Окна...

За мельтешащими перед глазами розными «перекликанками» (на кои не менее важно усердие чуткого уха) я так и не запечатлел шедшую мне в одну из недавних (28.03?) прогулок «проповедь-исповедь».
И шла она не в стих (как то порой случалось), а в банальную прозу.  Мабыть, местами и в ритмическую.
Шла – настойчиво. С перескока (по одному из излюбленных маршрутов) через улочку, на которую выглядывает «Шанхай», во дворы и дальше – по изгибам, с выходом – снова по ней – на Московский и – дальше, под Черняховского. Шла – едва ли не до самого возврата домой.
Не запечатлел...
Суть, конечно, сохранилась. А вот «ритмика» (да и настроение) угасли.
Окна...
Окна домов, мимо которых прохожу.
Заглядываюсь я на них мельком, не пристально и, скорее, в «искосок». Будто боясь потревожить обитателей тех заоконий. Вне зависимости от того, где они в этот момент пребывают.
Чуть иначе я окидываю взором, уже из своего схрона – те, что через двор, у «соседа» напротив. Днём – отвлекаясь от монитора, простым поворотом головы в сторону балконного проёма. Благо – сам перископ располагается в полуметре от моего приседа.
В потёмках – уже в чуть иной настрой, привстав и насунувшись. В те блюдца, что светятся.
И за каждым из них – жизнь. Чужая, потаённая.
А я и нисколько не вторгаюсь. И даже – не подглядываю.
Ибо – не в любопытство, а просто – в свою грусть-забаву. Пусть и не так, как в последнем бунинском.
Сейчас я – о другом. И – не в печаль (тем более – в «мёртвую»), а только в лёгкую грусть.
В то, как нам, всем (ну, почти), друг на друга наплевать... Я – о нас-человеках.
Живём. В одном городе (а то – в городишке). В одних, считай, дворах. Или – в тех, что друг от друга недалече.
Ходим по одним тротуарам и тропинкам. Порой – день в день, и даже изредка пересекаясь. И… Ни привета- ни ответа. И знать не хотим.
А может оно, такое – и к лучшему?! Без панибратской назойливости и закадычной нахрапистости.
Мой дом (моя жизнь) – моя крепость. И нечего туда, кому попало, свой нос совать.
Так-то оно так… Да я о чём-то другом. И – про дворы, и – про окна. Нисколько не замахиваясь при этом и на лиризм Матусовского (да ещё сдобренный мелодией от Хренникова).

Вот опять небес темнеет высь,
Вот и окна в сумраке зажглись.
Здесь живут мои друзья,
И, дыханье затая,
В ночные окна вглядываюсь я.
Я могу под окнами мечтать,
Я могу, как книги их читать.
И заветный свет храня,
И волнуя, и маня,
Они как люди смотрят на меня...

Дай Бог, чтобы за теми, в кои я лишь искоса поглядываю (не обязательно ночью), обитала хотя бы одна не посторонняя мне душа.

Пройдусь с клюкой по ноябрю.
По дворикам и закоулкам.
Где эхо ветхое негулко
Кому-то вторит. Покурю,
На окна глядя расписные.
Ужо не жду, как впредь, весны я.
Кесонно грустно старику…
– Наврал!
Не только про «клюку».
Курить я бросил, напрочь – в двадцать.
И эхом кошек не пугал.
А в остальном… Ну, да –
Нахал!
Горазд, для форсу, задаваться.

Однако, вечером –
пройдусь…
(Ваньке Жуку, 2.11.2022)

В заминочном «Не пишется...» я оговорился, будто с «окнами-акенцами» у меня было «не зашмат».
Ну, это – как сказать... «Оконных» («заоконных» и пр.) у нас – не на один томик. Как, думаю, и у других виршеванцев.
Оконничал я и в «перекликанство», и без оного.
«Не зашмат» – таких, чтобы в них было с заглядами. Не с теми, когда из окна на ўселякае там наваколле, а на сами окошки. У шпацыр (в прогуль). Как в этом – «с клюкой по ноябрю».
Ну, или хотя бы из своего «батискафа», на «соседа» через двор.
Не зашмат...

Приходил. Наследил. В круг под окнами робко подглядывал.
Там мадонны чтоденно кудельку прядут жития.
Будто таинства свет, не гнушаясь, царит над обрядами.
А лядащему мне оттопырил упрёк Судия.
В этом храме хорами младенцев не балуют вестники.
Их самих среброкрылых давно не хватает на всех.
Отлюбили внучат быстроногие в юности сверстники.
Те, кому повезло догрести до последних утех.
У меня здесь свои интересы и страхи упрятаны.
Узелок-фитилёк, без которого – прах-чернота.
В этом храме мадонн. В этой пряже с пожизненной рентою –
Мой осколочек-мир на пороге в моё Никуда.
(Никуда с тревогой, 8.06.2023)

В кружение под окнами. С «подглядом».
В хворь Наташки (у её больничья). В незнанку, что спустя два дня уйдёт Ксюша...
Если помимо стишков (из своего), чтобы к заглядыванию на окна, то… – Вачыма свайго татэма. Из «Двойника» (2021):

– Личное пошлО, считай, с самого маленства. Лиозно. Поздний вечер. Скорее, ночь. Не помню точно пору года. Увы! «Деменция»… Лето? Зима? Ежели лето, тогда определённо – ночь. Ибо темень была отменная. Я стою у порога нашей хатёны и смотрю в сторону соседских дворов. И не направо, к Васильевым, а обратно. Причём наискось, через дорогу.
По всей улице никого не слышно. А не видать, так от того, что хоть глаз коли. Отчего сам застыл и пялюсь, не знаю. Может просто вышел во двор перед самым сном. А хотя бы в уборную.
И сколько мне там годков? Пожалуй, что четыре. Тогда оно аккурат в 60-й и было. И смотрю я туда, наискось, как заворожённый. А двор тот примерно второй-третий по счёту. Метрах в пятидесяти. Не ближе.
Никого… Свет там ещё не погашен. Иначе ничего бы и не выглядел.
Он стоял недвижно, слегка присев на лапы. Уши прижаты к затылку. Вкрадчиво. И хвост, поленом, как положено. Стоял невдалеке от горящих окон, на границе света и тьмы, и пристально всматривался туда. Всматривался почему-то сверху вниз. Как бы с пригорка. Или те окна были полуподвальными?
................................
А Он стоял и смотрел в те окна. Если «социалки», так отчего же к ночи не погашенные? А мало ли! В полуподвалье к тому же…
И с чего я решил, что он – это Волк? Какой тут, в большом посёлке («городского типа»), пусть и близко к краю – к чёрту волк!? Обыкновенная псина. Голодная и любопытная. – А хвост поленом?! А прижатые уши и тощие рёбра!
Будто так разглядел, с отдаления, в полусвете-полутьме! Фантазёр…
Но для меня-то это существо в любом случае было и осталось Волком. Он и сейчас продолжает смотреть в те окна. То ли заворожено, то ли, наоборот, завораживающе. Мир природы, лес смотрит в человека. В его, казалось бы, защищённый, но такой ненадёжный мирок. А я, устрашённый увиденным, с ощущением, будто смотрелось это скрозь меня, сторожко ныряю за порог, в сени нашего укромного жилища.
Впечатлил! И ощущение запретности увиденного осталось на всю жизнь...
...........................................
Бирюков… Заметьте!: Бирюк – волк-одиночка. И уже потом – человек. Такой же (если не более!) одинокий.

[Жена испуганно ухватилась за Егора, но он отстранил её и спрыгнул с кровати. Бесшумно ступая по половикам, подошёл на цыпочках к окну. Звук, настороживший его, не повторялся, но Егор обострённым чутьём чувствовал, что за окном кто-то есть. Стараясь не делать резких движений, он осторожно раздвинул занавески и чуть не отпрянул от окна: из-за стекла, освещённый луной, на него в упор смотрел волк. Встав передними лапами на завалинку, зверь всматривался в тёмную внутренность избы, словно желая удостовериться, пустая она или нет. Лунный свет отражался от стекла, и волчьи глаза горели жутким зеленоватым огнём.]

Не так, как мой, из лиозненского детства, но всматривался. В мир человека.
Лес…Да уже касался этой темы. В «Лесничихе». Повёл тогда, как обычно, неровно. С подскоками-перепадами. С обрывом…

4-6.04.2025