Кофейня

   Двадцать седьмое мая, понедельник. В десятом часу утра пришло сообщение от Нурисламовой, я узнал об этом по необычному звуку, по нежному звучанию колокольчиков, так звенели бы подснежники, если бы они могли звенеть. Я посмотрел на телефон и увидел, как вспыхнувшая россыпь сиреневых огней медленно кружилась на черном экране, оседая по краям и исчезая. Эту мелодию я поставил только на её входящие, так что, когда телефон загорался огнями и распускались весенние цветы, у меня, как у собаки Павлова, непроизвольно сжималось сердце.

- Я хочу есть, сходила бы позавтракать. Что скажешь? - спросила Нурисламова.
- Я не против. Давай сходим, - ответил я.
- «Тарелки» только в двенадцать открываются, - написала она, имея в виду кафе «Большие тарелки". - Есть кофейня поблизости с тобой?
- «Pizza Mia» на Малышева, - я написал первое, что пришло в голову. Надо было отвечать быстро, Нурисламова не любила, когда я долго тянул с ответом.
- А приличнее?

   Наступил волнительный момент, в голову ничего «приличного» не приходило, свернул диалог, открыл Карты, написал «кафе» и увидел дюжину наименований: «Буфет», «Вкусно сытно», «Времена года», «Вулкан», «Гусарская Баллада», «Пиала», «Скороед», «Счастливые люди», «Съешь слона», «Телячьи нежности», «Французский пекарь», «Шампурико», «Brodsky Coffee», и понял, что самое приличное место среди этих названий - «Бродский». Что-то магическое было в этом, что-то необъяснимое и бессознательное, потому что "Бродского" выбрала и Нурисламова, она отправила мне снимок экрана, который сделала в приложении «Такси». Мы как будто настроились на одну волну, и наши мысли стали общими.

- Мысли сошлись, - улыбнулась Нурисламова. - Столько кофеен рядом, а выбрали "Бродского".

   Мне показалось это добрым знаком. Кажется, ещё немного таких случайных совпадений и нрав её будет смягчаться в мою пользу. Мы договорились встретиться у "Бродского" на одиннадцать часов. Разумеется, Нурисламова распорядилась:
- В одиннадцать там. Иди собирайся.

   Я надел самое лучшее, что было у меня для встреч с Нурисламовой в неформальной обстановке: серые джинсы и коричневый джемпер Tom Tailor, коричневые ботинки Caterpillar. А также: чистые носки, свежие трусы, футболка, туалетная вода LACOSTE (L'HOMME), стрижка мужика (из барбершоп) и свежее бритье.

   На углу улиц Мира и Первомайская стоит самая обычная хрущевка из серого кирпича с необычной кофейней на первом этаже. Благодаря тому, что дом построен на пригорке и подвальный этаж высоко выступает над уровнем тротуара (угол со стороны перекрёстка высоко задран), владелец кофейни удлинил окна первого этажа до подвальных "бойниц", и где бы ни находился теперь посетитель - в подвальной зоне или в зоне первого этажа - ему всегда видно улицу в длинное панорамное окно.

   Хозяин «Бродского» не особо обременял себя отделкой стен, потому что оштукатуренные белёные стены чередуются с голой кирпичной стеной. Крашеные стены содержат абстрактные гедонистические мотивы: пальмы, кокосы, кактусы, папоротники, пляжные коврики, разнополые эпикурейцы. На черном коврике с рисунком в виде канцелярских скрепок лежит подзагоревший брюнет, кудрявый и бородатый от нижних век и подмышек до синих трусов, а на белом коврике с рисунком в виде синих и желтых макаронин - подзагоревшая блондинка в аккуратном минималистичном купальнике. Кирпичные стены содержат уже физический декор: безвкусные картины, деревянные полки с банками для специй, вазами для цветов, альбомами для автографов и книгой жалоб для жалоб.

   Второй день подряд, несмотря на конец мая, стояла сырая дождливая погода. Лицо и руки быстро стыли, в теле начиналась легкая дрожь. Я стоял на углу дома с кофейней, ожидание встречи приятно утомляло, прохожие бросали равнодушные взгляды, менял локацию: другой угол дома, примыкающий ко двору, сень густой караганы. Ждал Нурисламову.

   Я был не уверен в себе (недоволен собой), у меня в запасе было пятнадцать минут, до цветочного павильона (самого ближайшего) половина пути от этого времени, и теперь думал, идти за цветами или не идти.

   Через час, как мы условились с Нурисламовой о встрече, она снова написала в Telegram:
- Еду, ещё десять минут. Жди меня, мужчины обязаны ждать. Надеюсь, веник не притащил с собой?
- У меня есть время, - ответил я неуверенно.
- Не смей, Шаяхметов! С тебя завтрак и кофе. Женщина тратит своё время, с другого конца города едет. От мужика хрен дождешься. Вот бы кто с утра на кофе пригласил.
Потом добавила с улыбкой:
- О***вшая Нурисламова.

   На самом деле ей было к лицу крепкое словцо, конечно, сказанное в шутку, когда у нее было хорошее настроение. Когда же она была настроена серьезно (уставшая физически или эмоционально) ей хватало нормативной лексики: она всегда находила точное слово, резавшее психику острее кухонной стали.

   "Веник", думал я про себя. И снова было сомнение: идти за цветами, или не идти. Чувство вины от того, что пришёл без цветов. Чувство вины усиливалось, несмотря на запрет на "веники". "Так идти или не идти? У меня есть лишние десять минут, успею туда и обратно". И всё-таки не пошёл, но не из-за лени, а из-за стыда показаться сентиментальным (не перед Нурисламовой, а перед посторонними людьми), из-за страха быть смешным в глазах прохожих, которых хлебом не корми, дай на тебя поглазеть (кажется, что одноклассник Вадим Лазарук из 90-х оживёт передо мной и засмеётся на весь двор: слабак!). Впрочем, это были мои тараканы.

   Пока Нурисламова ехала в такси, она опубликовала в WhatsApp новый сторис: свою фотографию. Я мало видел ее селфи за эти два месяца, обычно это были "натюрморты" (живые цветы, от Злобина, как потом оказалось) или "пейзажи" (алые закаты над аэропортом "Кольцово"). У неё новые очки в чёрной оправе с большими почти круглыми линзами (раньше - узкие и прямоугольные) с сиреневым отливом. Это влияние её подруги Вероники Ураковой, с которой Нурисламова близко сошлась после моего ухода из ВБ, у Ники (как же я ревновал, когда Нурисламова использовала уменьшительную форму!) точно такие же очки, очки хорошенькой секретарши. Бледное лицо Нурисламовой обращено к окну. Серые глаза томно приоткрыты и смотрят вниз, кажется, что она разглядывает дверную ручку. Нос - прямой, кончик его, как на карандашном наброске, равномерно сточен со всех сторон, с бесцветной родинкой сбоку, с аккуратными прижатыми крыльями. Губы - тонкие, без ботокса, с плавной линией вдоль рта, с аккуратными уголками, отвечающими за мимолетное настроение; кремового цвета, с родинкой над губой слева, как у актрисы Андрейченко в молодости. Нижняя половина рта незаметно напряжена, здесь легли неравномерные тени, говорящие о скрытой улыбке: кажется, если посмотреть Нурисламовой в глаза и улыбнуться, то и она улыбнется в ответ. Подбородок гладкий, полукруглый, как боковая поверхность яйца. Бледные щеки слегка розовеют, весь их объем лежит на скулах, эти круглые гладкие пышки придают её худенькому лицу ровномерные пропорции. Мне нравилась эта особенность её лица на фотографиях с бывшим мужем, когда они делали селфи сверху вниз, прижавшись скулами друг к другу где-то на улочке Пхукета в феврале этого года. Брови прореженные, коротко под самый корень подстриженные, нафабренные, кажется, их аккуратно пригладили утюжком, потому что они лишены своей привычной материальности. Я всегда восхищался этими бровями и делал восторженные комплименты: "Ах, Нурисламова, сегодня ты ещё прекраснее!", на что Нурисламова всегда ретировалась, кокетничая: "Шаяхметов, не заигрывай со мной, я замужем!" Лоб большой и гладкий, как слоновая кость, с маленькой щербинкой над правой бровью. Женственный, сексуальный и невинный лоб. Белокурые кудрявые волосы воздушными горляндами ложатся с правой стороны лица на краешек лба, приутуженную бровь, сиреневую линзу и румяную скулу.

   Тонкое пальто в черно-белую клетку, чёрная блуза с воротом на молнии, серебряный крестик с искусственными камнями на чёрном шнурке, красный шнурок гарнитуры между клеткой пальто и эластаном блузы. В наушниках поет незнакомый мне музыкант с неприятной отталкивающей хрипотцой, это видно из подписи в сторисе: "Настроение - StaFFoрд63. Тысяча огней" (сиреневый смайл с рогами и чёрное сердце). Вот фрагмент текста из этой песенки, которая точно описывает настроение Нурисламовой:

"И все мгновения с тобой одной
Рассыпим россыпью звездною,
Обычное дело.
Ты без остатка отдала саму себя,
Душу и тело,
Сама так хотела.
И взрывом тысячи огней
На пораженье достигли цель,
Изрешетив мишень
Глупости мимо ушей.
В омут с головой
В порывах этих бросаешься,
Смотри, аккуратнее,
Смотри, доиграешься".

   Я терпеливо ходил по тротуару между "Бродским" и стройфаком УПИ (ИСА УрФУ), пока на телефон не пришло сообщение от Нурисламовой: "Вернись по этой дорожке, в сторону Бродского". Она стояла на углу дома, на входе во внутренний дворик, под сенью караганы и курила вишневый Chapman. Мы слегка обнялись при встрече, как старые друзья, спросили из вежливости друг у друга о своих делах. На старый склад после смертельного инцидента на новом складе в начале мая вернулись старые сортировщики и работать стало тяжелее: мало рабочих мест, в дополнительные смены ходить запрещено, конкуренция, конфликты. Нурисламова после моего ухода стала жесткой, нетерпимой к другим сотрудникам, конфликтной. Испортились отношения с Ириной Турак, Нурисламова даже не поняла, как обидела ее.

- Я уже не помню, что ей сказала, но увидела потом, как она шла поверху в буфер. Даже как-то неловко. Такая ранимая. Блин, это ведь рабочий процесс, зачем обижаться.

   Мы докурили и зашли в кафе, спустились по лестнице в подвальную зону, где на кассе Нурисламова заказала себе "Английский завтрак", а я - три сырника и какой-то экзотический кофе, самый дорогой в меню. На кассе я чувствовал себя неуютно, как обычно чувствую себя в публичных местах, в местах большого скопления людей, в очередях, особенно, когда продвижение очереди зависит от тебя, кажется, что люди сейчас начнут нервничать, торопить, говорить мне, чтобы я не задерживал очередь. Я стоял перед Нурисламовой, хотя на самом деле надо было пропустить ее вперед, и как мужчина, и как человек, которому важно быстро сделать заказ, просто повторив его. Именно поэтому у меня в миске валялись три нелепых сырника в виде белых костяных шашек, и кофейное пойло в стеклянном чайнике, а у Нурисламовой в большой глубокой тарелке уютно устроились: две сочные глазуньи, две косички поджаренных копчёных колбасок, оранжевая лужица белой фасоли, салат из тёртого огурца с ломтиками помидора, посыпанный разноцветным тмином, два кусочка ржаной булки, соединенные в сердечко. И большая черная чашка капучино с коричневой пеной и сливочным кустом розы в середине.

   Мы сидели за крошечным квадратным столиком, наверху, в зоне первого этажа, Нурисламова - на кожаном диване, а я - на жёстком деревянном стуле, мне хватило ума уступить женщине мягкое комфортное сиденье. У панорамных окон спинами к нам за столешницей из узкой дубовой доски сидели по одиночке молодая женщина и юноша. У женщины был открыт ноутбук, а парень - смотрел на улицу, на тучи, на бледные тополя, толком не оперившиеся, и на рога троллейбуса, проезжающего по Первомайской в этот момент. Рядом с нами за таким же столиком сидела тридцатилетняя пара. А за моей спиной у стены в одиночестве - мужчина средних лет.

   Наш заказ долго готовили, особенно мои сырники, потому что официант перепутал "шашки" с чужими бутербродами из огурцов и авокадо.
- Девушка, извините, это не наш заказ, - вмешалась Нурисламова, пока я сидел в замешательстве, глядя на эти странные бутерброды. Я был так взволнован своей неловкостью, своей неохотой кричать вслед уносящейся официантке, чтобы не обращать на себя внимание других посетителей. И я бы все равно остановил ее, потому что следом за неловкостью вылезло неприятное чувство вины: "чужой заказ и ты промолчал?" Но Нурисламова опередила меня, реакция у нее была на зависть молниеносная. Сколько раз она твердила мне: "Шаяхметов, женщины любят смелых!", но в этот раз она как будто не заметила моей неловкости и ничего не сказала. А ведь я каждый раз злился на эти слова, они нисколько не мотивировали меня быть расторопнее, наоборот, они ставили меня в ступор, приводили в негодование, ведь по сути ее афоризм (сама придумала, потому что нигде я о таком раньше не слышал) означал лишь одно, что все хорошенькие женщины становятся жертвой этих самых "смелых", то есть обнаглевших, самовлюбленных, абъюзивных типов. Так было с Олей Земеровой или Вероникой Ураковой, со многими, кому приходиться терпеть насилие или в одиночку растить детей, искать им отчима.

   Наконец я получил свои сырники и мне приходилось их есть экономно, потому что не хотел сидеть перед Нурисламовой с пустой тарелкой, пока она не спеша расправлялась с яичницей. Ел сырники по кусочку, всухомятку, ожидая свой кофе, который, кстати, уже стоял на столе в стеклянном чайнике, но я принял его за травяной чай, якобы заказанный Нурисламовой в дополнение к капучино. Аппетит у Нурисламовой был зверский. Если в начале апреля, когда она переживала скоропалительный развод с мужем, практически ничего не ела и питалась под давлением своих подруг Жигануровой и Ураковой, то теперь она была уже "в ресурсе" и могла питаться без посторонней поддержки. Но все равно она поглощала снедь не спеша, смакуя каждый кусок.

- Я ведь рассказывала тебе, как один грузчик работать мне не давал? - вдруг неожиданно Нурисламова заговорила о своей работе. - Это его фотку я скидывала тебе. Такой надоедливый и болтливый, я его тогда совсем не слушала, мне и без него хватало хлопот, я была в таком расстроенном состоянии. "Слушай, иди вывози свои паллеты, не мешай мне", говорила ему, а он все равно приходил, работы у него не было, и он стоял у тары и смотрел, как я пикаю вещи по коробкам. Так это меня бесило. И ведь специально в мои смены на мой квадрат вставал, коробки мои вывозить. Ты когда ушел, все ведь поменялось. И грузчики другие работали, и коробки не надо было самим на паллеты ставить, грузчики за нас это делали, стало легче работать. Но Али не отставал от меня, прилип как назойливая муха, сколько с ним ругалась тогда из-за этого: "не стой над душой, не люблю когда так стоят". И я понять сначала не могла, чего он хочет, работать только мешает. А потом в марте, мотаю коробки, а он опять стоит и вдруг говорит мне на ухо: "хочу тебя!" Я опешила, стою и смотрю на него, и сказать ничего не могу. Вроде бы рассердиться хочется от возмущения, но в меня как будто чертовщинка вселилась: "когда?", говорю. На следующий день я вместо смены поехала к нему и переспала с ним...

   Мне стало дурно, так обычно бывает в процедурной, когда медицинская сестра прокалывает палец и выжимает кровь. В ушах нарастал шум морского прибоя, он медленно разбивался внутри головы. Лицо онемело и покрылось холодной испариной. Я сидел и смотрел на свою левую руку, которая как-то неестественно задрожала, потом сжал ее правой, чтобы Нурисламова не заметила. А она продолжала свою исповедь:

- Муж вечером спрашивает, как отработала. Я ответила, что хорошо, с Элькой стояла. Муж посмотрел на меня и ничего не сказал. А потом я поняла, что Элька в эту смену не работала и муж видел ее днем в ВКонтакте. На следующий день я сняла квартиру в Кольцово и переехала от мужа.
- Когда это было? Какого числа? - спросил я упавшим голосом. В моменты физической слабости голос меняется, становится неестественно высоким, детским, почти женственным, мне и говорить-то не хочется в таком состоянии, стыдно показаться слабым.
- Восемнадцатого, в конце смены, а девятнадцатого утром я к нему поехала.
- Девятнадцатого марта? В этот день у меня был второй день рождения.
- Второй день рождения?
- Три года назад я должен был с Каменским, Ленкой и тобой ехать в Максимилианс, но не доехал до вас в Кольцово, попал в аварию.
- Это было девятнадцатого?
- Да.
- Запомнил ведь. Ах да, ты же всё записываешь, - сказала Нурисламова.
- Ах-х! - вздохнул я от невыносимой боли. - Я в этот день гулял мимо Максимилианса, вспоминал годовщину, был хороший солнечный день, морозный воздух, хорошее настроение... - чем дальше я думал об этом, тем сильнее отражалась на моём самочувствии вся эта история с Али: "не моя, не моя, не моя..."

   Я не жаловался никогда на недостаток воображения и поэтому отчетливо видел перед собой во всех подробностях ужасную картину: как греко-римский атлет хватает Нурисламову за белокурые волосы, точно букет цветов, и шлепает свободной рукой по бледной заднице, словно по плечу, на которое сел комар. Натянув поводья, Али начинает скакать на ней, как Казбич на Карагезе...

- Я - тварь? - спросила Нурисламова, наклонившись низко над столиком, она пыталась заглянуть мне в глаза. - Правда ведь, я - тварь? - Глаза у неё были злые, бесстрастные, она если и видела мои лихорадочные руки, то не придавала этому значения (или наоборот: придавала и получала от этого удовольствие). - Я сказала все это лишь затем, чтобы ты не думал себе там, что я хорошая. Я хочу для тебя только одного, чтобы ты содрал с меня тот образ непорочной женщины, которым ты наделил меня у себя в голове.

   Она снова выпрямилась и, ловко работая вилкой, отправила в рот новую порцию яичницы. Спокойно смотрела в окно холодными серыми глазами, рот был сомкнут, челюсти двигались, тыльным кончиком вилки поправляла прядь над виском.

   Пара, сидевшая за соседним столиком, как-то странно притихла, кажется парень с девушкой слышали все, что говорила Нурисламова, не стесняясь, не понижая голоса; по крайней мере мне казалось, что эта пара и мужчина у меня за спиной слышали наш разговор. Я отстранился от молодых людей ладонью, мне не хотелось, чтобы они видели мое лицо.

- В общем так, пойдёшь сегодня к Седановой, всё ей расскажешь про себя, что да как, легче станет, она хороший психолог. Это хорошо, что ты вчера не мешкал и сразу записался к ней на сеанс. Я буду очень рада, если она тебе поможет.

Нурисламова отрезала ножом кусочек колбаски и, проколов его вилкой, отправила в рот.

- А я понять не мог, как он мог читать твою переписку. Как он мог брать твой телефон и читать беседу в WhatsApp. Я ведь никогда за три года не брал в руки твой телефон, да мне это и не нужно было, да это было бы очень странно: спрашивать у замужней женщины телефон, чтобы порыться в нем. В голове не укладывалось.

- Блин, Шаяхметов, ты и в самом деле думал, что он приходил ко мне в гости, чтобы чай попить? Ты реально думал, что мы с чеченцем в шахматы играли?

- Он к тебе домой приходил? Я думал, что вы на складе общаетесь, после работы тебя до ворот провожает, глупости говорит, но чтобы телефон отбирать по пути... Я вспомнил, ты писала мне в Telegram в начале апреля, чтобы я не писал тебе первым, у тебя, якобы, там обстоятельства, как будто мои сообщения могут прочитать. Бли-и-ин, Нурисламова!

- Послушай, Саш! Мы взрослые люди, мы сами решаем, с кем нам спать, а с кем не спать. Он проявил смелость, я ответила. Что тут такого? И почему это должно тебя так сильно волновать? В чем твой шок, я не понимаю? Мне просто надоело каждый день дрочить. Муж в последнее время вообще не проявлял ко мне интерес. Целоваться не любит, а ведь с самого начала знал, что я люблю целоваться. Секс раз в неделю, и то на сухую. Ну ладно, один шлепок в неделю, но мне нравится, когда меня шлепают, он прекрасно знал, что это меня заводит.

- Так вот почему он мог читать твою переписку! - я не мог уложить в голове все факты и рассуждал в слух. - Так вот почему ты предлагала ему руку на улице, а он отмахивался, говорил, что ему нельзя женщину за руку держать. Теперь всё стало на свои места. Какой же я наивный дурачок, когда сказал тебе вчера, что был бы рад, если бы ты предложила мне свою руку, как же странно ты в этот момент замолчала в телефон. - Я опомнился и закончил уже про себя: "Ты и не собиралась этого делать, так как не была со мной близка.
Как же тошно, как же душно от всего этого!"

- У него так принято, для него это нормально, обычное дело: под руку гулять нельзя, руку на женщину поднимать можно, правда насилия я вытерпеть уже не смогла. Все время меня контролировал, телефон проверял, и в то же время игнорировал, когда мне надо было что-то от него; критиковал: "алкашка, зачем ты столько пьешь, и куришь, как паровоз". Один раз ушла со смены раньше обычного, приболела немного, и он видел, что я рано ушла, и хоть бы вечером написал мне, поинтересовался, как я себя чувствую. В другой раз оставалась на сутки, штрафы прилетели большие, надо было денег заработать, чтобы за квартиру заплатить, а он домой ушел. Если бы я для него что-то значила, если бы он по-настоящему меня ценил, он уговорил бы меня пойти домой, предложив мне денег, но он спокойно ушел. В последний раз ударил меня по лицу, когда я накричала на него от усталости. Пришёл на следующий день к подъезду, извиняется, а я в слезы, прощаю его. А когда прихожу домой: "Вот дура! Зачем мне это?" Написала ему, чтобы валил на хер, и все, покончила с ним. Не мой мужчина. Избавилась от ненужного человека. Потом мне девки рассказывали, что у него после меня были еще бабы, три или четыре, за один месяц. Я после него два раза ходила к Седановой, так хреново было.

   Мы замолчали. Нурисламова доедала салат, подхватывая вилкой последние огурцы, брала в руку тяжелую чашку с капучино, делала легкий изысканный глоток. Сырники были съедены через силу, всухомятку, горло пересохло, как русло африканской реки. Я хотел выйти на улицу, на свежий воздух, закурить, перевести дух.
- А этот, твой новый, Злобин? У него, наверно, от первого брака дети остались...
- Я не собираюсь с тобой обсуждать своего молодого человека, - перебила меня Нурисламова.
 Мы снова молчали. Я разглядывал пустую миску, а Нурисламова вытирала губы салфеткой.

- Ну что, Шаяхметов, ты так и не ответил, правда ведь, что я тварь? - Нурисламова снова заговорила.
- Неправда. Ты все равно хорошая, ты все равно останешься для меня такой, какой я тебя знал на квадрате, чтобы ты ни говорила сейчас, - слабым голосом протестовал я. В этот момент я не чувствовал злобы к Нурисламовой, никаких негативных эмоций, только жалость к себе. - Мы с тобой, как близнецы, у нас даже родинка на носу почти в одном месте: у тебя на левой крылышке носа, у меня на правой...
   Я думал, это замечание о нашей внешней схожести заставит её улыбнуться, но она посмотрела на меня холодным рассудительным взглядом и перечеркнула комплимент:

- Послушай, у всех людей есть правая и левая рука, все люди похожи друг на друга, но это не значит, что люди подходят друг к другу. Чтобы два человека были вместе, между ними, прежде всего, должна быть химия. У меня к тебе этой химии нет.

   Я молчал и не смотрел на нее, было неприятно слушать такое.
- Ну что ты дуешься? Ну правда? - она положила кончики пальцев на мою руку и я ощутил их холод, липкий и неприятный. - Насилу мил не будешь. Пойдём, ты опоздаешь к Седановой. Все будет хорошо.

   Мы встали, она взяла стеклянный чайник, в котором, как теперь оказалось, был мой дорогой кофе с экзотическим названием, налила в мою пустую чашку немного этой светло-коричневой жидкости, пригубила, сморщилась и сделала замечание:
- Фу, ну и пойло!

   Мне стало интересно, я тоже пригубил: напиток имел цвет чая, заваренного накануне и разлитого по чашкам не в первый раз. И в самом деле вкус был ужасен. Это был жидкий и горький кофе, издалека напоминавший вкус молотых зёрен, а вблизи доминировал стойкий привкус настоянного помёта.

   Мы вышли на улицу, закурили, Нурисламова вызвала себе такси. Было холодно, и я ощущал весеннюю сырость еще сильнее, потому что руки, дрожь которых я не мог унять в теплом кафе, тряслись уже как у алкаша. Я спрятал руки в карманы, жадно курил сигарету, ветер, дувший в спину Нурисламовой, сдувал пепел с ее сигареты на мою куртку.

- Ну и холод, - сказала Нурисламова и смахнула с меня пепел.

   Она подняла воротник приталенного пальто и не убирала руки с воротника, белокурые кудрявые волосы разметались во все стороны, бледное красивое лицо было бледнее обычного, Нурисламова смотрела на меня и ничего не говорила. Я смотрел на ее тонкую фигуру, на модное пальто, на серые джинсы с отворотами, на черные замшевые полусапожки, и с горечью понимал, что этот человек теперь не мой.

   Когда приехало такси, Нурисламова потянулась ко мне, чтобы обнять меня на прощание, и я обнял ее, правая рука коснулась ее спины, какая же она легкая, какая же она воздушная, какая же она родная...





   Марина Седанова сидела в глубоком кожаном кресле и смотрела, как её посетитель, 42-летний мужик, сидел на краешке кожаного дивана и прятал глаза. На его бледном лице застыла судорожная гримаса оскаленной улыбки, как у шута из средневековья, с лицом которого в детстве хорошенько поработали компрачикосы. Этот человек как будто застрял в двадцатилетнем прошлом и никак не мог из него выбраться. Он испытывал те же эмоции, какие могли бы сейчас испытывать его дети, если бы они у него были.

- Дайте волю своим чувствам, вам полегчает, - ласково говорила Седанова. - Возьмите салфетки. Это хорошо, что вы всё записываете. Это помогает вам освободиться от негативных эмоций. Вы даже можете написать книгу, потому что у вас есть все качества, присущие писателю. Но будут ли у вас благодарные читатели? Быть может, стоит выбрать другой путь: путь терапии? Вы не работаете уже почти год. Наверно, вы можете себе это позволить, но сейчас важно наладить социальные контакты, поменять вокруг себя обстановку, разнообразить досуг. Самое главное, вы должны понять: вам отказали не потому, что вы плохой, а потому что не подходите этому человеку. Это не ваш человек. Вам надо найти человека, который подходит именно вам. А вы ещё молодой симпатичный мужчина, многим женщинам вы можете понравиться. Есть два пути в вашей ситуации, два сценария поведения: разорвать все контакты с этой женщиной, либо, если на первое не сможете решиться, сохранить контакты, но заранее с ней договориться, чтобы она не рассказывала вам о своих сексуальных похождениях, потому что вы ей не подружка.

- Вы не понимаете. Она мне нужна, как телу нужна душа, я хочу гладить ее руки, нюхать ее волосы, заниматься с ней любовью, иметь с ней общих детей... Никто не может ее заменить, никакой инопланетный разум не сможет и через тысячу лет воссоздать ее тело и сознание по волосу, по ДНК, никому это неподвластно.



10.24; 4.25