Жемчужина рабби Шимона бен Йохая

Меджибож дрожал в знойном мареве лета. В тесном, сумрачном бейт-мидраше, где воздух был густ от запаха старых книг и молитв, собрались хасиды. Их лица, обветренные дорогами и постами, выражали трепетное ожидание. Они пришли к светочу своему, Ребе Боруху, Буцина Кадиша – Святой Свече, чей свет проникал в самые сокровенные уголки Торы.

«Рабейну, – начал один, самый смелый, – пролей свет... Как рабби Шимон бен Йохай, да будет вечно сиять его память, вышел из пещеры? Мы смятены, но знаем – тебе открыт тайный смысл».

Ребе Борух, чей взгляд мог испепелить или исцелить, медленно обвел их своими пронзительными глазами. Уголки его губ дрогнули, и вдруг он рассмеялся – смехом, в котором слышались и горняя мудрость, и земная ирония.

«Смысл? – переспросил он, и в голосе его зазвенела сталь надменности. – А вы спросите сперва моего шута, Гершеле Острополера! Разрешит ли он мне, грешному, уделить вам хоть мгновение своего драгоценного времени?»

Из темного угла, кривляясь и подпрыгивая, выскочил Гершеле, шутовской колпак съехал набекрень.

«Давай, Ребе, давай! – прокричал он, передразнивая важность хасидов. – Повесели народ! Не мне же одному тут паясничать. Рассказывай свою майсу, свою сказочку!»
«Ну, раз сам ребе Гершеле соизволил, – Ребе Борух театрально развел руками, – так и быть, слушайте». Он выпрямился, и комната, казалось, затаила дыхание.

«Шел один мудрец через лес, – начал Ребе Борух тихо, словно вспоминая древний сон. – И увидел он у ручья деву невиданной красы, купающуюся в прозрачных водах. Свет исходил от нее, такой, что сам лес замер в восхищении. Мудрец, плененный ее совершенством, шагнул к ней... но она исчезла. Словно растаяла в солнечном луче. Он искал ее, звал, обегал все окрест – тщетно. Лишь у самой воды, там, где только что стояли ее ноги, он нашел жемчужину. Одну-единственную, но сияющую так, что затмевала полуденное солнце».

Ребе поднял палец, призывая к вниманию.

«Жемчужина сверкнула в его руках, и в ее дивном, глубоком свете, словно в крохотном зеркале вечности, мудрец разглядел образ той самой девы. И он понял: это не потерянная вещь, это – дар. И чем дольше он вглядывался в жемчужный лик, тем сильнее пленялся им. В свете этой жемчужины он увидел всю Вселенную, от края до края, и Трон Славы Святого, да будет Он благословен, и мириады птиц небесных, поющих Ему славу. И от тех птиц отделились две... две особые птицы... дабы принести живущим на земле весть о ней...»

Ребе Борух внезапно умолк. Его взгляд устремился куда-то вдаль, сквозь стены и время. Тишина стала плотной, осязаемой, нарушаемая лишь сдавленным хихиканьем Гершеле.

«Рабейну, – подали голос хасиды, их лица выражали еще большее смятение, – мы запутались еще сильнее! Ведь в святом Зогаре ясно сказано: те две птицы слетали к рабби Шимону и его сыну Эльазару в пещеру. И когда возвращались, у одной в клюве была записка: „Сын Йохая вышел из пещеры!“ А ты говоришь... о вести про деву?»

Глаза Ребе Боруха вспыхнули гневом. Он топнул ногой так, что задрожали доски пола.

«Прочь! Глупцы! Слепые! – закричал он, и голос его загремел, как гром. – Вы хотите, чтобы я вышвырнул вас вон?! Если вы настолько слепы, что не видите за каждым словом рабби Шимона, за всем его сиянием – ту самую Прекрасную Деву?! Вон отсюда!»

Гершеле Острополер залился громким, визгливым смехом, подпрыгивая и хлопая в ладоши. «Уходите, уходите, глупцы! Слепые котята! Вон!» – кричал он, вторя гневу Ребе.

Но так же внезапно, как вспыхнул, гнев Ребе Боруха угас. Он опустил плечи, и голос его стал тихим, почти грустным.

«Если вашему сердцу, – проговорил он, глядя на растерянных хасидов, – не будет дарован сей жемчужный образ, вы никогда не узрите Ее – Прекрасную Деву рабби Шимона бен Йохая. Ее свет, Ее тайну. А тот, кому он дарован... о, тому сам рабби Шимон говорит из глубины веков: „Блажен мой удел, что ты увидел меня таким! Ибо если бы ты не видел меня таким, не был бы я таким!“ И такой человек видит, какую бесценную Жемчужину вынес Рашби из своего тринадцатилетнего пребывания в пещере. И тогда он сам вторит ему: „Блажен мой удел!..“ Ибо ему открываются тайные сады Торы и Зогара, скрытые за буквами и словами».

Хасиды, ободренные сменой тона, осмелели.
«Рабейну, ты не сказал о пещере...»

«Тот, кому дарована эта жемчужина, – медленно ответил Ребе Борух, и глаза его снова засияли внутренним светом, – найдет ее. В пещере. В пещере собственного сердца. Но и это еще не все, – добавил он загадочно. – Он должен выйти с нею из пещеры. Как отец и сын».

«Как отец и сын! Как отец и сын!» – подхватил Гершеле, снова заливаясь смехом и улюлюкая. – «Выходите, выходите из пещеры, глупцы! С жемчужиной! Как отец и сын! Ха-ха-ха!»

И его безумный смех еще долго эхом отдавался в затихшем бейт-мидраше, оставляя хасидов наедине с загадкой Прекрасной Девы, сияющей Жемчужины и тайной выхода из пещеры сердца.