, всматриваясь в бесконечный горизонт, вы будете думать стихами и музыкой. Видеть фильм. Театральную постановку, где, казалось бы, хаотичное движение отдельных людей порождает целенаправленные действия единого коллективного человеческого организма. Коллективного человека, творящего искусство жить и искусство умереть во мне, отдав всё, что должен был отдать моей земле, моему морю, моим горам. Во мне нет бесцельных жизней и бесцельных смертей.
Мой символ - памятник морскому десанту на Малой земле. Прорыв. Острие копья. Дух этот живёт и действует поныне. Уйдя в область труда и культуры, он теперь рвёт пошлость и успокоенность обывательской уютной жизни. Только поиск. Только взгляд за горизонт, только - слава. Моя. И - Её. России.

6.Снова двое.

-О, привет, поэт, куда путь держишь?
-Да вот, прогуляться вышел. Выполз из норы. Дышать. Думать.
-И о чём же?
Встречаться сегодня мы не планировали, но вот, однако встретились случайно на улице Советов, любимом месте наших пешеходных прогулок, когда не спешишь, хорошая погода и не хочется ехать в маршрутке. Ну что ж... Встретились, значит - поговорим.
-В военкомат ходил, узнавал насчёт поехать туда...
-Да? - я аж присел почти до земли, услышав такую новость. Этого я уж никак не ожидал от него. Впрочем, если подумать, то зря не ожидал. Существо порывистое и странное. Значит, несмотря на свой категорический отказ обсуждать со мной эту набатную тему, он таки о ней думал. И думал, по видимому крепко и не один день.
-И что тебе сказали?
-Посмотрели военник, сказали - без проблем. Спросили о семье. Потом велели идти и ещё раз крепко подумать. И если надумаю - приходить через неделю готовым отправится на днях.
-И ты что?
-Я связался с товарищем, который там. Он посмеялся надо мной и сказал, что для того, чтобы успешно действовать здесь добровольцу и не пропасть бесславно, а то и с позором, в первой же ситуации - нужна или военная привычка, в крайнем случае - серьёзное желание её приобрести, или - конкретная мотивация, которая так же приведёт к приобретению этой самой военной привычки. Романтически - поэтические бредни, мол, не подходят. Такие, мол, гибнут всегда, одними из первых и зачастую - совершенно бесполезно. И ещё и подводят других. Нужен или профессионализм, или очень серьёзная, живая мотивация. Иначе - сиди лучше дома. И вообще, сиди дома, дурак. Напомнил армейский принцип - не зовут, не напрашивался, а позовут - не отказывайся.
-И что ты?
-Не знаю, не знаю... Щемит в груди уж сколько дней ... Думал, монету кинуть, но потом показалось нехорошо идти туда по монете. Не серьёзно. Может я просто трушу? Может, я - трус?
-Если ты спрашиваешь у меня, то я не знаю. Трус ты или нет, разбирайся сам. Но в любом случае, раз тебя не забрали сразу, значит кадров у них пока хватает.
-А ты что думаешь по этому поводу?
-Я думаю, что приключений на свой зад я натерпелся уже предостаточно ещё в молодости. И подставлять самому свой стареющий зад для новых приключений, мне не хочется. Позовут если - пойду, конечно, прятаться не буду. Но сам - нет.
-Н-да... Совесть у тебя не болит?
-Нет. Не болит. Я человек подчинённый. Маленький. Я подчиняюсь приказам. Пока приказы отдаёт жена. Сейчас мой приказ - зарабатывать для семьи на осточертевшем пароходе. Попаду если в руки более крутого командира... Что ж... Буду исполнять его приказы.
-Ну-да, ну-да. Везёт тебе. У тебя есть командир. А я, понимаешь, мучаюсь... Пойдём по пиву!
Мы зашли в вонючий пивнарь самого низшего пошиба, где пиво, хоть и плохонькое, подавалось, однако в стеклянных, а-ля, советских кружках. Взяли по одной.
-Меня тут в кафе одно пригласили. Там типа мин концерт будет. Через час. Пойдёшь со мной?
-Да, можно, не на долго.
Потом поэт залез в носом в свою кружку и так застыл в ней молча, очевидно совсем "улетевший" в свои невесёлые мысли. Я же сидел и размышлял о том, что будь я помоложе .. Резкий... Дерзкий... Ох, как бы я сейчас призадумался... А может и нет. Впрочем, какая уже разница. Деньги, да деньги, да деньги...
Пройдя совсем немного мы очутились в небольшом кафе, где выпить, к сожалению, не полагается, и стали ждать, разглядывая публику. Вот кто-то объявил, что концерт или что то там, начинается, и на импровизированную сцену вышла женщина в русалочьем платье.
-Она,- выдохнул мы, оба.

7.Надежда.

Мы не виделись потом с месяц. Поэт не звал, а я без зова никогда к нему и не приходил. Наверное пил опять запоем, наворачивая круги по комнате и бормоча бессмысленные слова.  Впрочем, он мне говорил, что не всегда видит свою комнату. Иногда это пейзаж из прочитанной книги. Иногда просто - туман, за которым не видно стен. Всё таки он - больной.
Потом пришло сообщение со словами: "приезжай, дверь открыта." Меня немного поразило это "дверь открыта". Обычно было: "приедешь? когда?".
Дверь была действительно - открыта. Я зашёл в комнату и обнаружил лежащую на полу бельевую верёвку и стоящий посреди комнаты стул. Сердце ёкнуло и, признаться, совершенно нехотя и со страхом я заглянул в его спальню. Никого, однако, не было. Я полез в телефон м обнаружил, что сообщение от него приходило три часа назад. Что тут произошло? С этим безумцем. Обойдя по кругу всё, что было можно, вплоть до санузла и ничего подозрительного, кроме этой самой верёвки, не обнаружив, я сел на стул. Мой взгляд скользил по знакомой комнате, а мысли были далеко. И я понял, что мне совершенно всё равно, что здесь произошло. Нет разницы. На этом ли свете, или уже на том, этот гражданин двух или трёх миров, ему одинаково прилично быть и здесь и там. Даже совершенно незнакомого человека, весть о гибели или смерти которого я случайно получал, даже и по телевизору, мне, хоть на мгновение, но бывало жалко. А здесь - полное равнодушие. Вот уж действительно - уникум. Даже пожалеть себя не позволяет.
Тут мой взгляд упал на его заваленный бумагами стол. Сверху лежало несколько исписанных листов. Я не люблю читать стихи кого бы то ни было. И даже - этого несчастного. Я люблю слушать его стихи. Когда он входит в рад так, что напряжены все мускулы его лица и тела, а потом, торопясь и задыхаясь, даёт пояснения... О, да. Это того стоит. Но вот просто взять и читать..
Нет.
Но это были не стихи.
"Последняя глава" - так назывался этот его опус. Значит то, что здесь произошло, он умудрился описать. А раз описание осталось в квартире, значит никого здесь не было. Были бы полицейские, забрали бы - точно. Я совсем успокоился. Что ж. Подождем. Почитаем...

Последняя глава.

Ну вот и она. Верёвка, вервие простое ... Поздравляю тебя. Ты таки добрался. Дошёл до неё. Сколько же ты уже думаешь об этом, шут гороховый. Возомнил себя тоже... Поэтом! Алкаш ты, а не поэт. Запомни это. Если ты сегодня повесишься, то повесишься, как алкаш. Впрочем, к делу. Раз уж эта мысль преследует тебя уже на протяжении пары лет, надо всё таки рассмотреть её со всех сторон. Сейчас ты почти не пьян. По крайней мере эта чекушка не сильно то тебя и опьянила. Правда рядом ещё одна. Но это - потом. Наверное. А сейчас будет кощунство. Но ведь нет большего кощунства, чем повеситься. Значит у меня будет или одно относительно маленькое кощунство и одно - смертельное, или останется только маленькое кощунство, а я буду жить. Вот так. Мысли о смерти мне надоели. Значит надо додумать их до конца. Додумать и забыть. Начнём же суд. Судьёй, подсудимым и исполнителем наказания буду я. Бес, который вот он, рядом! Ещё бы... Самое его дело. Он будет прокурором. Ангел, который от меня парсеках, наверное в десяти, спрятался от стыда и гнева, он будет адвокатом. Ничего, что далеко. Услышим. Он же - Ангел. Бог же ... Бог, конечно смотрит и на меня сейчас, как и на всех всегда. Смотрит по разному. На меня сейчас Он смотрит с грустной улыбкой. Грустной, потому что знает на верное, что будет. Улыбкой, потому что я таки собираюсь бороться.
Начнём же суд!
-Ты всё равно не повесишься! Ты даже на войну боишься идти! Трус! Трус! - господин бес бьёт как всегда - первый.
-Ну да. Это ты так говоришь, провоцируя меня, чтобы я полез тебе доказывать, что я не трус. Нет. Это слишком просто. Трусы тоже вешаются. И даже чаще прочих. Тебе это хорошо известно, уважаемый прокурор. И вообще, судья - я. Я веду суд. Поэтому скажи ка мне, достопочтенный, почему это мне не то что мельком взбрело в голову, а уже прямо пару лет я не могу отделаться от этой мысли, внушаемой, конечно, тобой. Почему это я должен самоубиться?
-Да просто потому, что уже несколько этих самых лет, ты не хочешь жить. Тебе и скучно, и невтерпёж, и начитался ты всего на свете, и думаешь,что всё уже знаешь и ничего нового не будет. Последнее утверждение, к стати - верно. Ничего нового уже не будет. Твои робкие поползновения на поэзию так и останутся дилетантством, и ты это знаешь. Влюбляется ты в основном, трагически, потому что такую любовь, как ты хочешь, можно только придумать. В настоящем мире её нет, и поэтому ты её не найдёшь, это ты тоже - знаешь. Жить для других ты не способен в принципе по причине баснословно- поэтического эгоизма, что тоже не секрет. Работы, сколько ты их не перепробовал, тебя не интересуют. Деньги ты не любишь. И, кроме всего, очень много пьёшь. Это последнее обстоятельство особенно меня радует, так как, что бы ты не предпринял сегодня, ты всё равно, и уже давно - в моих руках. Для меня что сегодня, что лет через десять - нет разницы. Всё равно будешь мой. Получается только эти годы зря... Ещё грехов понавешаешь ... Судьбу кому нибудь поломаешь... Совесть изучаешь в конец.... То же самоубийство, только медленное и болезненное... Я бы на твоём месте не мучился. Чик - и ты уже отбываешь свою вечность. И ничего от тебя не зависит. Ты ведь больше всего хочешь, чтобы от тебя ничего не зависело. Бледная немочь - вот ты кто. Только пока вот пытаешься изобразить из себя что то другое. Оставь бесполезную борьбу, и иди уже туда, где будешь уже свободен от всяких решений и дел.
-Милый Ангел, неужто я и впрямь - такой? Ведь действительно, он прав. Только вешаться и остаётся...
-Такой, да не такой. Ты и любишь жизнь,и чувствуешь её, только не умеешь. Не научился жить. А за помощью к Тому, Кто может научить - не обращаешься. Обратись, и всё это бесовское нашёптывание развеется, как дым.
-Как это он не обращался?! Вспомни! И ходил, и молился, и даже чувствовал и видел что то ... Ты же сам тогда стоял рядом с ним. А я прятался, как теперь ты, не смея приблизиться. Подойти боялся, когда он на молитву становился! Ничего ему не помогло! И не поможет! Он слаб! Ленив и слаб! И - гордец. И людей не любит.
-Не наговаривай. Слаб то может и слаб. Сейчас. Ленив то может и ленив. Сейчас. Да и с людьми не всё так просто. Не передёргивай.
-Да всё равно, кранты ему! Устроил тут цирк! Суд! Ха-ха-ха. Пойдём отсюда. Развлекается только. Нормальные люди или вешаются, или нет. Не устраивают соплей на пол неба. Пойдём, жалко смотреть на эту тряпку. Пусть сам тут выпендривается. Перед собой.
-Иди, что ж ... Я же - Хранитель. Я не могу уйти.
-Ага - хитрый какой! Он, значит, останется, а я, значит - уходи. Так не честно! Суд, так суд!

Тут меня обуяла радостная злость. Такую наверное испытывал Шукшинский Спирька, когда брал ружьё, ещё не зная, для чего. Стрелялся то он в другом состоянии. Я потрогал верёвку. - "Вяжи, вяжи узел, то" - всплыл во мне повелительный и не сомневающийся шёпот. Я ужаснулся и бросил верёвку, как змею. Да что ж это такое! С ума что ли совсем сошёл! Что это со мной? Я побежал в туалет, где меня стошнило. Уф. Это мне приснилось? Или нет? Но вот же верёвка. Вот стул.

-Испугался! - голос был ехидно - удовлетворен. Не смеши детей, не повесишься ты. Трус! Трус! Ты же уже прошёл почти весь путь! Не отступай! Сейчас всё кончится! Мука - кончится! Завтра уже не будет! Бери, бери верёвку! Вяжи, вяжи петлю!
-Беги, беги отсюда!
-Пиши, пиши записку: Господь не любит боязливых. Пиши - нет наблюдателя. Пиши - нет любви. Пиши - простите, надоело....
-Подумай о маме!
-Да кто в такой момент думает о ком то другом, кроме себя! Зато плакать по тебе будут! Старым помрёшь - никто слёзы не проронит. Даже в газете точно - напечатают! Портрет в чёрной рамке. Красиво! Книгу бесплатную напечатают! Давай! И - всё! Свобода! Никаких больше дней! Только мука! Адская мука! Не эта - вот эта, что жрёт тебе который год душу и сердце. Мука осознания греха. Вины, некчёмности и не возможности  изменить ничего. Ничего! Из за собственной лени и слабости. Отсутствия интереса к жизни. Нет! Адская мука! Ничего изменить нельзя! Никакой больше боли. Никакого раскаяния. Всё кончится! Всё! Давай! Потом - поздно будет! Не решится сейчас, поживёшь немного, и снова повторять весь путь. Верёвку покупать. Мучится. Сомневаться. Зачем? Давай уже! Кончай!
-Беги, беги отсюда! На воздух! К людям!

-Лезь, лезь на стул, цепляй, цепляй к люстре то...

Вдруг тринькнул телефон. Пришло сообщение. Это была она. Надежда.
Я - побежал.

Последняя глава.

Я усмехнулся. Вот же шут гороховый! Улыбался я, однако, сильно. Отлегло, прям. Аж рот заболел. Вешаться он таки собрался, но тут сообщение... От кого? Впрочем, не важно. Убежал и убежал. Бабочка. Мотылёк, вернее. Говорю же, что жить ему, что нет, всё равно. Семьи нет, вот и бесится с дуру. Я забрал с собой верёвку и эти бредовые записки. Стул поставил к стене. Прочел "Отче наш", покрестил углы и его кровать, больше похожую на гнездо из вороха одеял с продавлиной по середине, прикрыл за собой дверь и вышел на улицу. Наступил уже поздний, но теплый осенний вечер. Небольшой ветерок гнал с моря свежесть от воды и после духоты прочитанного в этой комнате, я вдохнул полной грудью и немного охмелел от воздуха. Как же хорошо жить!
Город утихомиривался. Машины, хотя и шныряли одна за одной, однако без напряжения. По - вечернему. Никто никуда не спешил. Во дворах раздавались голоса и смех. Осень. Листья. Приду домой, разрешу после таких страстей пятьдесят грамм себе к ужину, обниму жену... И - спать! И - никаких чертей!
Я рассмеялся во весь рот и - побежал.