Из Элизабет Дженнингс. Моя бабушка

Она владела антикварной лавкой,
С годами лавка овладела ей,
Всё то, что в жизни ей казалось главным —
Стекло и бронза в отсветах свечей.
В подносах отражения свои
Она считала признаком любви.

Я как-то отказалась к ней пойти
Из боязни стать антиквариатом,
Она сдержала боль свою в груди,
Но я себя считаю виноватой,
Хотя тогда совсем не поняла,
Какую ей обиду нанесла.


Поняв однажды, что здоровья нету,
На лавку не осталось больше сил,
Она снесла в каморку те предметы,
Что нрав её настойчиво просил.
Но в них исчезла вся былая гладь,
Они её не смели отражать.

Уход её не породил печали,
Но лишь вину за мой дурной поступок,
Её вещей ничуть не было жаль мне,
Ненужных ей, но бережённых тупо.
Там не осталось от неё следов,
Лишь в воздухе носилась пыль веков.

***

She kept an antique shop – or it kept her.
Among Apostle spoons and Bristol glass,
The faded silks, the heavy furniture,
She watched her own reflection in the brass
Salvers and silver bowls, as if to prove
Polish was all, there was no need of love.

And I remember how I once refused
To go out with her, since I was afraid.
It was perhaps a wish not to be used
Like antique objects. Though she never said
That she was hurt, I still could feel the guilt
Of that refusal, guessing how she felt.

Later, too frail to keep a shop, she put
All her best things in one narrow room.
The place smelt old, of things too long kept shut,
The smell of absences where shadows come
That can’t be polished. There was nothing then
To give her own reflection back again.

And when she died I felt no grief at all,
Only the guilt of what I once refused.
I walked into her room among the tall
Sideboards and cupboards – things she never used
But needed; and no finger marks were there,
Only the new dust falling through the air.