Голубая полоска. Голубая полоска

Голубая полоска


1.

Перелёт из Воронежа в Смоленск прошел в исключительно благоприятных погодных условиями всё внимание экипажей было приковано к опалённой войною земле, над которой мы пролетали.
Еще на подходе к Смоленску мы увидели густые клубы черного дыма. расстилавшегося широким шлейфом в восточном направлении; успели на развороте заметить руины разрушенных зданий, и, после роспуска строя сосредоточили всё внимание на взлётно-посадочной полосе, по обе стороны которой вразброс стояли разнотипные самолеты вперемешку со свежими пятнами только что заделанных, воронок; в двух местах догорали подбитые самолёты, а на бетонку выруливал одинокий Пе-2 с широкой голубок полоской на шайбах хвостового оперения.
Сделав полный круг, мы один за другим приземлились и, следуя сигналам человека с краевым флажком, зарулили на самый дальний край аэродрома, где в шахматном порядке стояли такие же, как наши, Пе-2, только с голубыми полосками на краснозвездных шайбах и с крупными белыми цифрами порядковых номеров.
Оставив нас у самолетов, капитан Кульков, вместе с встречавшим техником, ушел на командный пункт и вскоре вернулся с большой группой офицеров, во главе которой шёл среднего роста, с крупной головой к жесткими чертами лица подполковник; на его груди тускло поблескивал один орден Боевого Красного знамени.
Зато у сопровождавших его офицеров сияло так много разных орденов, что все мы замерли от восторга и восхищения и, не таясь, рассматривали пришедших.
- Командир полка Родин,- представился подполковник. - А это ваши командиры эскадрилий: майор Кибалко и капитан Глушков. С остальными познакомитесь потом, по ходу дела.
Насупив свои густые, выцветшие на солнце, брови, он несколько раз молча перечитал список, поданный ему красивым, стройным, черноглазым майором, так же молча и не спеша оглядел нас и объявил свое решение о распределении экипажей.
Мы с Вороновым и экипаж Виноградова попали во вторую эскадрилью майора Кибалко, остальные дошли знакомиться с капитаном Глушковым.
Наш ведущий, капитан Кульков, оставался в полку на стажировку и был зачислен в звено управления.
Майор Кибалко, не отходя от моего самолета, познакомил нас со своим штурманом капитаном Евсеевым, с инженером эскадрильи старшим техником-лейтенантом Дмитриевым и, не вступая в дальнейшие разговоры, удалился восвояси.
Капитан Михеев, объявив, чтобы мы немедленно приступили к изучению района полетов, последовал за своим командиром.
Оставшиеся два капитана и инженер эскадрильи уделили нам значительно больше внимания. Капитан Ахмаметьев, оказавшийся заместителем командира эскадрильи, и его штурман капитан Сметании расспросили нас о нашей лётной и штурманской подготовке, посоветовали ознакомиться в штабе с обстановкой на фронте и не стесняться заимствовать опыт у старых экипажей; пообещали как можно скорее ввести нас в строй и вскоре ушли со стоянки.
Зато инженер эскадрильи с техником звена дотошно проэкзаменовали нас по знанию материальной части, правилам ее эксплуатации и в заключение, представили нам нашего механика самолета славного Мишу Борозенко, который обслуживал нашу Пе-2 № 15 до конца войны, а точнее - до своей демобилизации поздней осенью 1946 года.
Перезнакомившись на стоянке с техсоставом, мы со старшиной эскадрильи отправились в общежитие летного состава, где я, к своему величайшему удивлению и радости, встретил своего хорошего приятеля по Молотовской и Новосибирской школам - Володю Дудко, отличного товарища и примерного курсанта, успешно закончившего лётную школу в Новосибирске на полгода раньше, чем мы уехали в Чкалов.
Прибывшие экипажи занялись своими делами в общежитии, а мы с Володей долго ходили по окрестностям аэродрома, вспоминали курсантские годы, общих друзей, а больше всего обсуждали самый главный для меня вопрос: как быстрее войти в строй.
- Ты особенно-то не спеши, - кик всегда рассудительно и очень спокойно говорил Володя,— Да и Кибалко вас сейчас не пустит на боевое задание: обстановка неподходящая.
- Как это - неподходящая? - опешил я.
- А так. Фронт стоит. Фрицы сейчас на всех высотах рыщут. У них сейчас перед нами много истребителей: и Ме-109, и Фоккера. Трудно нашим приходится. Многих уже потеряли. Ты сейчас пока порасспрашивай ребят: кто как летает, какие приёмы разведки целей применяет, как от истребителей уходят.
- Как это - уходят? - удивился я,- А почему не дерутся?
- Дерутся, когда зажмут, - ответил Дудко, - а чаще - уходят... если могут. Не всегда это удаётся. Ты пойми: мы же разведчики. И от нас требуют разведданные, а не сбитые самолеты. Да и приказ по армии есть: разведчикам в бой с истребителями противника не вступать, а, используя любую возможность, оторваться от преследования и доставить разведданные, понял?
- Понял, - неуверенно ответил я, - только как же это? Ведь война!
Володя рассмеялся и пояснил:
- На войне не бардачком воюют, а каждый свое дело делает. Бомбёр, к примеру, бомбы кидает, бомбит, что прикажут; истребитель-самолеты сбивает, а штурмовик - живую шилу и технику уничтожает. Вот так-то! А твое дело - незаметненько залететь подальше в тыл противника, провести разведку визуально, кое-что сфотографировать и - давай бог ноги! - представить разведданные своему командованию. Ведь мы же работаем в интересах фронта и своей воздушной армии, а не на свой полчок. Уразумел?
- Понял, Володя, понял. Спасибо тебе, дружище. А у тебя как? Какие успехи?
- Да какие там успехи! - как-то горько усмехнулся Владимир. Меня, понимаешь ли ты, преследует какой-то злой рок. Сплошная невезуха. И ничего не могу поделать, как ни стараюсь. Боевых вылетов у меня уже довольно много, а успешных - раз-два и обчёлся.
- Как это так?- удивился я.
- А вот так: вылетаю, допустим, в ясную погоду, а над целью - облачность десять баллов. Фотографировать нельзя. Или наоборот: над аэродромом сплошная облачность, а над целью - солнце; захожу, фотографирую, а прилетаю - пленка чистая: механик по фото забыл шибер фотоаппарата перед вылетом открыть. И так чуть ли не через вылет - что-нибудь да случается! - уже со злостью сказал Володя.

Он резкими, нервным движениями достал портсигар, закурил, скомкал папиросу в пальцах, не замечая ожога, и снова закурил. Посмотрел, как неуклюже сел на полосу Ил-2, прокомментировал:
- Наш, молодой из третьей эскадрильи.
- А разве в полку не две эскадрильи? - спросил я,
- Четыре,- ответил Володя. - Две на Пе-2, одна на Илах, одна-ночная, на По-2. Вон их стоянки, сзади вашей.

Немного успокоившись, Володя продолжал:
- А на днях вообще чуть не угробился. После взлета не убралась одна нога шасси. Захожy на посадку, а вторая нога не выпускаете; Штурман аварийно наполовину выпустил ее, а дальше не идет. Пришлось на одну ногу садиться. Сейчас на ремонте стою.
Посмотрев на часы, Дудко напомнил, что нам пора возвращаться и, по пути в столовую, сообщил:
- На днях мы отсюда уберёмся. Видишь какая тут теснота: тут и бомбёры сидят, и истребители, и транспортники, и мы. Вот нас и решили переселить в места необжитые.
- А куда - не знаешь?
-  Нет, конечно. Это, брат, военная тайна, - засмеялся Володя, открывая дверь лётной столовой.

Мои ребята с экипажем Воронова уже сидели за столом в комнате каких-то очень орденоносных офицеров и оживленно о чем-то разговаривали.
Володя тихонько придержал меня за рукав гимнастерки, молча кивнул на свободный, столик у самого входа и, подозвав официантку, заказал ужин.


2.

Деревня Старые Пересуды, что севернее Смоленска, на карте значилась, но на земной поверхности ее не было: немцы во время оккупации сожгли её дотла, даже труб печных, немых свидетельниц пожарищ, не осталось.

И людей - тоже.

Прямая дорога, проходящая вдоль пепелищ, сразу же за бывшей деревней, скрывалась в глухом лесу. И кругом, куда ни глянешь, - леса да болота, а рядом с деревней, сразу за дорогой, длинная, с километр, полоса кем-то засеянной, но так и не убранной ржи, да метров триста некошеного луга, переходящего дальше в огромное болото, поросшее редким, хилым, низкорослым березняком.
Видно не случайно присмотрел эту полоску наш командир полка: затерянная среди болот и лесов, эта стертая с лица земли деревенька не привлекала внимания авиации противника, так как находилась хоть и не далеко, по авиационным меркам, от главных полей сражений и забытых войсками и техникой фронтовых дорог, но оказалась вполне пригодной для устройства здесь полевого аэродрома для нашего отдельного разведывательного полка.
Наш БАО - батальон аэродромного обслуживания скосил прошлогоднюю рожь, оборудовал у дороги, на самом краю пепелища, штабную землянку, разместил в лесу свои основные службы и склады, построил несколько землянок для полковых служб и был готов принимать наши самолеты.
Для лётного состава оборудовали пустующее двухэтажное деревянное здание школы в соседней деревне на берегу озера Диво, что километрах в пяти-шести от аэродрома. Между прочим, название озера, вполне соответствовало той местности, где стояла эта шкала: высокий холм с чудесным березовым парком вокруг здания, значительно возвышался над удивительно красивым, почти круглым, озером, посреди которого изумрудам переливался лесистый остров, а на небольшом удалении от озера, на живописных холмах, были разбросаны уцелевшие от войны деревеньки.
He прекращая вылетов на боевые задания, полк перебазировал в течение дня поодиночке все свои самолёты и полковые службы на новую точку. Пришла очередь и нашему экипажу лететь вполне самостоятельно вслед улетевшим товарищам. Перед вылетом мы со штурманом решили, что садиться на новом аэродроме будем по-фронтовому, без лишних кругов, с ходу.
Заметив издали озеро Диво, я начал делать заход на посадку, но сколько ни всматривался в заученную назубок местность - аэродрома не видел. Не видел его и штурман, но упорно подсказывал:
- Смотри слева от дороги, за деревней.
- Дорогу вижу, - отвечал я ему, - а деревни нет, и аэродрома тут никакого нет.
- Вася, по расчетам мы вышли точно. Озеро диво - вот оно, перед нами, а от него дорога, видишь, налево?
- Вижу. Дорогу вижу, а аэродрома - нет, - повторил я, выводя самолет из разворота.

Под нами сверкало солнечными бликами огромное болото, заросшее кустарником и хилыми берёзками; слева и справа, насколько хватал взгляд, раскинулся огромный лесной массив, но и там, сквозь кроны деревьев, сверкала вода; справа, под крылом, вилась меж кустов просёлочная дорога; вот она вышла из зарослей ивняка и прямой стрелой упёрлась в высокий сосновые бор, а около ее правой обочины с равными интервалами едва просматривались тёмные квадратики, отороченные густыми зарослями темно-зеленого бурьяна и седой полыни.
И в тот же миг мы с Мишей заметили слева, на самой опушке заболоченного леса самолеты, кое-как прикрытие зелеными ветками и одновременно воскликнули:
- Вот они! Смотри!
Но было уже поздно; под нами струилось серой лентой, словно причесанное крупной расческой, скошенное поле, а на нем - свежие следы самолетных колёс, сворачивавшие к лесу.
Сделав новый заход, мы безупречно сели, и, следуя сигналам нашего техника звена, зарулили самолет под крону огромной сосны.
Увидев над головой техника скрещенные руки, я выключил моторы, и благостная тишина разлилась вокруг, подчеркивая девственность вечно живой природы. Не хотелось и покидать самолет, но Миша Борозенко, первым выпрыгнувший из задней кабины, уже ставил колодки под колеса.
Не мешкая, мы всем экипажем прикрыли самолет приготовленными кем-то зелеными ветками, и , заметив неподалеку группу офицеров, направились к ним. Около большой., пахнущей свежей смолою-живицей землянки Кибалко с Михеевым ставили задачу на разведку очередному экипажу.
Выслушав да конца их краткие наставления, я, по укоренившейся школьной привычке, подошел к командиру эскадрильи и четко доложил:
- Товарищ майор, экипаж Бугрова посадку произвел. Разрешите получить замечания?
Ребята, стоявшие вокруг нас засмеялись, а Кибалко, как-то застенчиво улыбаясь и не поднимая головы, произнес:
- Хорошо, хорошо. Перелёт вы выполнили отлично, посадка - отлично. Завтра сдайте штурману зачет по району полетов. Вы готовы?
- Так точно! - ответили мы с Мишей одновременно.
- Останьтесь завтра после завтрака в столовой, там и поговорим, а то здесь комары заедают,- предложил Михеев, и они с командиром пошли через поле к штабу полка.
Ребята поплотнее окружили нас, и посыпались дружеские подначки и розыгрыши, среди которых иногда проскальзывало и явное неодобрение.
В первый момент мы все трое как-то растерялись, но, тут же, овладев собой, успешно отбили все наскоки, заявив:
- Ничего, мы еще молодые, исправимся!
И только Володя Дудко минутой позже, объяснил, почему смеялись ребята:
- Ты сразу привыкай, что ты уже не в школе. Ты - нормальный самостоятельный летчик, как все. Доклады здесь делают только в штабе, после возвращения с боевого задания. Понял? А то тут есть такие, что навешивают своим же товарищам всякие ярлыки, вроде: "выпендривается", "выставляется", "подлизывается" или еще что-нибудь в этом роде. После встреч с такими хочется с мылом вымыться. У тебя раньше не бывало такого чувства?
- Да нет, я как-то не замечал. Да и не обращал никогда вникания на также заскоки.
- Ну и правильно! - одобрил Володя, остервенело отбиваясь о комаров, которые тучей наседали на нас, назойливо пищали, лезли в глаза и уши, запутывались в шевелюре и немилосердно кусали, впиваясь в любой, не прикрытый участок тела.
- Пойдем в землянку, там я их дымом повыгнал маленько - можно чуть-чуть отдохнуть от этого нудного писка.

В землянке было темно, прохладно, густо пахло свежерубленой сосной с примесью дыма, а с широких, от стены до стены, нар слышалось сердитое, вполголоса, ворчанье Володи Жилы:
- От же ж выбралы мисто, шоб вы сказылысь! Эти ж кровопийцы житья не дають!
- Ты чего ворчишь? - спросил я.
- Да вот, с комарами воюю. Поспать хотел, так они ж заедают. Залез с головой в комбинезон - душно, а чуть высунул нос - они тут как тут! Беда, да и только!
Володя шумно заворочался на нарах, отшвырнул в сердцах меховой комбинезон и выскочил наружу.
Мы с Дудко забрались на его место, но через несколько минут, не выдержав непрерывного комариного писка, ушли из землянки. Навстречу нам из соседней землянки, вышли Миша с Лёшей Ивлевым и мы, проклиная зловредную комариную породу, побежали на освещенное ярким, солнцем лётное поле.
- Здесь хоть и жарко, но зато этого нудного писка почти не слышно, - сказал Лёша, опускаясь на траву.
- Вот-вот, - поддержал Миша, - они не столько укусами, сколько своим нудным писком истязают. Все время находишься в каком-то адском напряжении. Представляю, каково тут нашим техникам придётся!
- Дудко! В штаб, - сообщил сошедший с бортовой машины лейтенант, - твой штурман со стрелком уже там, а технарям я скажу, чтоб готовили на полную катушку.
- Хорошо, - ответил Володя, вскакивая в кабину полуторки. -А вы ребята, подгребайте ближе к столовой: скоро обед.

Через полчаса его самолет был в воздухе. А еще через два часа с половиной он лежал на болотистой низинке, всего в двухстах метрах от края нашего полевого аэродрома.
Все, кто был на ближней к тому краю стоянке, оставив свои дела, побежали к месту приземления самолета, а от штаба, обгоняя бегущих, в клубах пыли, протарахтела старенькая полуторка с командиром полка в кабине.
Им навстречу, шлепая по воде меховыми унтами, медленно, устало, выходил из болота экипаж Володи Дудко.
Командир полка, низко опустив голову и недобро насупившись, стоял у машины и, когда Дудко подошел к нему, глухо спросил:
- Что, снова не повезло?
- Не повезло, товарищ командир, - ответил Володя, - не хватило горючего.

Подождав, пока экипаж с парашютами погрузится в кузов, командир тяжело влез в кабину, и машина тронулась в обратный путь, огибая летное поле и кратчайшим путем выбираясь на просёлочную дорогу.
С Володей Дудко мы встретились уже после войны, в Восточно-Прусском городе Тапиау, где вместе с нашим полком была размещена на квартиры и его часть, в которой он служил рядовым летчиком на По-2.


3.

В начале июня погода в полосе действий Третьего Белорусского Фронта установилась сухой и солнечной, но развивающаяся к полудню кучёвка здорово мешала ведению разведки и особенно - фотографированию. И довольно часто экипажам полет не засчитывался успешным, поскольку визуальные наблюдения не подтверждались фотоснимками.
Но, в то же время, кучёвка и спасала многих от преследования истребителей противника. Однако в таких случаях выигрывали старые экипажи, имеющие навыки пилотирования по приборам. А нам, молодым, не имевшим опыта полетов в облаках, приходилось или обходить кучёвку стороной, или лезть в облака на свой страх и риск.
И мы рисковали, вываливаясь иногда из облаков в самом невероятном положении, так как, не умея пилотировать по приборам, теряли пространственное положение, а иногда и ориентировку.
Так в первых числах июня и случилось с экипажем Воронова. Получив учебное задание пройти по треугольному маршруту над своей территорией, они, пробивая слой небольшой кучёвки, потеря ориентировку и сели на вынужденную где-то в районе Ельни и оттуда, в самую жару, добирались домой в зимнем меховом обмундировании, потеряв, благодаря этому, право на скорейший ввод в строй боевых экипажей.
А события, чувствовалось по всему, назревали немалые: наш, 3-й Белорусский фронт, готовился к наступлению.
Пришла, наконец, очередь и нашему экипажу отстаивать свои права на положение в полку. Да, откровенно говоря, стыдно стало питаться в летной столовой по пятой норме, наравне с орденоносцами и Героями Советского Союза, не принося фактически никакой пользы.
И вот мы на маршруте. Летим в свой тыл с задачей: произвести разведку и фотографирование станции Игорьевская и обнаружить аэродромы "противника" в полосе разведки.
Треугольный маршрут, проложенный по всем правилам штурманской науки, мы изучили наизусть и безошибочно вышли на заданную цель, оказавшуюся едва заметным разъездом, затерянным среди сплошных лесов. Выполняя это задание, пытались найти и аэродромы, но их, попросту, не было в этом районе.
Получив фотографии этой мизерной точки, Кибалко с Михеевым значительно переглянулись и приказали завтра вместе со всем лётным составом быть на КП, то есть в штабе полка. А это значило, что подучим боевое задание и полетим на настоящую разведку в тыл противника.
Радости нашей не было границ! Но, считая себя настоящими мужчинами, мы проявили максимум выдержки и, внешне, ничем не выдали своего волнения. Однако, оставшись наедине, мы проговорили до позднего вечера, обсуждая; все возможные варианты полета, просмотрели по карте все вероятные места пересечения линии фронта, припомнили все рекомендации бывалых экипажей о действиях в тылу противника. Вспомнили добрым словом и Володю Дудко.
Назавтра, чуть свет, старенькая полуторка, дребезжа и подпрыгивая на ухабах, доставила нас и ещё несколько экипажей, уже имеющих задание на разведку в утренние часы, к летной столовой, на первый завтрак.
Четыре экипажа, выпив по чашке кофе, уехали на стоянку, а мы с Кибалко пошли на КП, получать задание.
По мере приближения к штабной землянке волнение наше нарастало, и это не осталось незамеченным Кибалко, по обычаю своему застенчиво улыбнувшись, спросил:
-  Что, ребята, страшновато ?
-  Нет, что вы! Просто после теплой столовой на улице свежо, - ответил я, стараясь унять предательскую дрожь.

Кибалко, словно не расслышав моего ответа, рассказал какую-то житейскую историю, добавил в качестве иллюстрации к ней коротенький, но острый анекдот, и мы, насмеявшись вдоволь, как-то не заметили, когда спало внезапно появившееся напряжение и наступила та, вполне нормальная раскованность, когда человек способен общаться на равных с себе подобными.
Обрисовав вкратце схему нашего предстоящего полета на разведку, он сказал, словно спросил:
-  Ну, что, пойдём, посмотрим, что нам начальство предложит. И мы спустились в землянку.

У большого стола, склонившись над картой, стояли командир полка, начальник штаба и начальник разведки.
Выслушав наш доклад о прибытии, все трое вновь склонялись над картой и долго, вполголоса, обсуждали какую-то проблему, не обращая на нас ни малейшего внимания.
"И когда они спят?" - подумал я про себя. -"Ведь полк работает непрерывно, днем и ночью." Тоже, видимо, подумал и Миша, кивком головы показывая на Родина.
Оторвавшись, наконец, от карты, все трое повернулись к подошедшему Кибалко и, словно продолжая начатый разговор, спросили его об уровне подготовки экипажами вновь услышав положительную оценку, подозвали к карте нас.
Задачу ставил начальник разведки. Обрисовав вкратце обстановку на фронте, он показал наши объекты визуальной разведки, где и что фотографировать, когда передавать по радио данные визуального наблюдения и еще массу полезных советов, о которых мы с Кибалко уже достаточно переговорили.
Мы внимательно выслушали задание и уже собирались выходить из землянки, как вдруг из репродуктора, висевшего на стене и напоминавшем о себе лишь легким шипением и редким потрескиванием, раздался отчаянный: крик, заставивший всех вздрогнуть:
- Командир! Слева пара атакует, слева! Справа еще пара! Передам... И снова тихое шипение и потрескивание.
- Чей экипаж? - спросил Родин.
- Не знаю, товарищ командир,- ответил радист из соседней комнаты, - голос не знакомый. Может кто из новеньких? - высказал он предположение.
- Кто из молодых в воздухе? - снова спросил командир,
- Только один Никишин, из первой, - ответил начальник штаба, заглянув в плановую таблицу.
- С каким заданием послали?
- Разведка аэродрома Балбасово. Это же у самой линии фронта. Это же коротенький полет: туда и обратно, - стал растерянно говорить начальник разведки.
- Вы что, не знаете, что такое Балбасово? - вскипел командир полка. - Я же приказывал: молодых туда не посылать! - и командир разразился такой бранью, что мы поспешили выйти из землянки и забрались в стоящую рядом зеленую полуторку. Следом за нами -
и Кибалко. Поднявшись к нам в кузов, он приказал шоферу ехать на стоянку вокруг аэродрома, так как к месту взлета рулили две "пешки" и горбатенький Ил-2.
- Товарищ командир, а что такое - Балбасово? - спросил посмотрев на планшет, где красной и синей полосой была обозначена линия фронта.
- Балбасово, - ткнув пальцем в точку на карте, ответил, - крупный аэродром немцев здорово забит авиацией, преимущественно истребителями. Плотно прикрыт зенитками.
- И что? Никак? - снова спросил Миша.
- Пока не всем удаётся его сфотографировать. Уже несколько экипажей на нём потеряли, - и помолчав добавил - И вот, кажется, еще одного недосчитаемся. Короче: вы пока туда не лезьте. Старики это вернее сумеют сделать. А вы пока присматривайтесь. Войны еще на вас хватит.
- Да у нас, товарищ командир, совсем в другую сторону.
- Да, да, слышал, Вам - железная и шоссейная дороги.
- Так точно, - подтвердил Миша, застегивая планшет.

- Готовьтесь,- сказал Кибалко, выпрыгивая из кузова возле, нашего самолета, и, не ожидая доклада подбежавшего механика, направился к своей штабной землянке.

Через сорок минут мы взлетели и с набором высоты пошли по большому кругу, чтобы до линии фронта набрать семь тысяч метров, а если успеем - то и больше.
На последнем довороте я набрал еще метров 600 и спросил Мишу:
- Может хватит? Где она - линия Фронта?
- Высоты хватит, а линию фронта уже прошли, да ты, Вася, не расстраивайся. Я ее и сам не видел. Только по ориентирам знаю, что на земле она вот тут проходит.
- Командир! Слева сзади три разрыва, - доложил стрелок-радист.
- Вижу,- ответил я.- Это на нас истребителей наводят. Смотри в оба. Миша! Меняем курс.
- Давай, Вася, уходи вправо, а я посмотрю, - ответил штурман,
- Вон они, два "Мессера", влево разворачиваются, - доложил Володя.

Теперь и мы с Мишек видели два черных крестика, появившихся сзади слева. Стало немного жарко и очень тревожно, и совершенно неясно, как действовать, если они атакуют.
Выйдя из разворота, я заметил, что истребители продолжают разворачиваться влево, все дальше уходя от нас.
- Все, ребята, они нас не видят! Выхожу в район работы. Миша, куда вначале идём?
- Давай на Борисов. На остальные заход будем делать с запада. Под нами - Сенно, партизанский район.
- Район, как район: леса, поля, болота,- ответил я.
- Ну не скажи! Подбитые экипажи отсюда живыми возвращались, - возразил Миша и тут же дал поправку в курс для захода на фотографирование железнодорожной станции.
- Включаю,- сказал Миша.
- Понял, - ответил я, стараясь точнее пройти над целью.
- Зенитки бьют! - сообщил Володя. - Сзади справа чуть выше.
- Вижу,- подал голос Миша, - только они опоздали. Выключаю! Доверни на солнце, Вася.

Уходя от цели с набором высоты в сторону солнца, я оглянулся назад, увидел появившееся на чистом голубом небосводе грязное облачко зенитных разрывов, а чуть западнее - широко раскинувшийся в сероватой дымке большой город.
- Минск. - словно угадав мои мысли, сказал штурман, - Скоро и туда доберемся, доверни чуть влево. Хорошо. Сфотографируем на всякий случай: тут, на Березине, немцы что-то строят. Володя! Ты куда там нырнул? За воздухом смотри.
- Да я тут пулемет поправил. Ты про Березину сказал, а я своего "Березина" вспомнил. К стрельбе же готовил.
- Ну, ну, смотри, а я последнее фото на память сделаю и домой. Вася, заходи на Крупки.
Посмотрев вниз через остекление пола кабины, я увидел тоненькую ниточку железной дороги и появившуюся впереди небольшую станцию. Довернув чуть вправо, повел самолет точно на цель.
- Включаю, - сказал Миша, а уже через минуту доложил:
- Выключено. Курс-90. Домой, Вася! Только на Оршу не выходи, возьми левее. Прождем чуть севернее.

Вечером, в лётной столовой, когда старшина эскадрильи разнёс летавшим экипажам боевые сто грамм, вся эскадрилья поздравила нас с боевым крещением и почтила память не вернувшихся с задания минутой молчания.


4.

23-го июня 1944 года, несмотря на скверную, явно нелетную погоду, весь летный состав был вывезен из общежития на аэродром, а там царило какое-то необычное оживление: все что-то ждали, много говорили, высказывали всевозможные догадки, но толком никто ничего не знал.
После завтрака была подана команда на общее построение. И вот весь полк, при развернутом знамени выстроился перед штабной землянкой и командир полка объявил приказ о начале наступательной операции, конечной целью которой, как мы поняли, было освобождение всей Белоруссии от немецко-фашистских захватчиков. После него выступил замполит и еще несколько человек, в основном - уроженцы Белоруссии, но больше всех нам понравился летчик нашей эскадрильи Ваня Каминский, высокий, стройный, голубоглазый блондин, скромный, до застенчивости, товарищ, который буквально несколькими фразами вызвал бурю восторга и громкое "ура!" всего полка.
После построения началась обычная боевая работа.
Экипажи день и ночь, одиночно уходили в грозное фронтовое небо, вели разведку, часто на пределе своих возможностей, и возвращались домой нередко на одном самолюбии и не всегда в полном составе. Сейчас вряд ли кто возьмётся подсчитать, сколько мы оставили на своем пути одиноких могил своих боевых товарищей.
Втянулись в этот бешеный ритм боевой работы и мы. У нас, молодых летчиков, особое восхищение вызывал летчик третьей эскадрильи Володя Харитонов, который, летая на самолете Ил-2, не только вел разведку и перспективное фотографирование местности в интересах танковых войск, но и сам, своим бортовым оружием бил фашистов на земле и в воздухе.
Как-то, просматривая в фотолаборатории свои фотоснимки, мы обнаружили там несколько перспективных снимков, выполненных с Ил-2.
На одних четко было видно летящую от самолета к центру немецкой колонны пулемётную трассу, и разбегающихся в стороны фашистов, взрывающуюся бензоцистерну, горящий танк и обезумевших коней, опрокидывающих в кювет повозку; на других - взрывающиеся на аэродроме самолеты; на третьих - пускающий дымный шлейф немецкий, связной самолет "Физилер-Шторх".
- "Чья это работа? - спросил я у девушки-фотолаборантки.
- Чья же еще? Харитонова, конечно! - с восторгом ответила она. - Вам такого во век не сделать.
- А чем же наши хуже?- с некоторой обидой спросил я.
- Может и не хуже, а только ваши еще дешифрировать надо, а тут и без того все видно. Лихая работа!

Не согласиться с нею было нельзя.
- Да, за такую работу - Героя надо давать! - воскликнул с горячностью Миша.
- А на него и посылали, - сказала девушка. - И не один раз. Да вот за пьяное хулиганство всякий раз возвращали. На днях, говорят, снова послали... Орёл парень!
Пересмотрев массу всякой фотопродукции разных экипажей - лучше Харитоновских снимков мы не нашли.
С тех пор мы с восхищением смотрели на этого невысокого, - обычного парня с большими залысинами на белокурой голове и дерзким взглядом серо-голубых глаз. А вот поговорить с ним по душам так и не удалось до самого последнего дня войны, да только ли с ним!