Золото мурзы

       
ЧЁТКИ МУРЗЫ
Мурза в ночи перебирает чётки –
Мурза рукою трогает века.
Мерцает утомленный полумесяц –
Былого необычная строка.

Сверкают чётки – не звучит молитва,
Мурза молчит, но говорит луна.
При лунной речи в отчем захолустье
Понятней нам с мурзою тишина.

Луна вещает о минувшем мире,
Хотя тот мир забыт самой луной.
Трава глаголет на погосте ближнем –
Земля горда своею тишиной…

Откуда я сейчас с мурзою рядом?
Но – рядом я с мурзой в родной ночи.
Молчим мы оба о судьбе народа,
А с нами и история молчит;

Молчит она, но нас обоих любит,
Не зря ж светла сейчас ее строка…
Мурза в ночи перебирает чётки –
Мурза рукою трогает века…


***
Меня седая южная гора
Однажды вознесет над Черным морем,
Где каждый день вечерняя заря
Родное небо о восходе молит.

Высокий мир, наверное, красив,
Быть может, и красив он лишь случайно.
Колени торопливо преклонив,
Цветок зачем-то поцелую тайно.

Как будто у Всевышнего в руке
Цветок сияет уходящим тучам.
Но я здесь вспомню о другом цветке –
Сейчас в глуши полей моих цветущем.

Когда моя равнина далека,
Мне даже возле неба одиноко.
Мне одиноко без того цветка,
Что мной восходит на земле далекой…


***
Отчего так красна земляника
На поляне, где дождик идет?
Раной светит грядущая книга;
Подорожник средь поля растет.

Неуверенно падает дождик,
Будет дождик идти до зари.
Отыскать бы мне тот подорожник –
Чтобы вовремя рану закрыть.

Подожди, подожди, земляника,
Не спеши – о беде помолчи:
Раной светит планета, а книга –
Разве может не кровоточить!

Земляника – Всевышнего милость,
Твои ягоды – слово дождей:
О войне они или о мире,
О любви они иль о вражде…


***
Я слышу песни фронтовые снова;
Как будто их сама война поет.
Простое, незатейливое слово
В мелодии пророческой живет.

Вселенной песни горькие известны,
Дрожит пред ними даже тишина…
Зачем надрывны фронтовые песни?
Затем, что их поет сама война...

 
***
Тысячелетья были рады
Мне там, где побывать сумел.
Я плыл на лодке из Эллады,
Меня там видел лишь Гомер.

Я был в Равенне; был я в Дели;
Смиренье пил среди вершин
Альпийских гор. И неужели
Брал в одиночестве Берлин?

Нигде мне не было преграды –
Прозрачен весь земной простор.
А возвращаясь из Эллады,
В степи монгольской жег костер.

Но у костра скучал по дому,
Где мать была еще жива.
И миру отдавал другому
Ей отведенные слова.

Я исповедался Вселенной,
Как будто в ней сокрылся Бог.
А в жизни долгой, но мгновенной
Проститься с матерью не смог…


***
А в центре тревожной планеты
Малина спокойно растет.
И кажется, красное лето
Меня от тревоги спасет.

Но я оказаться в Сахаре
Хочу в исцеляющий зной…
…О, чудное лето в Самаре
Однажды случилось со мной.

И женщину – радость поэта
Тогда загадал я себе;
И мне сокровенное лето
В Самару прислали с небес.

Как мне улыбалась Самара;
Как Волга сияла при ней!
Меня ж отчего-то Сахара
Звала и больней, и нежней.

Меня же пустынное лето
Сжигало зачем-то дотла.
А в центре тревожной планеты
Малина спокойно росла…


***
В час безвременья, в сумрачный час,
Осторожно народ огибая,
Прохожу мимо вас, мимо вас,
Ни пути, ни дороги не зная.

И дорога ли – этот мой путь?
Не спешите, цветы, вслед за мною.
Вечный край мой, меня не забудь –
Только ты не пройди стороною.

По России я тихо иду –
Мимо дома средь горней державы;
Не теряю из виду звезду,
Что сияет в поблекшие травы.

Только так ли быть можно собой –
Уходя далеко от народа?
Я ищу путь единственный свой –
Как звезда, что сошла с небосвода…


***
И даже в майской светлой тишине
Державой песни не были допеты.
Война погибла – на своей войне,
Не дотянула, к счастью, до Победы.

Державой в ад отправлена война;
Но возвратилась армия без деда…
Живет вдова с тех пор совсем одна;
И кто она – война или победа?..


***
Ночь. На свете пока ни души;
Выхожу подышать лунным светом.
Из травы вдруг выходят ежи;
Как прекрасно ежовое лето!

От ежей станет мягче душа,
И родней запах спелой смородины…
Вспомню завтра вдали о ежах –
И невольно заплачу о родине.


***
Чьим поэтом мне стать суждено
В златозвонных лучах небосвода?
Я смотрю на восходе в окно –
И не вижу такого народа.

Сам, наверное, в том виноват,
Что меня мир в грядущем разлюбит.
Я однажды народ миновал;
И себя миновал в близких людях.

И мою золотую тетрадь,
Может быть, никогда не откроют;
А века, разучившись читать,
В свой песок хладнокровно зароют.

Не воздвигнут и памятник мне –
Не найдется земли средь народа.
И в безмолвной своей тишине
Промолчит обо мне и природа.

Потому мне и надо успеть
Вознести в небеса изваянье:
Небосвод, повелевший мне петь,
Для него раздвигает сиянье.


***
Смородину, крыжовник и малину
Мой край, чье сердце обо мне болит,
Тревожно омываешь в светлых ливнях,
Чтобы меня сегодня исцелить.

Огонь заката вечен. И варенье,
Как мать варила, для меня свари;
Мне продиктуй мое стихотворенье –
Стихом и исцели, и озари.

Когда в державе мне бывает душно,
Когда бывает горько и темно,
Ты исцели меня от малодушья –
Такое право родине дано.

И чтоб в гордыне не был я убогим,
Чтоб надо мной не тешились враги,
Меня – себе подаренного Богом –
Сберечь в подарок Богу помоги.

Светла твоя целебная черника,
Над ней молились солнце и луна,
Смородина светла и земляника,
Крыжовник, вишня; небо, тишина.


***
Деревья, я старею вместе с вами;
Старею вместе с небом и травой.
За горькими и нежными словами
Всегда ль мне удается быть собой!

Везде о вас, деревья, вспоминаю –
Зовете отовсюду вы домой.
Нужны ли мы друг другу – я не знаю,
Но мы друг другу посланы судьбой…


***
Деревня матери угасла за рекой;
Там будто обветшало даже небо.
Туда с моей земли подать рукой,
А я там не был; я почти там не был.

Там мама вырастала сиротой
Под горько восходящею звездою.
И если окажусь я за рекой,
То там я встречусь только с пустотою.

Боюсь, меня вдруг вспомнит пустота,
Родство со мною вдруг она признает;
Мать явится из детства – сирота,
Меня узнает; может, не узнает.

В краю угасшем мне не миновать
Тяжелого небесного упрека,
Как будто я сегодня виноват
В сиротстве мамы в вечности далекой.

До края света мне подать рукой,
Там будто умирает даже небо.
Деревня матери угасла за рекой,
Где больше века я зачем-то не был…


***
Запах зерна, давний запах зерна
Вдруг настиг меня в городе летнем.
Давний запах…
Сейчас тишина
На полях до скончания света.

Те поля занял страстный бурьян,
Примирившийся даже с крапивой.
Сладкий запах зерна!..
Океан
Вдруг позвал меня миролюбиво.

Атлантический мой океан,
Хоть не видел тебя я вовеки,
Берега удивительных стран
Мне даруешь, а с ними и вечность.

Как красива родная луна!
Даже вечность сегодня мгновенна.
Запах зерна, давний запах зерна
Не отпустит меня во Вселенной.

 
ЕВА
Моя новорожденная луна
Сегодня плачет надо мною где-то.
Село ночное, лето, тишина;
Земля родная стала краем света.

Луна новорожденная кричит
В предвечном мире – в колыбели неба…
Меня нашла и в нынешней ночи
Когда-то мной обиженная Ева.

Явилась из высокой темноты
И стала снова истязать молчаньем.
И ей сейчас колючие цветы
Преподносил пустырь – как подаянье.

Но я ее уже не обниму
И в час ее ночного возвращенья.
Зачем прощенье сердцу моему?
Но я молил у вышины прощенья.

В стихах моих луна и тишина,
И родина, что стала краем света.
В сиянье лунном тихая жена –
Моя жена рыдает безответно…

Моя новорожденная луна
Над бездной мира плачет, к сожаленью.
Ночь лунного сиянья мне дана
Для новых слез моих и исцеленья…


***
Зачем-то оказался я в глуши –
В провинции большого мирозданья.
А в здешней подозрительной тиши
Бурьян готовит тайное восстанье.

Репейник здесь отчаянно цветет,
Поранено репейниками лето.
В природе революция растет,
Которую я вижу с края света.

И нацепив на грудь репей-звезду,
Россия отправляется на битву.
На баррикаду вряд ли я приду,
Туда пошлю за немощных молитву.

Репейник мой отчаянно цветет,
Впиваясь больно в сердце мирозданья.
И в сердце революция растет –
Готовлю я против себя восстанье.

За то меня преследует вина,
Что родину вдруг посчитал я глушью.
Поэма оправдает пусть меня
И исцелит меня от малодушья…


ЗЕМЛЯ КУПРИНА
Сияет возле Наровчата
Земля моя и Куприна.
Признать мне в нем хотя бы брата
Зовет татарская луна.

В эпохе Куприна я не был,
Но все ж на утренней заре
Родство, вознесшееся в небо,
Скучает о былой земле.

Звенят пророческие дали,
Где в свете золотой луны
И ханские дворцы сияли,
И грохотали табуны.

Я воздержусь назвать пророком
Кулунчакова-Куприна,
Но обретаю ненароком
Родные лица, имена.

Хотя я в той эпохе не был,
Слышны оттуда голоса.
О том, что мы – родня по небу,
Мне рассказали небеса…


***
Здесь бои тяжелые прошли –
Крепости и отданы, и взяты.
Небеса над миром тяжелы
От молитв людских и от проклятий.

Рытвинами истина прошла,
По земле и небо шло за нею.
Ноша неба тоже тяжела;
Может, посочувствуем и небу?..


***
Как будто жизнь великая идет
Лишь там, где глушь, где родина сияет;
И где репейник радостно цветет.
Как будто – глушь пророка миру явит.

О, родина – единственный кумир!
Лишь родина мне дарит мои песни.
Как будто и Всевышний видит мир
Из той глуши, где вновь зацвел репейник…


***
Природа родины, меня не торопи;
Не торопи меня, моя стихия!
И посреди предписанной тропы
Не виданные прежде жду стихи я.

Пока не знаю, как и объяснить,
Что есть на свете и заданье Бога.
И тянется с небес далеких нить,
Которая – и есть моя дорога.

Заданье исполняю я сейчас,
Лишь Божью волю я и исполняю.
Спасибо Богу за его приказ;
И лучшего призванья я не знаю.

Природа родины, меня не торопи
И успокой кладбищенские ели,
Чтоб посредине пройденной тропы
Они листвой призывно не звенели.

Природа родины, тебе я расскажу,
Потом я расскажу о воле Бога.
И если я куда-то ухожу,
Туда лишь, где мной начата дорога…


***
Как часто малодушно я молчал;
Я и сейчас молчу. Прости, молчанье!
Для лирики себя я сохранял –
Себя я сохранял для созерцанья.

Но я ведь очень часто бунтовал –
И даже против своего смиренья.
Но, как мне стать героем, – я не знал;
И быть героем не было стремленья.

И кем мне быть в сраженье боевом?
В сраженье ратном разве полк построю?..
О, где смиренье сердца моего?
Смиренье тает с утренней зарею.

Как часто малодушно я молчал;
Я и сейчас молчу. Прости, молчанье!
Но, как мне стать героем, – я не знал.
Не знал…
И это – навсегда печально…
 

ЛИСТОПАД
Каково вам, памятники, жить?
Каково вам жить под листопадом?
Каково вам бренности служить,
Если вечность золотая рядом?

Кто же вас задумчивых обрек
К листопаду в холоде осеннем?
Каково вам, Лермонтов и Блок,
Каково, Некрасов и Есенин?

Очумело города шумят,
Мимо вас история проходит.
Голуби на головах сидят,
Солнце безразличное восходит.

Вам Всевышний даровал стихи,
Но покоем вас не удостоил.
С вами я – провидец от сохи,
Если я на свете что-то стою.

В листопаде золотом погост
На краю забытого селенья.
Каждый миновавший землю гость
Рай обрел в сияющем забвенье…


***
Прости меня, татарский мой язык!
Я в русском языке нашел спасенье.
Но от тебя, конечно, не отвык,
И у тебя сейчас прошу прощенья.

Знать, такова свободная судьба,
Знать, такова могучая природа.
Ушел ли я навеки от себя?
Ушел ли я от своего народа?

Боюсь себе признаться, что ушел –
И от народа, и от колыбели.
И если я другой глагол нашел,
То ангелы такой глагол напели.

И что я в оправдание скажу?
Мне нету никакого оправданья.
Татарским языком я дорожу,
Хотя боюсь упрека мирозданья…


***
Мне жаль, что лучшим летом я опять
В деревне не пожил – среди природы,
Хотя меня ждала живая мать,
Ждала меня еще среди народа.

Спасибо, что ты есть, народ родной,
Живешь – за все сиянью благодарный…
Когда-то по-татарски здесь со мной
Поговорит однажды лишь татарник…


МУРЗА ДЕРЖАВИН
Татарский мир под небесами славен,
Мне оттого и небеса родней.
Я к Вам вернусь еще, мурза Державин,
Вернусь еще я к памяти своей.

Наверно, Вас не удивлю словами,
Но удивлю я Вас родством своим.
И если Пушкин ныне рядом с Вами,
То, может, познакомимся и с ним.

Но что смогу ему сказать по-русски?
А к Вам и по-татарски обращусь.
И если на земле дороги узки,
Есть у меня – космическая Русь.

Лишь к Вам мое возможно возвращенье
На всей Руси, великий Гавриил!
Мне помнится, до моего рожденья
О Вас мне звездный космос говорил…

Вот так живу: глагол мне русский предан
В степном сиянье высшей синевы.
Вы мне – особый, первозданный предок,
С которым я в истории на «Вы»!


ЧЕЛОВЕК
Откуда выйдет человек –
Из леса или из пустыни?
Какой ему отмерен век,
Года – святые иль пустые?

Но станет человек – судьей;
Он станет также государем.
Но будет прежде – лишь собой,
Всевышний скипетр подарит…

Когда в Россию человек
Вдруг явится – новорожденным,
Иной у нас настанет век,
Ведь дьявол будет побежденным.

Дождусь ли в этой жизни я,
Когда придет в наш мир счастливый –
Новорожденный судия
Или властитель справедливый?..


ДЕТСТВО
Я в деревне далекой живу,
Хлеб ращу – и себя не жалею.
Но мечтаю поехать в Москву
С сокровенной тетрадкой своею.

Мне восторженно светит звезда,
Мне напутственно шепчут деревья;
И грохочут уже поезда
За деревней, моею деревней.

И деревня родная жива
И цветет на земле каждым летом.
Но на свете сияет Москва,
Где я стану великим поэтом.

Только этим на свете живу
И тетрадь сокровенно листаю.
Я мечтаю поехать в Москву;
До сих пор я об этом мечтаю.

Здравствуй, родина! Здравствуй, Москва!
Глушь моя ныне стала Москвою…
Глушь родная мечтою жива –
Лишь моею как будто мечтою…


***
Мои золотые туманы,
Прохлада ночей, огоньки…
Зачем горизонт меня манит
Отсюда, от тихой реки?

Туманы, туманы, проснувшись,
Я родине песню пою;
И только сейчас, оглянувшись,
Я вас как родных узнаю.

Откуда чудесное пенье
Узнали просторы мои?
О, глупое сердцебиенье,
Не узнанные соловьи.

И только сейчас, в отдаленье,
Вся родина в сердце жива.
Пусть пахнет и стихотворенье –
Как пахла родная трава.

Мои золотые туманы,
Прохлада ночей, огоньки…
Туда горизонт меня манит,
Где Бог меня ждет у реки.


***
Молюсь я по-татарски, как всегда,
Меня ты слышишь одного на свете.
Мерцает гордо чуткая звезда –
Моей молитве первозданно светит.

На языке отеческом Творцу
Понятен я. Понятен даже взглядом.
И как же обращаться мне к отцу
И к матери – они с тобою рядом!

И в чем предназначение мое?
Оно в моем совсем случайном даре.
Но и за слово русское свое
Тебе я, всемогущий, благодарен.

Лишь надо мной высокая звезда!
Не мыслю большей – настоящей славы.
К тебе течет в реке моей вода;
Тобою пахнут девственные травы…
 

***
Не отпускаешь, родина, меня,
Репьями впившись больно в мою душу.
Мне без твоей любви не жить ни дня;
Любви твоей ничем я не нарушу.

Мне ежедневно возвращаешь глушь,
Погибшую в сиянии заката.
А где в закате сбор вчерашних душ,
Что были не вчерашними когда-то?

О, родина, предвестье и судьба,
Тревожны и прекрасны твои дали.
Когда-нибудь уеду от тебя,
Хоть ты меня повсюду ожидаешь.

Не отпускаешь, родина, меня,
Меня и к небу ты не отпускаешь.
Могу ль тебя на небо променять;
На небе без тебя тоска такая…


***
Мальчишка среди трав вымаливал талант
У облаков высоких, у заката.
Но он еще не знал, что он уже поэт,
Хоть предстоит поэзия когда-то.

Читал стихи других, мечтал поэтом стать,
Писал свои стихи – по-русски, неумело.
Но он еще не знал, что он уже поэт;
Что перед ним и небо онемело.

Всевышний в этот час селенья обходил –
И пожалел несчастного ребенка.
Ребенок тот не знал, что он уже поэт,
Что этот дар Творец принес ему в котомке.

Растрогался Творец, услышав русский стих
В высокой глубине татарской речи…
А я еще не знал, что я уже поэт,
Что я уже поэт еще до нашей встречи.

Спасибо же Творцу, что слышит он с тех пор
Стихотворенья и мои молитвы!
Еще не знаю я, что я уже поэт
Средь мира или накануне битвы…


***
Сижу я возле дома в тишине;
Звезда звенит; светлы места глухие.
Вселенная, явившаяся мне, –
Она явилась из моей «Стихии».

Вселенная, явившаяся мне,
Не знает ни писаний, ни заветов.
И я сейчас в мордовской тишине
Себе внимать пытаюсь до рассвета.

Вселенная, ты родину мою
Хранишь в душе – как уголок заветный.
И родину сегодня узнаю
Как человек – еще ветхозаветный.

Вот так увижу на земле своей
В сиянии знакомого заката
Вселенную впервые. И о ней
Я сам себе поведаю когда-то…


***
Теперь я скованно живу;
Себя к молчанью призываю.
Люблю зеленую траву –
В ее смиренье прозреваю.

Мои свободные места
Простор мне дали в мирозданье.
Моя заветная мечта
До полнолунья вырастала.

Мечте рукой теперь машу,
Ее к себе не возвращаю.
О, как о многом я молчу;
Отца ль в себе я продолжаю?..

Сияет сумрак горячо;
Россия, как цветок, поникла.
Но все же пишется еще
Мне предназначенная книга…


***
Вот вернуться бы к давним годам,
Где особо сияет и солнце.
Будто ждет меня девушка там;
Будто ждет – и опять не дождется.

Там прекрасна родная весна,
Мирозданье наивно спросонок.
Не дождется меня там жена;
Не дождется прекрасный ребенок…

 
***
О Алла, всемогущий Алла,
Я по-русски к тебе обращаюсь
В сокровенных стихах. Мне мила
Глушь земная. Я с ней не прощаюсь.

Мне пророчит твоя тишина,
Тишина – как глагол между нами.
Верю я, принимаешь меня –
И меня исцеляешь стихами.

 
ЗИМА
Пришел в библиотеку. Сияли ее залы
Читателю простому от сохи.
Пришел сюда забрать российские журналы,
В которых золотые русские стихи.

Озябла у дороги высокая береза;
Похожа ли береза на мою судьбу?..
Журналы я занес, сияющий, с мороза
В родную навсегда татарскую избу.

В избе отец в сиянье к Аллаху обращался,
Просил простить какие-то грехи…
Когда я с детством средь зимы прощался,
Принес в избу родную русские стихи…


***
Я славлю вековечную природу,
Мне светит вековечная звезда.
Не опоздать бы к своему народу,
К рассвету своему не опоздать.

Мир славою земной меня одарит,
И слава осветит мои края.
Идут по миру грозному татары;
Иду ли с ними по земле и я?

Мир славою земной меня одарит,
А край свой славой одарю я сам.
Идут по миру грозному татары,
Идут по городам и деревням.

Дойдут татары и до края света
И снова возвратятся в отчий дом.
Татар своих приветствует планета
На свете этом; и на свете том.

Не опоздаю к своему народу!
Вернувшись из блужданий мировых,
Прославлю вековечную природу,
Что сохраняет пращуров моих.
 

***
Мне постоянно снится долгий сон,
Как будто так и не окончил школу.
Пророчит поднебесный светлый звон,
Что жизнь огромная наступит скоро.

Прекрасный глобус. Крутится Земля,
Мне славу обещает вся планета.
Ко мне внимательны учителя,
Они во мне предчувствуют поэта.

Но давний сон преследует меня,
И этот сон закончится не скоро.
Шестой десяток в мире разменял,
А будто так и не окончил школу.

Пускай еще продолжится мой сон,
Ведь школу завершить и невозможно…
Мне преподай, Всевышний, свой закон,
Учи простое узнавать мне в сложном!


***
Люблю ночные озаренья
В сиянье дикого куста.
Я каждый раз жду возвращенья
В родные дикие места.

Средь пустоты лесные звери
Приходят на мои поля.
Еще я молод, если верю,
Что мне принадлежит земля;

Что только надо мной мерцает
Перед падением звезда.
Вселенная не отрицает
Величье дикого куста…


ПОЭТУ
К тебе я обращаюсь снова,
Твой образ светел впереди:
У неба вымоленным словом
Чуму от мира отведи.

Пускай родное слово люто
С чумою схватится в бою.
Еще нагрянула и смута
С чумой на родину мою.

Беда: великая планета
Болит – нагрянула чума.
И это не в конце ли света
Вселенная сошла с ума?

Пусть чудотворной станет лира,
Поныне в это верю я,
И уведет беду от мира
На страшный край небытия.

К тебе взываю снова, снова,
Душа о будущем болит,
Ведь только предстоящим словом
Возможно землю исцелить.

Чтобы она всегда сияла
Живой среди иных планет.
А чтобы вечность устояла,
Пусть в мире предстоит поэт!

Огромное стихотворенье
Молитвой осветит дома,
Вовек не превзойдет творенье
Созданье дьявола – чума.

Земле чистосердечно солнце
Дарует стихотворный свет.
Земля болящая спасется
Твоей молитвою, поэт!


***
Несчастия в теченье века
Приходят, может, для того,
Чтоб образумить человека
И чтобы напугать его?

Иль это Божье попущенье,
Иль попущение земли?
Пиши, поэт, твое прошенье
Прочтут в неведомой дали.

И близок, и далек край света;
Поэт, окликни же Творца.
Мольба заступника-поэта
К нему летит по небесам.

И в том пронзительном прошенье
Доносит каждая строка
Мольбу народа о прощенье
И шепот нежного цветка.

Причем цветок в прошенье этом?
Отвечу так на свой вопрос:
Цветок заступником поэта
На белом свете произрос.


***
И полнолунье этой ночью,
И свет новорожденных звезд
Увидеть снова мне воочью
На ближнем небе довелось.

Как будто жизнь в мгновенья эти
Мне в дар тобой возвращена.
Спасибо, что на этом свете
Мне светит полная луна.


ФЕВРАЛЬ
Если не укатилась Земля
В щель какую-то средь мирозданья,
Дай дожить снова до февраля
И услышать метели рыданье.

Милость вещая – снег над землей,
Радость вещая – голос метели.
В феврале я младенец седой,
Я рыдаю в своей колыбели.

И боюсь я укора с небес,
И боюсь постаренья и смерти.
Но февраль мне сейчас – как отец
И дарует свое милосердье.

Как отец мне сегодня февраль;
Я его снежным утром дождался…
В феврале мой отец умирал;
В феврале же на свет я рождался.

Пусть и завтра дождусь февраля
И услышу метели рыданье.
Только б не укатилась Земля
В щель какую-то средь мирозданья.


***
Вновь неспроста, стихия, вьюжишь
Так близко к сердцу моему.
По миру смысл великий кружишь,
Не отдавая никому.

Не всё в творящем мирозданье
Нам разрешаешь изучить.
И вещих слов в твоем рыданье
Я не решаюсь различить…


ДЕРЕВЬЯ
Как смиренны деревья зимой,
Как глубоки зимой их молитвы!
Небеса над седою землей,
Им внимая, сейчас молчаливы.

Но деревья безмолвно шумят
Средь метели – грядущей листвою;
И грядущие грозы гремят
Над деревьями скорой весною.

Я к деревьям пришел в тишине,
У меня есть желанье простое:
Чтоб молились они обо мне,
Если я их молитвы достоин.

Не достоин – то не поспешу
Стать достойным молитвы деревьев.
И пока я под небом дышу,
Сам молюсь о далекой деревне.

И пока на земле я дышу,
Сам молюсь и о ближней Вселенной.
И смиренья у неба прошу,
Как деревья зимою смиренны!


***
Поэт родился – был буран,
Поэт родился – грянул ливень.
О нем земля и океан
Цветок среди степи молили.

Поэтом будут сотни лет
Гордиться знатные народы…
На свет рождается поэт
Ответом на мольбу природы.


***
Мне прошлой жизни постоянно жаль,
Там женщина сияет молодая.
Я от себя однажды убежал,
От женщины хорошей убегая.

Она мне часто снится как жена,
Хотя и стала не моей женою.
Та женщина была бы мне нужна;
Была бы мне поистине родною.

Но поманил неведомый простор,
Где призрачные звезды зажигают.
Туда я убегаю до сих пор;
Туда я и от мира убегаю.

Хотя и говорю себе: «Прости»,
И на свое надеюсь возвращенье.
Но не нашел обратного пути
И не дождался от себя прощенья –

За то, что от себя я убежал,
От женщины хорошей убегая.
Мне прошлой жизни постоянно жаль,
Там женщина сияет молодая.


***
Не дай себя постигнуть, простота, –
Дождик, ягоды, дерево, поле.
Простота, мне твоя красота,
К счастью, непостижима до боли.

Ты близка мне, хотя и вдали,
С земляникою у бездорожья.
Простота сокровенной земли,
Ты моя потому лишь, что Божья.


***
Материнский пирог из калины
Я поел бы, как в детстве, сейчас.
Но лукошко в чулане пылится,
Свет в окне материнском погас.

За селом, как обычно, старинный
Лес шумит – и просторы скрипят;
Лес шумит – и зовет за калиной,
Там калина созрела опять.

Лес шумит отрешенно в тумане,
Ждет кого-то к себе и не ждет.
В эти дебри туманные мама,
Взяв лукошко, уже не придет.

То лукошко в чулане пылится,
В забытьи вспоминая о ней…
Вспомнил мамин пирог из калины –
Вся история стала родней.
 

***
Луну, как одуванчик, сдуну,
Луна появится опять…
Мне б только о природе думать,
Смотреть на тихий снегопад.

Благодарить за Божью милость,
За безмятежный зимний свет;
И видеть, как величье мира
Являет мне высокий снег.

Но в мире много и печали,
Еще орудия гремят.
И будто вовсе не случайно
Кровав сегодняшний закат.

Уже и ветер не остудит
Переживания мои,
Как будто прекратить отсюда
Сумею дальние бои.

Мне б думать о луне и снеге.
Но не могу, чему и рад,
Ведь снова надо мною с неба
Идет всемирный снегопад…
 

***
Слышу, как мирозданье стихает.
И в пророческой той тишине
Моя родина благоухает;
Мысль свою нахожу в вышине.

Лишь под небом вот этим я дома.
И спасибо Творцу моему,
Что о небе даровано думать
И почти прикасаться к нему.


***
Зачем-то я об этом вспомнил:
Сиял мне радостно восток,
Когда в одном заросшем поле
Увидел маленький цветок.

Он был единственным на свете,
Был неожиданно родным.
Цветок был, может, неприметен,
Но все же был неповторим.

Цветов других я встречу много
Когда-то и в иных местах…
Народ, идя своей дорогой,
Запомнит ли меня вот так?


***
Снова снег в феврале. Ну и что же?
Снова звезды и снова заря.
Но они мне сегодня дороже,
Чем вчера или позавчера.

С каждым годом вкуснее малина,
Грозы громче гремят, но нежней.
Только вот опадание листьев
С каждым разом для сердца больней.

Никакой новизны нет в природе.
Или в том лишь ее новизна,
Что роднее она с каждым годом,
С каждым годом прощальней она…


***
Напророчь что-то доброе, вьюга,
Что-то теплое в сердце верни.
Мы сегодня с тобой друг у друга
В этом мире как будто одни.

Ты блуждаешь средь старых деревьев,
Не понятная здесь никому.
У случайной татарской деревни
Речь твою я впервые пойму…


***
Если в бурю живую поверю,
Что нагрянет вдруг, вихри крутя,
То услышу ли в буре я зверя,
То услышу ли в буре дитя?

Может, Пушкина в голосе бури
Вдруг услышу в единственный раз…
Но услышу ли бурю, пойму ли,
Если буря мой голос подаст?..


***
Эта рифма «деревня-деревья»
Бесконечно кочует в стихах.
Без деревьев родную деревню
Не могу я представить никак.

И деревья ведь любят деревню.
По округе ходил я весь день
И смотрел, как рыдают деревья
У забытых людьми деревень


***
Фонари согревают февраль;
Возвращаюсь опять в белый город.
И зачем я вчера уезжал,
Если мне город этот лишь дорог!

Здравствуй, город мой белой зари,
Ты как будто другая планета.
Согревают февраль фонари,
Мир теплее от белого света…
 

***
Когда на свете Пушкина не стало,
И снег на Черной речке почернел…
Старик-отец мой – труженик усталый,
Книг не читая, Пушкина жалел.

Глаза его тревожные краснели,
Казалось мне, заплачет он вот-вот –
Переживая горько о дуэли;
На свете та дуэль еще идет.

Он Пушкина жалел – как будто сына,
«Зачем стрелялся?», – недоумевал.
Потомственный крестьянин дворянина,
Конечно, до конца не понимал.

Была страшна на Черной речке битва,
Которая и ныне не прошла…
Отец молился. И его молитва,
Быть может, и о Пушкине была…


***
Голос слышен в глуши. Это плач или пенье?
У Вселенной ли боль на душе?
Страшен мир без людей. И здесь даже репейник
Человека не помнит уже.

И я тоже сейчас человека не вижу,
Хоть прозрачен простор от луны.
Этот мир без людей будто вечностью выжжен,
Тонет в бездне своей тишины.

Только голос звучит, обращенный не к ветру,
Не к деревьям моим, не к траве.
Этот голос небес обращен к человеку,
Значит, снова грядет человек.

Если голос небес в пустоте раздается,
Значит, кто-то откликнется им;
Значит, кто-то опять повстречает здесь солнце
Над дарованным краем своим.

Чья-то песня звучит или чье-то рыданье?
Непременно узнаю потом.
Кем же был он спасен в пустоте мирозданья –
Человек сам расскажет о том…


***
Вспоминал мой отец с болью хлеб с лебедою,
Но он выжил, себя возродил;
А потом наградил мироздание мною,
Я отца внуком не наградил.

Потому не достигнуть мне мира с собою,
Не расстаться вовеки с виной.
Хоть не видел войны, но с отцовскою болью
Вспоминаю я хлеб с лебедой.
 

***
Смотрю: цветку неведома тревога,
Хотя кроваво светится восток.
Душа цветка не здесь, а возле Бога,
И потому – неповторим цветок.

А был ли человек цветком когда-то?
Поэт великий был, наверняка…
Сияет мир. Наверное, Создатель
Любуется сейчас душой цветка.


ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР
Сижу под небом. Вспоминаю мать;
Отца под звездным небом вспоминаю.
И надо ли мне землю понимать,
Когда и вышину не понимаю!

Благоухает летняя трава,
Деревья рядом радостно притихли.
Притихли с ними и мои слова,
Ни ввысь, ни вдаль не рвутся мои мысли.

Мне хорошо на родине сейчас;
Как далеки сейчас чужие войны!
И горизонт не манит – он погас,
Деревья и душа моя спокойны.

Вот этот час: заветный край земли
Мне полюбить – не рано и не поздно.
Вот так смиренно вместе собрались –
Моя душа, деревья, травы, звезды.

Не надо мне всю землю понимать;
И рад, что вышину не понимаю.
Под небом просто вспоминаю мать;
Отца под тихим небом вспоминаю…


***
Прости, что часто слабым я бываю,
Молитвы постоянные прости.
Перед тобой глагол я омываю –
Слова мои дрожащие просты.

Моим молитвам ты внимаешь свыше,
И среди гроз они тебе слышны…
Далек ли час, когда их не услышишь?
Боюсь твоей оглохшей тишины.


ЧЕЛОВЕКУ
Назваться братом с бурей ты хотел бы,
Хотел бы стать своим среди светил.
Мечту такую не приемлет небо,
Мечту такую мир не воплотил.

А небеса намеренно глухие
Тебя и не услышат никогда.
Но нужен ли как буря ты стихии?
Но нужен ли стихии – как звезда?

На свете чудо лишь тогда случится,
И счастье осветит тогда твой дом,
Когда сумеешь ты договориться
С природой – о спасении своем.


ПЕСНИ КИТОВ
Мир, не громыхай: киты поют
В глубине глухого океана.
У воды внимательно стою,
Но понять мне эти песни – рано.

О земле своей поют киты;
Слышится мне и на суше пенье:
В тихом океане пустоты
О воде поет сухой репейник.

Песню гордо слушает вода,
Бывших слов уже не понимает.
Над землей безмолвная звезда
О травинке песню запевает.

Голоса у каждого – свои,
На душе у каждого – родное…
Почему-то смолкли соловьи,
Снова не услышанные мною.

Мир, не громыхай: поют киты;
И звезда поет; поет репейник.
С разрешенья грозной красоты
Этим миром тайно правит пенье.


***
Научусь не бояться людей,
Если буду всегда возле Бога.
Среди гор, средь лесов, средь полей,
Будет ближней любая дорога.

И увижу во всем красоту,
Отыщу радость даже в страданье…
Полюбив лишь Творца правоту,
Разгляжу правоту мирозданья.


***
Он на родине знает о нас,
Мы как дома – в божественном знанье.
Он, как руку, сиянье подаст,
Удержаться б за это сиянье.

В этом мире мы с ним лишь вдвоем,
Хоть живет он на улицах высших.
И когда вспоминаю о нем,
Я деревню из города вижу.

А когда во Вселенной темно,
Будто лампа ее догорела,
Из деревни мне светит окно,
У окна моя мама старела.

Пусть крапива строга у дверей,
Пусть репейник угрюм у порога,
Но пустые дома матерей
Обживает сияние Бога.


ТАРХАНЫ
Не влекут меня дальние страны;
Но позвали другие места.
Скоро, может, поеду в Тарханы,
Чтобы в детстве поэта застать;

Чтоб пройти по прозрачному следу,
Что проложен до вещих небес.
А потом на Кавказ я поеду,
Где у неба сияет Казбек;

Где сверкает вселенская слава,
Где доступен всемирный покой…
Но дано ли мне звездами право
Жизни чьей-то касаться рукой?

Там, где горы столетьями спорят,
Я хотел бы покой обрести.
Только вдруг поэтический сборник
Встал кавказской горой на пути.

Но мерцающий сборник поэта
Мне Кавказ и Тарханы явил…
А поэма печали допета
Средь мерцания высших светил.


***
Русь поныне не знает меня,
Степь, наверное, не рассказала.
Отгоревшие звезды звенят
Там, где Русь обо мне не узнала.

Напряженное сердце стиха
Бьется в горьком союзе со мною.
Весь в репьях край родной. Русь глуха;
Грозно небо над степью немою.


***
Слышишь ли, доброе небо, меня?
Слышишь ли в грохоте русский мой голос?
Может, в Казани меня обвинят
Даже в забвенье родного глагола.

Я не трибун, не философ, не жрец,
Я живописец простора степного.
А небеса мне – и мать и отец,
Свыше простят мое русское слово…


***
Дальний шелест. Старая газета
Мне открыта из небытия.
Укорять до завершенья света
Будет позабытая статья.

Угождал, наверное, райкому,
Но не знал о вечности строки.
Я нередко думал по-другому,
Сочинял себе же вопреки.

Стыдно ль мне перед своей судьбою?
Может, оправдания дождусь.
Стыдно ли перед самим собою?
Лишь народа я в себе стыжусь.

Отыскав в истории дорогу,
Словно не намеренный донос,
Сам несу с собой газету Богу,
Но пока, наверно, не донес.


***
Как мне радостен запах чернил,
Запах будто с небес даровали.
В первый раз я стихи сочинил –
Для того ль, чтоб меня узнавали?

Без чернил не проходит ни дня,
К ним давно уж приучено слово.
Вы спасали, чернила, меня;
И спасли меня в мире суровом.

Мне понятней при вас соловьи
И роднее ночные метели…
О, спасибо, чернила мои,
Мою жизнь навсегда осветили!


***
Не стыдно ли тишайшим быть поэтом
В разгаре громыхающей войны?..
Сегодня вспоминаю я об этом
Среди нежданно грозной тишины.

Как жить поэту в опаленном мире?
Или забыть пора, что он – поэт,
Смиренно сообщив могучей лире:
Пусть Бог спасает вещий белый свет?

Поверит ли поэту его лира,
Когда уже вблизи гремит война?..
Пугает небеса из центра мира
Молчание поэта – тишина.


***
Мцыри я вспоминаю опять;
И в кавказские горы хочу.
Если грозы в горах прогремят,
Я Казбеку молитву прочту.

Будет Мцыри там рядом со мной;
Будет в гору стремиться заря…
Чем же близок мне, чем же родной
Этот мальчик из монастыря?

Я молитву Кавказу прочту –
Небо явит собой Божий взор.
Потому я и в горы хочу –
Подышать высшей властью средь гор.

Вышина над Казбеком светла,
Небу дорог могучий Кавказ…
Ты скажи мне, планета Земля,
В мирозданье ты Мцыри сейчас?

Среди звезд не тоскливо ль тебе?
И не рвешься ли к Богу от звезд?
Может быть, и тебя на арбе
Кто-то к звездам холодным увез.


***
Ты придумал себе волю Бога;
Бог на небе; есть воля небес.
Есть одна – полевая – дорога,
Чтоб на ней ты с земли не исчез.

Но по ней – в небеса возвращенье
Предначертано среди полей.
Как же быть? Умолять о прощенье
За великую жизнь на земле.


***
Вдруг вспомнил то, что помнить невозможно:
У матери я плачу на руках;
И этот мир, и без меня тревожный,
Грозою горней навсегда пропах.

Младенец на руках. И мать поэта
Не знает о поэте ничего.
На белом свете лишь начало света,
В грозе грядет к поэту речь его.

Жизнь человека на земле мгновенна –
Сошел с небес и снова в небеса.
Младенец горько плачет о Вселенной;
Вселенной не нужна его слеза.


***
Я протяжную песню пою,
Хотя песня становится тише.
Но боюсь за молитву свою –
Не сочтешь ли ее зачастившей.

Мирозданию – песню пою,
А тебе я молюсь каждый вечер.
Если можно, молитву мою
Не держи у дверей своих вечно.

От молитвы на сердце покой,
А от песни на сердце тревога.
Мне не ведомо, кто я такой,
Чтоб просить за молитву у Бога.

Но в течение Божьего дня
Сердце петь и молиться сумело.
Если все же ты знаешь меня,
То прости и за страх, и за смелость.


***
О, джунглей вековая скука;
Земли всеобщая печаль.
Индеец из большого лука
Стрельнул в неведомую даль.

Абориген стрелою в сердце
Сразил Вселенную свою.
Теперь летит стрела индейца
Сквозь мир – на родину мою.

Едино во Вселенной время,
Едины на земле века.
Быть может, и народ мой – племя,
А я здесь – как простой дикарь.

Вселенная вернет из сердца
Стрелу отравленную ту.
В краю моем стрела индейца
Вонзится больно в пустоту.

И родина вернет из сердца
Стрелу, пронзившую в упор.
Летящая стрела индейца
Уже сразила мой простор.


***
Но был ли он – талант?.. Признали люди,
А значит, был. Я верил в свой талант.
Но я не знал, что завтра с миром будет,
Не знал, в чем перед миром виноват.

О, мой талант… Куда, куда мне деться…
В холодном свете утренней росы
Я – пастушок овец в далеком детстве
Хотел дойти в поэты всей Руси.

Но унесла история державу –
Восторженную родину мою.
Хотя, мои овраги, ливни, травы,
Я вас люблю, по-прежнему люблю.

Росли вы в сердце утренней державы,
Растили с нею вместе и меня.
Благоухая, заревые травы
И за поэта небесам звенят…


***
Под яркой темнотою небосвода
Безлюдный край – и взглядом не объять.
Великая история народа
О чем-то стонет. Ей ли не стонать!

Трава сияет здесь, благоухая;
Трава зачем-то светит пустоте.
Деревня – и слепая, и глухая
Приблизилась к трагической черте.

И потому история народа
Так больно стонет. Кто ее спасет?
Целебных трав дарует ей природа,
Но отыскать их сможет ли народ?

Добра к моей истории природа,
Бурьян чистосердечия взошел.
И потому история народа
Бурьяну вверит свой немой глагол…


***
Ощутить бы себя океаном;
Мне бы вспомнить, что я – океан;
И к прибрежным воинственным странам
Принести иногда ураган.

И почувствовать бы, как словами
Бесконечно полна глубина;
Как во мне возникают цунами,
Только их укрощает луна.

Приближаясь к воинственным странам,
Вразумить лишь хотелось бы их.
Ощущаю себя океаном,
Но грущу о цветах полевых.

Я все чаще цветы вспоминаю,
Зарождение ясного дня…
Океан! Океан я, но знаю:
Поглощает пустыня меня.


***
Так написано высшей судьбой,
Так зачем-то указано солнцем:
Две истории бьются с собой;
Между ними и мне достается.

Почему же тогда я боюсь –
Убежать на высокую гору?
Степь Великая, Древняя Русь
Продолжают великую ссору.

И не слышно той ссоре конца;
Но, а что же, а что же мне делать?
Не терять перед небом лица,
Чтоб лицо мое не потускнело.

Мне написано высшей судьбой,
Я собой бы иначе и не был:
Две истории бьются с собой;
И пощады я жду лишь от неба.


***
Когда построят мне музей,
Деревня отчая угаснет.
Сегодня будущих друзей
Предупреждаю: мир опасен.

Не сомневаюсь я в друзьях
И верю в их священный трепет.
Здесь деревянный дом в репьях
Луну гостеприимно встретит.

И экспонатом тишина
Предстанет здесь перед луною.
Судьба такая мне дана,
Судьба чиста передо мною.

История уже грядет,
А голос мой грохочет тише.
И если Бог сюда придет,
То тишину свою услышит.

Хочу я попросить друзей,
Друзей неведомо грядущих:
Не стройте мне в глуши музей;
Пусть обо мне напомнят тучи…


***
Тревожно я внимаю звездопаду;
В Москве вдруг звездопад настиг меня.
Гуляя по вечернему Арбату,
Я думал об угасших деревнях.

Звездою пах московский теплый ветер,
И Кремль вблизи светился надо мной.
И угасанье деревень на свете
Я связывал с упавшею звездой.

Но слышу голос ваш, мои деревья,
Мы встретимся, когда вернусь назад…
Звезда упала – вымерла деревня,
Казалось мне, когда был звездопад.


***
Я один в небесах. Мимо стай
Над землею тревожно лечу.
Ты меня, мир мой, не отпускай,
Я любовью тебе отплачу.

Неужель не боюсь я пропасть
В бесконечной пустыне небес?
Но пока я лечу. Кто же спас,
Кто же спас меня – степь или лес?

Вся земля подо мною пуста,
Но пространство счастливо блестит.
На закате лечу мимо стай;
Вслед за мною и солнце летит.
 

***
Здесь обветшала даже тишина;
А время и простор с собой уводит.
Пришла сегодня грустная весна –
Дни пасмурны; и нету половодья.

Но я разлив широкий не забыл,
Когда мой край был счастлив в водной власти.
Без половодья берег мой уныл,
Нет радости восторженной и страсти.

Земля немые в небо шлет слова,
Для неба немота земли обидна.
Открыта прошлогодняя трава;
Весна настала, но весны не видно.

Деревья шепчут. Значит, ветер вдруг
О чем-то добром прошептал деревьям.
Откройся же цветами, верный луг,
И обнадежь последнюю деревню.

Весна идет! Ты, родина, прости,
Что я весну с тобою не встречаю.
Желания мои сейчас просты –
Весну с тобою встретить обещаю.


***
Пустыней горький ветер здесь пропах;
А пустоте опять деревня снилась…
Могу ли возродить в своих словах
Отчизну, что ушла и отдалилась.

Спасибо, край мой: многое прощал
Мне в юности безумной, быстротечной.
Подолгу мать свою не навещал,
Когда я жил как будто в жизни вечной.

Как дали укоризненно горят,
Хоть милосердна вышина родная.
Отец, пастушья алая заря
Тебя поныне грустно вспоминает.

Близка мне даль высокой синевы;
На родину тревожно возвращенье.
Прошу я у кладбищенской травы
Прощения, возможного прощенья.

Тревожен голос близкой тишины,
Но нет ли у нее ко мне вопроса?
Могу ли возродить я табуны,
Цветенье вишни, запах сенокоса…


***
Огонь нагрянул – горний вестник
Из чьих-то страшных вещих снов.
Горит Мордовский заповедник;
И злой огонь летит в Саров.

Смиренный край мой в ад поверил
В начале солнечного дня.
Ревет огонь; рыдают звери –
Бегут к Сарову от огня.

Из прошлого рыдают старцы,
И мурзы на пожар спешат.
Край старцев и князей татарских
В рай устремился через ад…

Но здесь уже кого-то ищет
Заря, покинув свой восток.
Заря нашла средь пепелища
Спасенный ею же цветок.

И значит, завершенью света
Не быть под солнцем и луной.
К цветку спасительному летом
Прикатится мой шар Земной…


***
Мир дремлет в ожиданье слова;
И видит мир немые сны.
На пустыре вблизи Сарова
Сияет шепот тишины.

Земля под небом негасима;
Горит сердечная роса.
Молитвы старца Серафима
Вновь повторяют небеса.


***
Кузница в заброшенном селенье
Заросла дремучею травой.
Неужели светопреставленье
Пережил однажды край глухой?

И в земном рыдании прощальном
Не были понятными слова.
С верстака свалилась наковальня –
И заметна среди трав едва.

Травы одичавшие тревожны;
И слышней набата шелест трав.
Я смотрю на землю осторожно,
Сколько в травах сгинуло держав!

Здесь я ни о чем уже не знаю,
Никого не помню здесь в лицо.
Но зачем-то горько вспоминаю:
А не я ли был здесь кузнецом…


***
Где я сейчас? И детство вспомнил снова:
Пасу овец средь солнечного дня.
Но где сейчас на свете мое слово?
Пустынно в центре мира без меня.

Когда меня судьба Отчизне явит,
Исполнив просьбу грозовых небес?
Но если солнце высоко сияет,
То значит – я еще пасу овец…


***
Спасибо, мой пращур Гораций, –
Я стал вдруг потомком твоим.
За мир изначальный сражаться
Явился и я в Древний Рим.

А Рим твой везде во Вселенной
Встречается мне наяву.
Но только трибун я – смиренный,
И дружно с грозою живу.

А Рим твой – отчаянно древний
По миру кочует давно.
И в каждой угасшей деревне
Из Рима сияет окно.

И чтобы с тобою встречаться,
Повсюду найду Древний Рим…
Спасибо, мой пращур Гораций,
Что стал я потомком твоим!
 

***
Песня красная Русью допета;
Новой песней звучит – тишина.
Но Великая наша Победа
Во Вселенной поныне красна.

Посмотрите: и красные зори
Победили давно небосвод.
Нет империи красной, но горе
Не сломило победный народ.

И звезда к нам еще милосердна
Оттого, что кроваво красна.
Посмотрите: краснеет бессмертно
Над Россией ее вышина.

Я всю жизнь вышине угождаю –
И не порчу земной борозды.
Потому сам себя награждаю
Лишь сиянием красной звезды.

И всю жизнь я покорно краснею,
Когда Бога смиренно боюсь.
Как Отчизна светла! Вместе с нею
Об истории нашей молюсь…


***
Быть татарину русским поэтом
Не положено. Так говорят.
Но грохочут ли грозы об этом?
Но об этом ли звезды горят?

Много было в истории боли;
Мир болящий безмолвно поник.
Если даже мне Русь не позволит,
Быть поэтом прикажет – язык.

Мне простор этот не удивился –
Я ему долгожданно знаком.
На равнине своей появился
Я поющим по-русски цветком.

Утомленный стихами иными
Не случайно в час страшной грозы
В ухо неба татарское имя
Выговаривал русский язык…
 

***
Соловьи задумчивым деревьям
О любви тревожно говорят…
Праздник свой в заброшенной деревне
Помнит только каменный солдат.

Мир забыл здесь, что была «победа»,
Мир забыл здесь, что была «война».
В День Победы каменного деда
Навещает внучка-тишина…
 

***
Тишина уходит тихо в поле,
Чтоб от пустоты подальше быть.
Никого здесь нету, чтобы помнить;
Никого здесь нету, чтоб забыть.

Отгремели радости и беды;
Здесь закаты – даже по утрам.
Правда о войне и о победе
Здесь известна только небесам.

Но молитву тайно шепчут травы
Средь душистой здешней тишины:
Чтобы небо кроткую державу
Возвратило с гордой вышины…


***
Вновь родина на зорях стонет,
Но небо светит все равно.
Я звезды вижу без Ньютона,
И землю вижу – без Бруно.

Сегодня мне не нужно слова –
В пустынной этой тишине.
О мире знаю – без Толстого,
И без него же – о войне.

Подлунный мир – всегда прекрасный;
Его нам незачем понять.
Ведь без меня – и солнце гаснет,
И ночи светят – без меня…

Как родина на зорях стонет!
Но в мире все предрешено…
И мне не нужно знать Ньютона,
И мне не нужно знать Бруно…


***
Вот снова ближе к ягодному лету
Я собираюсь к родине своей.
Но на земле, где матери уж нету,
Становится опасней и страшней.

Лишь от закатов там земля красива,
И на заре сияет там закат.
Как будто там репейник и крапива
Былое подозрительно таят.

Былое помнит каждая травинка,
Сверкает из былого звездопад;
Как будто и заросшая тропинка
Оттуда возвращается назад.

Там небо звезды вечные сжигает;
Там ночью страшен даже сад в цвету;
Земля больную память там пугает,
Вдруг матерью являя пустоту…


***
Мне мир бы возле Пушкина понять –
У памятника пушкинского летом.
Себя бы возле Пушкина признать –
Признать бы самого себя поэтом.

Вот шелестит на дереве листок,
Как будто зная вековую тайну.
Сияет возле Пушкина цветок,
Наверно, появился не случайно.

Спасибо гениальному уму,
Веками понимающему землю.
Но и сегодня мир я не пойму,
Хотя и слову пушкинскому внемлю…


***
Пока еще не пала Троя;
Ее враги еще в пути…
Дадим земле – мир обустроить,
Дадим земле – себя спасти.

Я не случайно Трою вспомнил –
Троянский конь копытом бьет…
Остановись: цветет шиповник;
Остановись: сирень поет.

И воздержись: сегодня слова
Стихия от тебя не ждет.
И неизвестно ей, что снова
Гомер из прошлого грядет.


***
Зачем ведете тайно дневники?
Зачем в свои вселяетесь тетради?
Со мною не согласны старики,
Которые воспоминаньям рады.

Но задаю вопрос свой им не раз,
Быть может, и навязчивым бывая:
Зачем – чтоб люди помнили о вас,
Когда вас небеса не забывают?..


***
Ржут лошади в лугах в начале лета;
Как будто в Древний Рим летит табун:
Гораций не закончится в поэтах,
В поэтах не закончится трибун.

Поверив историческому братству,
Вернуться в Древний Рим и я хочу.
И говорю себе: «Гораций, здравствуй!..»,
В ответ пока взволнованно молчу…


***
Вечером шагаю на восток,
Только – неуверенно, несмело.
На асфальте солнечный цветок
Девочка легко рисует мелом.

Во Вселенной нашей тишина,
Во Вселенной то же, что и раньше:
Светится закат; взошла луна;
Равнодушно гаснет одуванчик.

Почему же, вырвавшись из пут,
Даже на восток иду несмело?..
На асфальте совершенный путь
Девочка обозначает мелом.


***
О, спасибо, что терпишь меня
Во Вселенной своей сокровенной!
И терпение не отменяй –
Сохраняй для меня и Вселенной.

О великой мечте промолчу
Даже средь вдохновенного пенья…
Я боюсь, но вписаться хочу
В беззаветное Божье терпенье.

О, спасибо и ночью, и днем;
О, спасибо за землю и небо!
Дай пройти в мире вместе с дождем,
Дай пройти в мире вместе со снегом;

Дай на этой высокой земле,
Где отныне и травы – святые,
Прошептать на вечерней заре
Вместе с ними слова золотые.

Я тебя наяву и во сне
Умоляю, наверно, о многом:
Пусть успеет исполниться мне
Много лет возле вечности Бога!..


***
Не принес я угрозу с востока;
Я с востока принес благодать.
Ищет солнце меня светлооко,
Ищет, чтобы меня оправдать.

Ищет солнце меня, чтобы миру
Как подарок с востока явить.
Благодарный за вещую лиру,
Говорю я: о, песня, живи!

Чингисхан пишет горнюю прозу
Покаянно, в кровавых слезах.
Золотите, восходы, угрозу;
Созревай добродушно, гроза.

И хотя мне сейчас одиноко,
До восхода рукой мне подать.
Не угрозу принес я с востока,
А с востока принес благодать…


***
Погост я посетил во время странствий;
Июль сиял мне в сердце горячо.
И бабочки в кладбищенском пространстве
Садились мне зачем-то на плечо.

Вы молчаливы; мне бы вас послушать;
Но вот что думал, бабочки, о вас:
Легко мне догадаться, чьи вы души,
Но трудно знать – зачем вы здесь сейчас.


***
Однообразен мир мой до песчинки;
Однообразен мир мой на века:
Одни и те же травы и тропинки,
Закаты, поле, озеро, река.

Но никогда уже я не забуду
Любовь ко мне еще живой земли.
Ты дай мне дольше видеть это чудо;
Прошу, однообразие продли…
 

***
Хоть к вечности испытываем ревность,
Без вечности не может быть и дня…
Кукушке у заброшенной деревни,
Конечно же, нет дела до меня.

И сколько проживу на здешнем свете,
Всевышний и кукушке не сказал.
Всевышний сам за жизнь мою в ответе;
В ответе сам он. И его гроза.

В высоком мире даже век не долог,
Но вечна и мгновенная гроза.
И мне сказал однажды орнитолог,
Что мне кукушке доверять нельзя.

Не бойся неба, ветхая избушка,
Ведь небо животворное с тобой…
Грохочет гром – вселенская кукушка
О древо жизни бьется головой.


***
О, дождик июньский. И запах опят;
Запах опят посреди мирозданья.
Как же мне радостно, что в мире опять
Есть только дождик, и нету страданья.

Запах опят на вечернем лугу
Мне обещает и в будущем свежесть….
Значит, и я во Вселенной смогу
Жить до скончания этого света…


***
Живем – как будто вечность впереди;
Но вечность наша мимо пролетает.
Уже идут грядущие дожди,
Уже грядущий лед под солнцем тает.

Подставить сердце вечности успей,
Успей прислать свою ей благодарность.
Но лишнего просить ты не посмей;
Ты не посмей быть скучным и бездарным.

И потому мы встретимся сейчас,
Не дожидаясь и удобной даты.
Мир происходит в свой великий час,
Не происходит завтра; иль когда-то…

Пусть Лермонтова вечность – в октябре,
С тобой мы эту вечность встретим летом…
Прекрасен мир на утренней заре;
Прекрасны звезды только в мире этом…


***
Дед мой! Дед, внимаешь ли ты мне?
Дед мой – мастер златозвонной жести!
Ты погиб когда-то на войне,
Тихий – мог пропасть ты лишь без вести.

Хорошо, что небо в мире есть,
Что деревья небеса колышут.
От небес взойдет до Бога весть;
Может быть, он эту весть услышит;

И молитвы горькие в избе –
В час жары, дождя или бурана…
Не воздвигнут памятник тебе,
Не воздвигнут, к счастью, средь бурьяна.

Может, я – твой памятник сейчас,
Обращаюсь запоздало к Богу.
Но идет война. Тебя приказ
Направляет в вечную дорогу!..

Бабушка моя – твоя жена
Без тебя жила совсем слепою…
О тебе грохочет тишина
В моем сердце – как на поле боя…
 

***
Жизнь моя, наверное, убога;
Родина – космическая Русь.
Я учусь писать стихи у Бога;
К счастью, никогда не научусь.

Радостно – создать стихотворенье;
Но на свете знаю свою роль.
Жизнь земли – уже венец творенья,
Быть мне подмастерьем лишь позволь…


***
Все ты знаешь уже обо мне,
Все тобою предписано свыше.
Дай же мне при твоей вышине
Две звезды золотые услышать.

А они говорят лишь тебе
Про свою неземную вину.
Как же быть мне? Что делать теперь?
Благодарно любить вышину…


***
Скучаешь ли, мой берег, обо мне?
Река моя течет и не скучает;
Река моя в небесной тишине
Течет – и берега не замечает.

Ты, берег мой, предвестник всех начал,
Издалека тебе лишь тайно внемлю.
Зачем мне надо, чтобы ты скучал?
Я только там еще держусь за землю…


ЧУЧЕЛО
Слышу пугала радостный звон;
С глупым пугалом ветер играет.
Да, страшила пугает ворон,
Но и ангелов ведь испугает,

Что кружились невидимо там,
Где цветы средь земли вырастали
И летели к тревожным цветам,
В мире их – лишь цветы узнавали…

Времена золотые прошли –
Напугала эпоха другая.
Может, чучело в центре Земли
Ныне вестника мира пугает?

Но у чучела нету лица,
Небеса его не узнавали…
Не хочу, чтобы шапка отца
И фуфайка его мир пугали.

Но цветут, и цветут, и цветут –
Никого не боятся на свете –
Золотые подсолнухи тут,
С ними нежно беседует ветер…
 

***
Яблоки летят на землю свыше;
Оглушен яблокопадом сад.
Можно ли в нежданных звуках смыслы
Отыскать земле и небесам?

Яблоня своим болящим словом
Силится отвергнуть сущий ад:
В августе в окрестностях Сарова
Заповедные места горят.

Тучи быстро проплывают мимо.
И сегодня сквозь горячий дым
Небеса не видят Серафима,
Но их вечно видит Серафим.

Издали яблокопаду внемлю
И жалею монастырский сад,
Где, роняя яблоки на землю,
Яблоня стучится в небеса. 

Слышу эти звуки виновато,
Беспокоюсь: что планету ждет?
Может, и сама земля когда-то
Свыше в бездну света упадет…


***
И вот на свете только ты и я;
Ночь только нам на белом свете рада.
Сегодня вся история моя –
Глагол травы, безмолвье звездопада.

И повесть мне не хочется писать
О том, что в жизни быстро миновало.
Ушли на небо и отец, и мать,
И вечность будто на земле устала.

И повесть мне не хочется писать
О самом дорогом и сокровенном.
Мне хочется смотреть на небеса,
Тебя там видеть – видеть неизменно.

На этом свете только ты и я,
С небес мне одному собой сияешь.
Тобой жива история моя,
Которую наедине мне явишь…


***
Гремят обвалы, тяжко стонут камни;
Мне жаль тебя, хоть ты мне не знаком.
Огня касаясь голыми руками,
Идет старик-афганец босиком.

В моей России тихо плачут травы,
Перед чужбиной чувствуя вину…
Поднимет ли горящий камень дьявол,
Чтоб кинуть этот камень в вышину?

Земля войны! Она уж не остынет,
Рождает лишь войну земля войны.
Не оттого ли горы и пустыни
На той земле всегда опалены!

Веками полыхаешь под луною
И обжигаешь мир, Афганистан…
Вдруг небеса, спустившись надо мною,
На голову надели мне тюрбан.

И я в тюрбане по земле шагаю;
Пускай бываю часто и незрим,
Но все равно Отечество пугаю
Невольно чуждым образом своим…


***
А дерево растет – родное мне,
Оно под небом вещим одиноко.
В скрипучей, утомленной тишине
В ветле зеленой узнаю пророка.

Люблю тебя, душистая ветла!
Родную кровь душа устало чует:
Как будто у татарского села
Посланник неба медленно кочует.

Тебя взрастил когда-то мой отец;
И от отца пророком ты восходишь.
Тебя сиянье дорогих небес
Покорно ищет снова на восходе.

Сегодня у Вселенной на виду
Ты даришь мне свой долгий путь-ученье.
За деревом по миру я иду;
Я полюбил оседлое кочевье.

В скрипучей утомленной тишине
В ветле старинной узнаю пророка.
И вижу я: при солнце и луне
У нас одна до истины дорога.


***
Листопад над Пушкиным вознесся,
Осени своей счастливой рад.
Вот откуда истина возьмется:
Что-то сообщает листопад.

Листопад – печальнейшее чудо,
Горько издает вселенский звон.
Может быть, листва летит оттуда,
Где поэт еще и не рожден;

Где еще никто не знает землю,
Где не рождены ни рай, ни ад…
С Пушкиным мы листопаду внемлем,
Но о нас не знает листопад.

Высоко – вселенское страданье,
И его не выразят слова.
Лишь земле всю правду мирозданья
Сообщит упавшая листва.

Вот откуда истина возьмется;
Истине неведомой я рад.
Листопад над Пушкиным вознесся,
Оттого красивей листопад…
 

***
О, здравствуй, здравствуй, дальняя избушка!
Пронизываешь окнами меня.
Жила там одиноко мать-старушка;
И без молитвы не жила ни дня.

Для той избы и мир был одиноким:
Изба не замечала красоту.
Что могут видеть там слепые окна?
Наверное, одну лишь пустоту.

А там весною расцветали вишни;
Закаты там писал на небе Бог.
Сияние туда спускалось свыше,
Звенело там над тихою избой.

Что там увидят неземные окна?
Увидят ли страдания мои?..
Душа моя извечно одинока,
Ее такой воспели соловьи.

Но все равно тревожусь я об этом
И на заре, и на исходе дня:
Избушка дорогая с края света
Увидит ли спасительно меня?..


***
С годами больше классику люблю;
Люблю Шкляревского, люблю Рубцова.
От имени небес себе дарю
Сияние классического слова.

Поэзию открою – как зарю,
Спасительно сжигающую горы.
И Пушкина, наверно, полюблю;
Я полюблю и Лермонтова скоро.

Есенина я вижу у реки,
Он издали беседует со мною.
Под звездами – часовня у Оки;
Мечеть у Мокши меркнет под луною.

Мое пространство во Вселенной есть,
Хоть сам я – лишь пылинка во Вселенной.
Но я собою представляю весть –
Во избежанье огненной геенны.

Под этим небом классику люблю;
Шкляревского люблю, люблю Рубцова.
Для исцеления себе дарю
Сияние классического слова!
 

***
Великие поэты умирают
Порою в годы матери моей.
Я замечаю: приближаясь к раю,
И мне они становятся родней.

Слышны неизреченные заветы;
Жужжит над лугом вещая пчела.
Живите долго, вечные поэты,
Как долго в мире мать моя жила.

О ком тоскует золотое лето?
Родное лето покидаю я…
Из вечности поэтам долголетья
От всей души желает мать моя.

Желает потому, что средь поэтов
Однажды мать увидела меня.
И может быть, когда-нибудь об этом
Узнает и небесная родня…


МОИСЕЙ
О чем ты думаешь, пророк? –
Давно спросил у изваянья.
Отмерен ли какой-то срок
Создателем для мирозданья?

Суровый мрамор, наконец,
Открыл мне спрятанную душу,
Сказав, что думает – Творец
Его пророческую думу.

А, может, дума тяжела,
Ведь истина еще безвестна?
Но дума эта – тишина,
Но дума – ближний свет небесный.

Порою высекают свет
И гневные раздумья-грозы…
О чем ты думаешь, поэт? –
Я жду ответного вопроса.

Когда со мной моя луна,
Не страшен и вопрос пророка.
Ему ответит тишина,
Ему ответит свет высокий.

Мы средь пустыни говорим,
В песках исчезли наши тропы…
Тревожен под луною Рим;
Пустынна тишина Европы.


***
На свете Микеланджело творит –
Новейший мир ваяет возле солнца.
В ответ земля испуганно горит,
В ответ земля испуганно трясется.

Ваятель всемогущий не устал,
Его и смерть уже не отвлекает.
А высекая Божий идеал,
Резцом своим и землю отсекает…


***
О чем ты размышляешь на ветру?
Нужны ль тебе зачем-то размышленья?..
Ветла, опять с тобою говорю;
Ветла, к тебе пришел я в час смятенья.

О сокровенном тяжело молчу;
И, словно ветер, мимо вечность мчится…
Закончил школу, но сейчас хочу
Лишь у тебя чему-то научиться.

Как листья, мысли в кучу соберу,
Земля и в листопаде молодая.
И мне бы научиться – на ветру
Стоять, о мирозданье не страдая.

И мне бы научиться быть собой –
У дерева смиренно научиться.
Ведь жизнь проходит. Где-то надо мной,
Как будто легкий ветер, вечность мчится.


***
Как радость или как угроза
Закат краснеет впереди;
Там вечность начищает бронзу,
Чтобы поэтов наградить.

Меня заранее узнали
В грядущей средь небес дали
По скромной бронзовой медали
С изображением земли…


ТЕМНАЯ НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ
Спасительного солнца ожиданье
Продлится этой ночью целый век.
Здесь человек один средь мирозданья;
Как не боится ночи человек?

Здесь темнотой напуган даже воздух,
Боится темноты и тишина.
Как страшны здесь не узнанные звезды!
И как страшна далекая луна!

А темнота и родину уносит;
Погас в глуши последний огонек.
И Бог далек от человека ночью;
Защитник этой ночью так далек.

Как будто и заря не повторится;
Как будто ночь пришла навеки к нам.
Как ночь страшна!..
Но хочется молиться;
За эту ночь спасибо небесам…


***
Деревни позабытые замолкли
На языке давно умолкших звезд.
Дома слепые под дождем промокли,
И рухнул над сухой рекою мост.

Бурьяну служат золотые пашни;
Там умерла когда-то моя мать…
Беседу звезд и деревень вчерашних
Земле еще опасно понимать.


***
Мой ребенок – великий мурза;
Ты прости, что – в минувшем ребенок.
Как свободно гремела гроза;
Как дрожал заревой жеребенок!

Жеребенок счастливо дрожал
Накануне святого похода
В ту страну, где народ мой сиял;
Где сияло рожденье народа.

А в грядущем – кто сын мне, кто дочь?
Кто в грядущем мой вещий потомок?
Мне расскажет лишь звездная ночь,
Выбираясь на свет из потемок.

Выбираясь под звездной луной,
Возвестит в тишине ночь-богиня,
Что в грядущем мне станет женой,
Станет верной женою княгиня.

Ночь воскликнет вослед: «Не забудь
О судьбе золотого поэта!..».
Где-то в мире мой истинный путь,
Путь на родину светится где-то…


***
Я с предками еду на родину
На белых еще лошадях.
Но ем уже там я смородину –
В наивно прохладных садах.

Луга и ветла моя, здравствуйте!
И здравствуй, поляна опят!
Давно я живу здесь и властвую;
Зачем же я еду опять?

Зачем же мне снова – дорога
Туда, где давно я живу?
Еще у родного порога
Узнал – как сестру – я траву…

На родину с предками еду,
Не зная – куда, до сих пор…
Веду с пустотою беседу,
Веду с пустотой разговор.

Степные татарские мурзы,
Куда же я с вами спешу?..
Избранники мира премудры;
Я ваши портреты пишу…


***
Очень старый поэт умирал –
Его годы-мгновенья прошли.
Он в последний свой миг пожелал –
Пожелал он подарок земли.

Попросил перед смертью – цветок,
Но была лишь зима на земле…
Как цветисто светился восток;
И как солнце цвело в феврале!..


***
Пророк идет в татарское село,
Восходом древний плащ его пылает.
Да, он идет. Еще не рассвело;
Собака, что-то чуя, грозно лает.

Село читает утренний намаз
И осторожно о грядущем грезит;
Пророка не узнает и сейчас,
И, может, не узнав его, исчезнет.

Село-отчизна, нет твоей вины
В том, что пророка ты в лицо не знаешь.
В сиянии безрадостной луны,
Село мое, безвинно исчезаешь…

Но он идет. Еще не рассвело.
Собака, что-то чуя, гордо лает.
Пророк идет в татарское село,
Восходом древний плащ его пылает…


***
Чернота творящейся Вселенной;
Чернота распаханной земли.
Повесть-мирозданье непременно
Кто-то пишет в сумрачной дали.

Начато всемирное сказанье;
Всемогуща тайная рука…
Но не исказится ль мирозданье
В цвете моего черновика?..


***
А может, не нужны воспоминанья –
О Чингисхане, о его войне?
А мне внимать бы в центре мирозданья
Красноречиво-древней тишине.

А может, не нужны воспоминанья –
О прошлом невозвратном не нужны?
Сжигающим глаголом мирозданья
Я вызван в сердце вещей тишины.

Не знаю, понят я или не понят,
Но мир мой в сердце мира опустел…
Я бы хотел о Гитлере не помнить,
Наполеона б помнить не хотел…

Нет, в гордом мире я еще не понят;
Тоскую в гордом мире о Творце!
И как же мне о Пушкине не помнить;
И как не вспоминать мне об отце…


***
Былых черновиков не жаль;
Мечтаю о костре высоком,
Куда я выкину тетрадь
Наивной жизни одинокой.

Тогда свободу получу,
Свободу от былых страданий.
Меня не слышал мой народ,
Меня услышит мирозданье.

Спасибо вам, черновики;
Спасибо, золотое пламя,
За то, что над моей землей
Возносишься – как будто знамя…


***
В Саранске розы осенью цветут;
Пылает солнце из эпохи давней.
Не отпустил меня в Литинститут
Единственный на свете мой наставник.

Окликнул тишиной моих полей –
И позади меня Москва осталась.
Теперь, конечно, родина милей,
Теперь Москва и сниться перестала.

Но с той поры далекая Москва
Меня в лицо печальное не знает.
А без Москвы и вещие слова
Не слышит здесь и родина родная.

Поэзия, наверно, не нужна,
Земля устала от такого слова…
Спасибо, золотая тишина,
Я жив без семинара Кузнецова.

Веду с травой смиренный разговор,
А жизнь моя сквозь пальцы утекает.
Наставник мой – отеческий простор
Меня в Литинститут не отпускает…


***
Сегодня я свободен от Казани,
Как был свободен от нее вчера.
Свободно и судьбы моей сказанье,
Мне в вольный путь давно уже пора.

Грядут, грядут счастливые рассветы,
Вселенная печальна надо мной.
В Казани все татарские поэты,
А я один средь поля под луной.

Моя дорога средь полей нетленна,
Среди цветов нетленна полевых.
Но слышу голос дорогой Вселенной
И слышу голос пращуров моих.

Шумит трава безмолвно среди ночи,
Ко мне крадется вещая трава…
Судьбу поэта Пушкин мне пророчит,
В сиянии ловлю его слова.

Ночь темная в судьбе моей лучится
Недалеко от отчего села…
И все ж цветет разумная душица,
Что из стихов Юзеева взошла…


***
В траве, много лет уже дикой,
Валяется лошадь-восход.
Эпоха бывает великой,
Когда есть великий народ.

Спасение – в дикой природе,
Спасенье в природе живет.
Тоскует поэт о народе;
Не знает поэта народ…


***
Над Древнею Русью заря
Заплакала – я разглядел.
А до середины Днепра
Сам ангел уже долетел.

А вот Ярославна-заря
Не плачет сегодня – поет.
Дружину больная земля
Спасенной от Бога вернет…


***
Морошка запоздалая поспела
Для Пушкина. Но некому собрать.
Еще и вьюга во Вселенной пела,
Еще рожденным не был я – собрат.

Еще свежа февральская пороша;
А снег от крови пушкинской светлей.
С моей земли моченую морошку
Ждет Пушкин перед вечностью своей.

Но вот затих уже всемирный голос;
Печален мой космический февраль.
И нет еще целебного глагола,
Чтоб положил его на рану Даль…

Хотя и помню давнюю порошу,
Морошку мне зимою не собрать…
Приснилось мне: для Пушкина морошку
В метели собирает моя мать.


***
Пишу на бересте татарской кровью,
И под пером светлеет береста.
Не так ли жизнь истраченную – снова
Я начинаю с чистого листа.

Пишу на бересте – и вырастаю,
Сияю под заступницей-звездой.
А вот когда моя душа устанет
Склонится мой отец над берестой.

Склонятся дед над берестой и прадед –
Издалека, из вечности земной.
И вместе мы отобразим всю правду,
Которую нам вверил край родной.

Татарской кровью я пишу раздольно
По-русски на вселенской бересте.
Пусть небеса останутся довольны,
Пусть скажут обо мне моей звезде…


***
На томик Пушкина поставил глобус синий;
Он синий – от божественных морей.
И я во власти ли одной России?
Но я – лишь со Вселенною своей.

А глобус синий крутится беспечно;
А на закате глобус – золотой.
Я о земле переживаю вечно;
И из Вселенной я хочу – домой.

Слышны других планет сегодня крики,
Чем ближе к звездам, тем они больней…
Но, может, снять мне этот глобус с книги
И на ладони поместить своей…


***
Издалека святая лира
Приветствует меня, звеня.
И не в конце ль творенья мира
Застала родина меня?

Вселенная поэту верит
Среди космической тоски.
Кровоточит пустынный берег
Моей мелеющей реки.

Спешит мое стихотворенье
Кого-то отыскать вдали.
И, может быть, ковчег спасенья
Там догнивает на мели?

Пространство светится родное;
Я различить сейчас могу:
Тревожно тень святого Ноя
Поэта ждет на берегу.


***
Но неужели Лермонтов погибнет;
Погибнут Гете, Данте и Шекспир?
Зачем тогда их золотые гимны
Так прославляли этот бренный мир?

А мир напуган: рвется из геенны
На свет всесильный атомный огонь.
Окажется ли вечность убиенной?
Иль вечность – это краткий Божий сон?

Но наступает радостное лето;
Глагол спасенья явлен тишиной.
Мне кажется, что вечностью поэтов
Заранее спасен и шар Земной.

Поэтому и не напрасны гимны!
И потому лишь уцелеет мир,
Что Лермонтов вовеки не погибнет;
И не погибнут Данте и Шекспир…


***
Судьбу твою поэту небо вверит…
Народ татарский, знаешь ли о том,
Что твой Тукай перед закрытой дверью
Опять стоит зимою босиком?

Рыдает тихо, а потом смолкает:
Откроют дверь в избу когда-нибудь…
И босиком же в маленьком Тукае
И ты продолжишь свой далекий путь.

И ты судьбой был отдан на поруки,
Как твой Тукай – священный сирота.
Жестокая история-старуха
Не знает, что такое доброта.

В Тукае ты пойдешь до края света,
Но не успеешь сироту обуть.
Собой навеки наградив поэта,
С ним разделить придется его путь.


***
Кому-то снятся лошади ко лжи;
Мне душу рвет их искреннее ржанье.
Я уезжаю. Лошадь, мне скажи
О родине хотя бы на прощанье.

Тебя к реке на водопой веду
Я напоследок. Луг в гусиных перьях…
В каком-нибудь трагическом году
Приснишься мне – к счастливому доверью;

К доверию ко мне моей земли,
К доверию усталого народа…
Но отчего ж в невидимой дали
Тревожится всесильная природа?

И нет ли там какой-нибудь войны,
Что охватила неземные страны?
Грохочут в бывшем мире табуны,
Наверное, потомков Чингисхана.

Ты вспомнила их, лошадь? Мне скажи,
Кивни хотя бы молча на прощанье.
Кому-то снятся лошади ко лжи,
А я вот верю даже их молчанью…


***
Здесь вижу небывалое воочью:
Средь пустоты вдруг князя узнаю.
Бехан вернулся полнолунной ночью
И в память, и на родину мою;

Чтобы взглянуть на нынешние лица,
Без нас ведь и в истории тоска.
Но он на месте золотой столицы
Забытую деревню отыскал.

О чем-то давнем мирозданье пело,
О чем-то знатном помнило оно.
Князь видел, как его луна горела,
А догорало – не его окно.

Земля свое величье отрицала –
Бурьян о бренном шелестел всю ночь.
Бехан взглянул на тусклое мерцанье
И от деревни отдалился прочь…

Луна еще и утром полыхала,
Сияла отрешенно – сирота.
Земле погасшей долго о Бехане
Рассказывала гордо пустота…


***
Небесный град приблизился к тайге,
Пока Агафья ягоды искала.
А над тайгой, уже невдалеке,
Начало мира нового сверкало.

Распахнута бесхитростная высь,
Хотя и куст поблизости неведом.
И есть одно призвание – спастись
От голода, от ада, от медведя.

О чем-то сосны молча говорят
Над тайной земляничною поляной.
Деревья подпирают горний град,
Которому на землю еще рано.

Среди таежной чуткой тишины,
Где гордые столетия дышали,
Гремящее величье вышины
В себе являет человек тишайший.

Стеснительные ягоды горят
Среди травы холодной – Божья милость.
Спускается на землю горний град
Перед новейшим сотвореньем мира…


***
Благословенный мир молчал угрюмо –
Вселенский разум снова горевал.
Мир, сожалея, обреченно думал,
Что сам себе язык не даровал;

Обрек себя на бытие немое,
На торжество безмолвной высоты…
Когда беззвучно слово неземное,
Спасаемся у горней немоты…


***
Заступись за грозу над землею,
Вышина не случайно больна.
Там событье какое-то злое –
Вот и здесь постоянно война.

Хоть вселенское сердце огромно,
И оно от тревоги болит.
Прикоснувшись к болящему грому,
Попытайся его исцелить.

Непосильна небесная ноша
Для полей, для пустынь, для морей.
И когда к вышине прикоснешься,
Ты к душе прикоснешься моей.

Потому и такое страданье
На душе этим днем грозовым,
Что исчезло уже расстоянье
Между сердцем и небом моим…


***
Вселенский эпос вдруг нашел меня,
Когда земля в бурьяне онемела;
Гекзаметром натружено звеня,
Блуждал почти вслепую без Гомера;

Забрел сюда дорогой полевой,
Услышав изб-сказительниц молчанье.
Понадобился и такой герой,
Чья родина – и Русь, и мирозданье.

В герои отпускает меня Русь,
Наверное, без радости и боли…
Открою «Илиаду» – научусь
Жить в эпосе у греческого бога…


***
Гомер, Гораций, Данте и Вергилий,
Петрарка, Байрон, Гете и Шекспир –
Меня из рая тайно полюбили
И заняли однажды весь мой мир.

Но вот когда вселялся в ваши книги,
Не от себя ли к вам я уходил?
А здесь цвела поляна земляники,
А здесь закат над озером всходил.

С Европой я, конечно, не прощаюсь,
Но наступает вразумленья час.
И вот к себе сегодня возвращаюсь
И нахожу себя – не среди вас.

И на меня, надеюсь, не в обиде
Сегодня ваши вещие слова.
Мне родина – не Гете, не Овидий,
Мне родина – сугробы и трава.

Но все ж по Древней Греции скучаю,
Люблю сиянье Зевсова огня.
Не потому ль, что грозными ночами
Гомер оттуда смотрит на меня…


***
Мальчик что-то шепчет травам тонким;
Просит ли о чем-нибудь траву?
Луг зеленый майским утром звонко
Отражает Божью синеву.

Этот мальчик молится стихии,
Молится, конечно, о себе;
Верит, что его луга глухие
Что-то знают о его судьбе.

А сама разумная природа
Знает, что на горних рубежах
Слезы льет история народа –
Просит здесь молитву продолжать…

Это я, история родная,
Детство до сих пор боготворю;
И мальчишку в травах вспоминая,
О себе далеком говорю.


***
Мир отвергает светопреставленье;
И ждет глагола обреченный свет…
В глуши земли, среди опустошенья
Растет свободно мировой поэт.

Он не наследник Данте и Шекспира,
Не ученик он Будды и Христа.
Для заполнения поэтом мира
Его и создает здесь пустота;

Самоотверженно растит поэта –
Занятия другого больше нет.
Когда случится завершенье света,
Кто сочинит не завершенный свет!..


***
Земля сияет у развалин храма,
Гармонии уютно среди них…
Грохочет небо – над землею драма:
Простор высокий в глыбах грозовых.

Постигнем волю бытия едва ли,
Ведь истинно не то, что ясно нам.
Вот небо стало грудою развалин –
Но Божья милость поселилась там…


***
Как хорошо, наверно, вышине,
При ней звезда торжественная светит.
И глядя в высь, завидовать ли мне,
Что мне звездой не быть на этом свете.

Но нам о горней не узнать беде –
Чему стихия рада иль не рада…
Позвольте мне сочувствовать звезде,
Сочувствуя сегодня звездопаду.

Спасибо говорю своей судьбе –
Она для вышины меня взрастила;
Чтобы и я позволить мог себе
Сочувствовать небесному светилу.


***
Среди заката я от мира прячусь
И слышу – рядом соловьи поют.
Они не видят, что я тайно плачу,
Но все ж меня в закате узнают.

Они округу исцеляют пеньем,
Когда на свете истина больна.
И потому мне нет отдохновенья;
А здесь угрюма даже тишина.

Земля молчит – но не в конце ли света,
Не накануне ль мировой войны?
Среди травы послушать бы мне Фета,
Но слышу мрачный голос сатаны:

Кричит из бездны мне о завершенье
Существованья неба и полей…
И неужели Божье попущенье
Застал я вдруг на родине своей?

Но в вечный час всесильной Божьей славы
Творцу вверяю горести свои.
Ему навстречу блещут его травы,
О нем поют его же соловьи…


***
Не судите строго тишину,
Что она и на заре печальна.
Кузнеца забрали на войну;
И замолкла скорбно наковальня.

Не осталось мастеров кругом.
И тогда вот из Эллады древней
Через фронт Гефест пришел пешком
В кузницу прифронтовой деревни.

И ковал земле победу он,
А огонь свой доставал из ада.
Здешней наковальни скорбный звон
Слышала лишь древняя Эллада.

Но не мог Гефест остаться здесь –
И расстался с этим краем бедным,
Потому что громовержец Зевс
Молний ждал и для небес – победных.

А кузнец в немецком был плену,
Зевс не мог призвать его в Элладу…
Не судите строго тишину –
Не скорбеть земля сама бы рада…


***
А где-то Израиль, Эллада и Рим;
И где-то луна догорает.
А где-то в счастливом сиянье зари
Деревня светло угасает.

Туда молодым приходил мой отец,
А мать – молодая – встречала…
Как будто там света случился конец;
А может, там мира начало.

Там светит от Бога ночная звезда,
А дуб сыплет горние вести.
Меня много лет уже тянет туда,
Но я обхожу это место.

Там снова река на весь мир разлилась,
Вода – своенравно большая;
Но я на земле, где мать родилась,
Себя повстречать не решаюсь.

В этой глуши обрету ли приют
В начале грядущего света?
Вдруг там, где поэтов уж не узнают,
И сам не узнаю поэта…
 

***
Я о земле хотел бы рассказать
И выразить в словах ее страданье.
Но мне сегодня нечего сказать;
А есть для вас слова у мирозданья.

Для выраженья слова – как огня,
Добытого в пещере чьей-то тайно,
Оно случайно выбрало меня,
Ни как иначе – только лишь случайно.

А мирозданья знатные слова
Я попытаюсь – от травы услышать.
Да здравствует зеленая трава,
Которую Вселенная колышет.

Да здравствует высокая трава,
В траве – и мироздания столица.
И вот мои – от истины – слова:
Земля как совершенство состоится.

И состоится – как глагол – земля,
Глагол, произнесенный небесами.
Да здравствуют просторные поля,
Которые сейчас летят над нами…


***
Когда писал я первые стихи,
Казалось, вся планета ликовала.
В сарае нашем пели петухи,
Заря моя торжественно вставала.

Как много при луне я написал!
Как грозы надо мною грохотали!
Но – кто меня услышал; кто узнал
О том, что грозы мне продиктовали?..

Тот тихий мальчик, что писал стихи,
С грозою – как с сестрою – породнился.
Уже вдали кричали петухи,
А дом родной потом лишь только снился.

И мир цветов счастливых не бросал
Навстречу небывалому поэту.
Но этот мальчик к старости узнал,
Что без стихов ни в чем и правды нету…


***
Сочувствую бесхитростной траве,
Не знаю совершеннее созданья…
Беспечно зеленея в синеве,
Трава, спаси родное мирозданье.

И после животворного дождя,
Прозрачно зеленеющая, строго
Ты заступись за мудрого вождя,
Прошелестев молитвой в ухо Бога…


***
Мальчишка в песочнице в мае
С медалью на солнце играл.
Восток, и его обнимая,
Свободно, светло полыхал.

Забыто, где среди Вселенной
Тот бой отгремел – вдалеке:
С медалью «За взятие Вены»
Мальчишка играл на песке.

Мальчишке здесь не одиноко,
Хоть рядом и нет никого.
В деревне, заросшей осокой,
Песок – вся планета его.

Была же когда-то победа!
При солнце и так хорошо…
Медалька осталась от деда,
Который Европу прошел.

В песке боевая награда
Сияла средь мирного дня…
Мой дед, пропадая средь ада,
Медаль не донес до меня…


***
Деревья мои бескорыстно цветут;
За что мне такая весна!
На Западе дальнем правители лгут,
И только природа честна.

Недолго до времени добрых опят,
Подросших среди синевы…
А в мире, где грозы зачем-то гремят,
Душой отдохни у травы…


***
Давно молю я небо о смиренье –
Хочу смириться со своей судьбой…
Спасибо за судьбу, стихотворенье,
Надежно в этом мире лишь с тобой.

Смотрю на звезды деревенской ночью:
Смирились с недоступной высотой!..
Я тоже высоту себе пророчил,
Но мне родней сейчас земной покой…


***
Дрожат сейчас и травы полевые;
Вселенная тревожна надо мной.
А небеса – такие неземные –
Дадут ли уничтожить мир земной!..

А мир земной принадлежит Вселенной;
И только ей решать судьбу земли…
Бессмертна над немеркнущей геенной
Моя тропинка – в радостной пыли…


***
А Запад штыки злобно точит,
Чтоб ими пронзить тишину.
Я в небе в тревожные ночи
Ищу – как спасенье – луну…

Противник нам дух не прощает –
Готов покарать Русь в огне.
Но ныне меня защищает
Молитва отца при луне.

 
***
О, братья, что связаны кровно,
Ваш голос я слышу с полей…
Зачем мне доказывать снова,
Что русский и я на земле!

Закат мне мерещится ржавым;
Мое – не чужое лицо.
Поверит ли в это Державин,
Смирится ли с этим Рубцов?

Такая вот истина, братцы,
Где ищут чужих средь родных.
Но мне ли о них сокрушаться,
Но мне ли учитывать их!

О, родина, ты наказала,
Чтоб я к отчужденью привык.
Но если земля приказала,
Я выучил русский язык.

Я выучил тучи по-русски;
По-русски познал звездопад.
Глаза мои даже не узки;
Но я пред тобой виноват…


***
Народ татарский и меня заметит,
Ему ведь одиноко без меня.
Моя Казань узнает о поэте,
Но не Казань сегодняшнего дня.

Пусть на меня Казань сегодня злится,
Но за меня – божественный азан.
Я бренный; но куда мне торопиться;
И я дождусь всегдашнюю Казань…


***
Антологии пока что миновали
Меня, уже сложившего стихи;
Как на заре себя лишь признавали
Самим себе поэты – петухи.

И что мне делать на земле холодной,
Где мной самим заброшен вешний сад?
На бересте судьбы – судьбы народной
Свою мне антологию писать…


***
Мне больно в деревенской тишине,
В которой слышу голоса родные;
Безмолвно обращаются ко мне,
Оттуда прославляя дни земные.

А мать с отцом – под вешнею травой,
Хотя трава себя лишь выражает.
И воздух полон только лишь собой,
И вышина себе лишь угождает.

Пускай и я – себе лишь угождал
На свете золотым стихотвореньем…
Мне жизнь былую безвозвратно жаль,
Когда варила мать моя варенье.

Мне жаль отца, который в мире том;
Себя на свете без отца жалею.
А время – будто деревянный дом,
Где я с отцом и матерью старею.

И знают ли оттуда обо мне…
Я о себе без них сейчас скучаю.
Мне больно в деревенской тишине,
Где лишь репейники меня встречают…


***
Ты где сейчас, деревня Ликиньё?
Надеюсь, ты еще на этом свете…
Любя предназначение мое,
Природа здесь мечтала о поэте.

Увидела ли вещую звезду
Над домом деревянным мать поэта…
Дождись, деревня, я к тебе приду,
Приду пешком как будто с края света.

Мне кажется, тебя я отыщу
И в небесах под вещею звездою.
Тебе стихотворение пишу,
Надеясь, что на свете что-то стою.

Ко мне упрек доносится с полей –
Меня стыдит там даже полдень летний.
Но все ж застать хотел бы на земле
Средь диких трав твой огонек последний.

Земля родная матери моей!
Как долго обходил тебя на свете!
И если вдруг поэт пришел с полей,
Ведь ты молила небо о поэте…


***
Стою один под луной;
Один среди вольности трав.
Где нежность меж ею и мной?
Дождусь ли ее до утра?

А ветер тишайший унес
Мечту и мерцание трав…
Она не пришла в эту ночь;
Свободы хочу – как у трав…


***
История земли живет на небе;
Ей рада от души лишь вышина…
Печальным мыслям о насущном хлебе
Земля творящая подчинена.

А почва об истории тоскует,
Но не спешит за нею в небеса…
А почве любо, как глухарь токует,
Как на заре тревожится роса…


БАШНЯ ЦАРИЦЫ СЮЮМБИКЕ
Вблизи история не так красива,
История прекрасна лишь вдали.
И правда может быть порою лжива,
Когда она зависит от земли.

Парит над башней в белом небе птица,
Лишь высоту нетленную любя…
Меня здесь не увидела царица;
Не видела царица и себя.

Был жарким август в нынешней Казани,
Толпились тихо здесь века мои.
Бродили где-то только тени ханов,
И здесь искавших лишь ее любви.

Она была – женой всего народа,
Была народу строгою женой.
И не имела времени-свободы,
Чтобы с поэтом говорить – со мной…

Среди истории росла крапива,
Росли среди былого ковыли…
Вблизи история не так красива,
История прекрасна лишь вдали…


***
Трава в Булгарии цветет,
Она заложница былого.
Лишь землю Бог на небе ждет
С травою. Позже будет слово.

Трава зеленая гудит,
Трава, извечно мне родная.
Ей из былого восходить,
Величием благоухая.

Трава приблизилась ко мне,
Быть может, я ей – всех роднее.
Святая седина камней
В зеленом свете трав светлее.

Россию выразит трава
На языке камней безмолвных.
И будет истина права,
Когда трава моя умолкнет.


***
Родная темниковская земля,
Пишу тебе из города Казани.
Татарская вечерняя заря
Светла и в историческом тумане.

Средь вечности теснятся здесь века,
И нету между ними расстоянья.
Здесь башня, как и прежде, высока,
Она, как прежде, падает в сиянье.

В Казани все века теперь друзья.
Свидетельствую перед возвращеньем:
Казанью прощены твои князья,
Хотя и не молили о прощенье.

Я чувствую священное родство
С Казанью дальней и своей землею.
А ради правды слова моего
Мне надо оставаться лишь собою…

Закат в тумане медленно поет,
Мне слышится татарским светлый голос.
Казань меня лишь мною узнает,
В грядущем внемлет моему глаголу…


***
История лошадку понукает,
Покорен я истории-судьбе.
Сенной базар. Я маленьким Тукаем
Сюда приехал будто на арбе.

В Казани бесконечен день базарный;
На свете бесконечна суета.
Чего ищу в Казани светозарной
Я – ныне седовласый сирота?

Закат горит. История стихает,
И мне Казань становится родней.
Сенной базар сейчас благоухает
Сухой травою родины моей.

История Отчизну понукает.
Когда-нибудь однажды босиком
По-прежнему я маленьким Тукаем
Приду сюда, но только – стариком…


***
Закат молчит, тревожно догорая…
Не напоследок ли земля светла?
И снова здесь я. Башня дорогая,
Тревожно верю: ты меня ждала.

Я знал, надеясь, что Казань случится
И этим летом в мире для меня.
И явится татарская царица,
В истории и власть мою храня.

И на закате древний город – светлый;
Смиренна радость недоступных звезд.
Мне сотни лет. И путником оседлым
Стою у башни вечной в полный рост.

Сегодня из Казани уезжаю.
Но завтра вновь в закатной тишине
Царицу возле башни повстречаю
С историей моей наедине…


***
Пространство деревенское – родное,
Скромны передо мной твои цветы…
Мне больно, что сейчас передо мною
Стесняешься священной простоты.

Не бойся ты под солнцем быть собою;
В тебя давно влюблен и Божий град.
Вдруг завтра буду я перед тобою
Навеки за планету виноват…

ВОЕННОЕ ДЕТСТВО ОТЦА
Краткой вечности нету конца;
Время вдруг на земле перегрелось.
Возвращается детство отца
Из военной дали в мою зрелость.

Никуда себя не уведу
От событья, угодного Богу.
Не вернул бы отец лебеду,
Не вернул бы огонь и тревогу.

Но отцовское детство со мной
Будет скоро уже непременно:
Возвратится ли с грозной войной
Потому, что и было военным?

Но зачем здесь возникло оно?
Для чего здесь его я дождался?..
Полнолунье – ночное окно
Той избы, где отец мой рождался.

От зари до зари тишина
Среди мира испуганно длится.
Потому ль загрохочет война,
Что вновь детство отца возвратится?..


***
А где сейчас ты, родина, жива?
Ты там же ли, где поле зарастает?
И там же ли, где царствует трава,
Где воронье над пустырем летает?

Но там, где ныне родина жива, –
Моя ли ненаглядная планета?
И ведомы ли пустырю слова
Рожденного на той земле поэта?

Когда же я однажды разучусь
Наивно верить разуму пространства,
В свой разум окончательно вернусь,
Где обрету родное постоянство.

И буду слышать лишь свои слова,
Что явлены ко мне по Божьей воле…
Но будь всегда ты, родина, жива
И даже там, где зарастает поле!


***
Нынче вьюга запоет в Казани
В гордой белоснежной тишине
Неземное русское сказанье –
Нежное сказанье обо мне.

И услышит чуткая столица
Вещий голос возле стен Кремля.
Я хочу, чтоб вечная царица
Здесь меня во вьюге поняла.

Мы, столица, зная друг о друге,
Посреди сказанья помолчим.
Но Шаляпин твой знакомой вьюге
Отзовется голосом своим.

Но знакомой вьюге твой Державин
Скажет сокровенные слова,
Что в Казани – посреди державы
Родина особенно права…

Пусть и преждевременно сказанье
О поэте новом – обо мне.
Злая вьюга запоет в Казани
В неприступно гордой тишине.


***
И чье же золотое слово
Нежданно мной изречено?..
Себя читаю – как чужого,
В лицо забытого давно.

Но пишется стихотворенье;
Строка спасительно права.
Благодарю за исцеленье,
За животворные слова.

Который раз я их присвою,
Своей рукою подпишу.
Но знаю: нас на свете двое,
Дыханьем неба я дышу.

Молюсь о неземном поэте!
Когда мерцает горний свет,
Не вышина мне в сердце светит,
А смотрит на меня поэт…


***
Когда заговорит цветок,
Большую боль душа услышит.
Сияет мне всегда восток;
Восток призывно в сердце дышит.

А если запоет цветок,
Святую боль земля услышит.
Восток могуче в сердце дышит –
Всегда сияющий восток.

И сиротливое жнивье
Цветок последний не обидит.
Но я спасение свое
Хочу в живом цветке увидеть.

Сияет мне всегда восток
И предвещает озаренье.
Но если замолчит цветок,
То замолчит стихотворенье…

И как же быть среди войны,
Когда планета полыхает?
Но – небеса благоухают:
Цветы Всевышним спасены!..


СМЕЛЯКОВ НА МОЕЙ РОДИНЕ
Я «День России» прочитал
В безлюдный день в библиотеке.
Закат над глушью причитал –
Тоска небес светла навеки.

Не зря живет здесь Смеляков:
В моей глуши – Руси основа.
Мы вместе из глубин веков
Выходим в свет – на вызов слова.

Здесь милосердны небеса,
Они нас и в грозу жалеют.
И первобытная роса
Прощально от небес желтеет…

Закат над Русью причитал,
Тоска небес светла навеки.
Я «День России» прочитал
В безлюдный час в библиотеке…


***
К путешествию меня призвали
И воззвали к совести моей:
Посещаю я места развалин
И простор покинутых полей.

Безразлично здесь мое обличье;
Только я в бурьяне и в пыли
Здесь ищу одно – свое величье
Среди запустения земли.

Я ищу величие. Отныне
Вышина угрюма надо мной.
Поиски веду не от гордыни –
От смиренья перед вышиной.

Пусть грядет мое стихотворенье,
Мне на свете помогая жить.
В Божьем мире вещего смиренья
Лишь величьем можно заслужить.


***
Доносится безмолвье Бога свыше;
Над океаном изречен туман.
В смиренный час туманного затишья
О Боге вспоминает океан.

А я себя не нахожу в тумане,
Себя не слышу в горней тишине.
Зачем же здесь грущу об океане,
Ведь океан не знает обо мне;

Не ведает и о моей деревне,
Примолкшей на озерном берегу.
Здесь вышина смиренна. И деревья
Свой шум для встречи с небом берегут.

Видна ли небу та деревня свыше,
Видна ль – вдали от океанских стран?..
Не долог час туманного затишья –
Вновь Бога забывает океан.

В творящем сердце оживает рана.
Закрыв ее сиянием луны,
Всевышний и гордыне океана
Внимает – с нашей кроткой вышины.


ЧЁТКИ ИЗ МОЖЖЕВЕЛЬНИКА
Чётки не рыдают, а поют;
Пахнет можжевельником молитва.
Истина кровоточит в бою,
Значит, не богоугодна битва.

На закате небосвод болит
После нескончаемых ранений.
Позади уже века молитв,
Позади же и века сомнений.

Слышно средь заброшенных полей
Пустоты холодное молчанье.
От молитвы матери теплей
Стало в мире лунное сиянье.

В сердце Бога лишь Земля болит
От еще предвечного раненья.
Впереди – столетия молитв,
Впереди же – новые сомненья.

Выживет ли истина в бою –
Завершится ль во Вселенной битва?
Чётки материнские поют;
Пахнет можжевельником молитва.


***
Гомер на небе не увидел бога –
И потому слепым Гомер слывет.
Гроза светла, торжественна дорога,
Здесь Зевса приютил мой небосвод.

О, родина, ты тоже – как Эллада,
Хоть миром не услышан твой поэт.
Чему-то ты на свете тайно рада,
С тобой чему-то рад и белый свет.

И не тому ли, родина, ты рада,
Что слышишь незакатные слова:
Забытую Вселенной Илиаду
Вновь сочиняет дикая трава.

Здесь вечность лопухи повсюду сеет,
Но торжествуют смолкшие места.
Забытую Вселенной Одиссею
Безмолвно произносит пустота.

Строка поэта – молния над лесом;
Но слеп над этим миром небосвод.
Гомер на небе не увидел Зевса –
И потому слепым Гомер слывет.


***
Склонилась ярко вышина к земле;
Чему-то рада вышина святая:
Сияет мне у Бога на столе
Стихов грядущих книга золотая.

Века былые мне возвращены,
Возвращены столетья с края света.
Учусь я у вечерней тишины
Глаголу молчаливого поэта.

И если быть поэтом суждено,
С собой – поэтом ожидаю встречи.
Глаголов много мной изречено –
Так я учился предстоящей речи…


***
Сама ли биография творится?
Иль безоглядно мы ее творим?..
Не знаю, как же мне теперь смириться
С минувшим многословием своим.

Тревожно о глаголах сожалею,
Хотя поныне тем глаголам рад.
Я так старею или так взрослею –
Как будто перед словом виноват…


ГОРНАЯ ТИШИНА
Дума неба стихла над горой –
Будто вновь задумано творенье.
Тишина – лирический герой
Всемогущего стихотворенья.

Мир спасется в заревом огне;
Тишина над миром сокровенна.
Воплотил свой образ в тишине
Сам творец грохочущей Вселенной…


МОЯ КНИГА О ЗЕМЛЕ
Вот он – голос творящей стихии;
Вот он – голос творящей земли.
Долго-долго просторы глухие
Слышать голос земли не могли;

Не могли видеть богоявленья
В совершенном явленье цветка.
В этой книге любви и смиренья –
О творенье любая строка.

А росла книга средь земляники,
Посреди заревого огня…
Как наступит пора этой книги,
Может, вспомнит она и меня…


ЗАРЕВЫЕ НОЧИ
Ничего, ничего не забыл,
Будто помню час богоявленья.
Эти ночи я утром любил –
Как сияло мое вдохновенье!

Как сияла большая луна!
И стихи при луне появлялись.
Ни покоя не ведал, ни сна –
Ночи Божии мной вдохновлялись.

Были звезды ближайшими мне;
И была вся Вселенная рядом.
Бог смеялся в ночной тишине,
Освещая тетрадь мою взглядом.

Вся земля была рядом со мной;
А мне в душу светила – деревня.
И в ночи под всевышней луной
Шелестели мне в ухо деревья…


***
А взгляд твой отражается в реке.
Как у воды земля моя красива!
Внимаешь мне – на русском языке,
А я тебе внимаю – молчаливо.

Мне радостно при радости светил;
По-русски говорю я чуть умело.
Меня ты этой речью одарил –
Через траву, что нежно шелестела…


***
Я в мире самый первый человек,
И я ж последний человек на свете.
Куда уходит мой нетленный век?
Какое время на моей планете?

И что увидел в этом мире я?
Трава померкла, солнце зеленело;
Я видел, что жива земля моя;
И видел, как и солнце леденело.

Мне сердце говорило: ты взгляни –
Вселенная твоя всегда прекрасна.
Вот-вот зажгутся дальние огни,
Вот-вот луна обиженно погаснет.

И ни о чем ты здесь не хлопочи,
Все сбудется, чему дано здесь сбыться…
Я на тропинке появлюсь в ночи,
Не буду знать – куда мне торопиться…


***
Меня тревожат ныне лишь цветы,
Которые не ведают о битве.
Среди вселенской горькой красоты
Вверяю жизнь свою – своей молитве.

Я истину спасаю между строк,
Но я одно на белом свете знаю:
Я не герой, не воин, не пророк –
Лишь от цветка защиту ожидаю.


***
Отец на белой лошади, прости,
Что я покинул звонкую телегу.
Но было ли нам вместе по пути –
По бездорожью, по пыли, по снегу?

И было ли планетой мне – село,
Ведь вся планета надобна поэту.
И что потом со мной произошло?
Я до сих пор пешком иду по свету.

Наверное, ты обогнал меня;
Ты знал – зачем твой трудный путь на свете.
Издалека мне бубенцы звенят,
Когда пешком шагаю по планете.

А впереди ни одного огня,
Но слышен с вышины мне звездный шепот.
Наверное, ты обогнал меня –
Я слышу пред собою конский топот.

Я слышу пред собою скрип колес;
Тебя не вижу – ты уже у Бога.
Бурьяном путь мой золотой зарос,
Но длится моя добрая дорога…


***
Мне пустырь не присылает письма;
Пижма молчалива у крыльца.
Вижу ли творца я возле пижмы
На покинутой земле отца?

Без людей еще живей растенья;
Мир понятней там, где был твой дом.
Воплотился ль Бог и в запустенье,
Воплощаясь на земле во всем?

Если так, то запустенья нету,
Нет на свете и небытия.
Мир, открытый вещему поэту,
Среди запустенья вижу я.

Может, только здесь я что-то значу –
Среди трав мне Божий мир открыт.
Почему ж тогда нередко плачу
Об отце и матери навзрыд?..

Тень отца у пижмы приютилась,
Но сегодня молчалив отец.
А в июле пижма возвратилась
Вновь туда, где ждал ее творец.


***
Где истина? В словах она иль в числах?
Ее узнают сердце иль глаза?
На этом свете не ищу я смысла,
Когда со мной цветок и небеса.

Не засыхай, цветок мой совершенный,
С тобою моя радость высока,
Ведь в горней выси и творец Вселенной
Себя создал по образу цветка…


***
Вселенная звук издает –
Но кто горний смысл угадает?
Материя горько поет;
Материя тихо рыдает.

А возле материи дух
Над миром звездою сияет…
Но в окнах земных свет потух –
И бездна под небом зияет.

Свет в окнах дремучих потух,
Об этом печалиться поздно –
Отсюда сияющий дух
К материи в небо отозван.

Материя горько поет;
Материя тихо рыдает.
Напуган ночной небосвод –
Не Бог ли его покидает?..


***
В своей России жду Ириду –
При ней и радуга поет.
Меня, не упустив из виду,
Богиня тайно узнает.

Элладу ныне обретаю –
И жду из древности вестей
Но почему не ожидаю
Вестей от родины своей?

Места ль родные столь убоги,
Несовершенна ль их краса?
Зачем милей чужие боги,
Родней чужие небеса?

Вот верю я, что непременно
Богиня, радугой звеня,
Средь равнодушия Вселенной
Поэтом признаёт меня.

Но, может, сотворенье мира
Застать – в краю своем я смог,
Когда в тиши страницы мифа
Листает восхищенно Бог…


***
На родине с землей поговорю,
Наедине с травою порыдаю.
Траву давным-давно боготворю,
А родину давно я покидаю.

Прислушается к нам и вышина,
Но не захочет нам сказать ни слова.
На свете далеко идет война –
Вдруг завершится и начнется снова.

А даль моя божественно светла
Средь тишины небес моих счастливых.
Услышит нас и старая ветла,
Растущая под небом молчаливым.

Земля моя – с ветлой ты и со мной;
В траве я слышу твой высокий голос.
На родине поговорю с землей –
Поговорю с землею без глагола.

Хотя услышит нас и вышина,
Но нам не выдаст вышина ни слова…
На белом свете долгая война –
Вдруг завершится и начнется снова…


***
Вечен мир над моими полями;
Вечен мир на забытой земле…
Побиванье шайтана камнями
Снится мне на тревожной заре.

Кровенеют высокие дали
За вселенской тревожною мглой.
Пустота под землею рыдает
И рыдает она над землей.

Но на помощь среди мирозданья
Звать не может шайтан никого.
Только лишь заревое сиянье
Осторожно жалеет его.

Здравствуй, родина! Стать между нами
Он не сможет уже на земле.
Побиванье шайтана камнями
Снится мне на счастливой заре…


КОЗЬИ ТРОПЫ
Ты ждешь меня на Золотой горе;
Бурьяном зарастают козьи тропы.
Сегодня мне на золотой заре
В горах далеких виден путь Европы.

Шаги мои грядущие звенят,
Шаги мои грохочут первозданно.
На Золотой горе дождись меня –
Хотя приду я с вышины нежданно.

Приду я с предстоящей вышины,
Которою равнина моя стала, –
Посланец среднерусской тишины,
Посланец тишины уже усталой.

Сейчас лишь Тютчев у тебя в гостях,
Другие гости ныне в бездорожье.
Пусть небеса ревнивые простят –
На гору я спускаюсь осторожно.

Наш Тютчев там – у твоего огня,
А с ним не может там не быть Европы…
По козьим тропам Бог ведет меня;
Здесь велики ему и козьи тропы.


***
Зеленый гимн здесь озеро поет;
Оглохший берег озеру внимает.
Вот кораблекрушение мое:
Здесь лодка детства мрачно догнивает.

Но слышу в ближней лунной тишине –
Грядет Создатель на заросший берег;
И при своей сияющей луне
Он в правоту свою опять поверит.

Он сам оглохшим берег сотворил
Для истины – не пожалев об этом.
И вправду – средь смирения светил
И в пустыре звенит без горя лето…

Хоть сгнила лодка, но вода поет;
Поет вода безмолвно, беззаветно.
А кораблекрушение мое
Творец, довольный миром, не заметит.

Я мало где на свете побывал;
Хотел побыть на Берегу Скелетов:
Там океан мудрейший бушевал,
Но от пустыни не было ответа.


  ***
  Быть идеальным не хватило сил;
  Я лишь в молитве знал, наверно, меру.
  Ты и прощал меня и возносил;
  И утверждал мне втайне мою веру.

  Цвели цветы не сами по себе,
  Здесь не случайно и звезда горела:
  Она сияла вслед моей судьбе,
  А впереди судьбы – пустыня пела…

 
  ТРУБА СТРАДИВАРИ
  Над сумрачной Европой пролетая,
  Архангел вдруг сломал свою трубу.
  И помрачнела песня золотая,
  Что мир звала на вечную борьбу.

  Архангелы протяжно горевали;
  И сам Всевышний тайно слезы лил.
  Из рая вынес скрипку Страдивари,
  Чтобы посланец звук не обронил.

  Оглохшее от битвы мирозданье
  Не слышало рыданье о себе.
  И потому скрипичное страданье
  Вернуло глас архангела – трубе…

  Мы битву до сих пор не миновали –
  И в лунной мастерской огонь горит:
  Архангелу усталый Страдивари
  Трубу в раю бессмертно мастерит.


  ВЕРГИЛИЙ
  Мне Вергилий явился. Об этом
  Зная, жарко сияла луна.
  Ночью вслух за обоих поэтов
  Говорила с собой тишина.

  Тем земля моя неповторима,
  Что сошлись странной ночью на ней –
  Немота отзвучавшего Рима
  С тишиной позабытых полей.

  Смысла этого сна я не понял;
  Был ли скрыт в сновиденье – глагол?
  Просто днем я о Данте вдруг вспомнил,
  Ну а ночью Вергилий пришел.

  Ради встречи прошел путь великий,
  Средь берез тыщу лет проблуждал.
  И меня, как и Данте, – Вергилий
  В запустении сопровождал.

 
  АЛЬГАРРОБО
  В Аргентине дерево блуждало,
  Встретил его мастер, наконец;
  Дерево от боли зарыдало –
  Бренную судьбу отсек резец.

  Альгарробо и сейчас не знает,
  Что оно давно уже – пророк.
  Как изгнанье – вышина Синая,
  Каждый миг здесь вечен и высок.

  Альгарробо на чужой вершине
  Бога ждет; он больше не придет.
  А без Бога кровь Вселенной стынет –
  И изгнанье в вечность не пройдет.

  Времени искусственное бремя –
  Жить, пока жив поднебесный свет,
  И водить неведомое племя
  По пустыне вечно сорок лет.

 
  *** 
  Я однажды в обычной тетради
  Рисовал на лугу озерцо.
  Были травы за озеро рады –
  Ярко мне зеленели в лицо.

  Небо пахло ближайшей грозою,
  Мир тревогою был обуян.
  И не я рисовал – Айвазовский
  Здесь грядущий писал океан.

 
  *** 
  Как кричат соловьи в запустенье!
  Можно ль петь, когда скорбна луна!
  Соловьи здесь забыли о пенье
  Петь умеет одна тишина.

  Тишина петь, рыдая, умеет,
  Тишина – даже шорох куста.
  За поэтов природа немеет,
  Запустения речь – немота.

  Тень отца нахожу в запустенье;
  И безмолвье отца здесь ищу…
  Насторожено стихотворенье –
  С соловьями безмолвно грущу.

  Одичавшей у дома смородины
  Говорливы немые кусты:
  «Мы твой голос – и мы твоя родина,
  И о родине ты не грусти».

  Соловьи здесь забыли о пенье;
  Петь умеет – одна тишина.
  Лишь кричат соловьи в запустенье;
  Можно ль петь, когда плачет луна!..


ПУШКИН В АКЧЕЕВЕ
Может быть, и каким Аракчеевым
Во Вселенной был Пушкин гоним.
Пушкин ехал на ссылку – в Акчеево,
Его вьюга была вместе с ним.

Вьюга песню грядущую пела;
А поэта довез до села
Мой прапрадед на лошади белой,
Что была от той вьюги бела.

По пути они оба молчали –
Так февраль мой язык обретал.
По земле в своей древней печали
Вьюжным снегом архангел летал.

Мои ветлы зимой были строги,
Берегли для меня свой глагол…
Накануне заветной дороги
Пушкин путь мой здесь тайно прошел.

Даль зари здесь как будто от Пушкина;
Мне близка уходящая даль.
С того времени будто – от Пушкина
Мой пророческий вьюжный февраль.


МУРАВЕЙ
Виновна чужою виною –
В моем поднебесном краю
Вселенная вместе со мною
Боль посвятит муравью.

Травою зарос весь край света,
Где мир я разрушил чужой:
Гнездо муравьиное летом
Задел ненароком ногой.

Вселенная звонко поникла –
Печалилась о муравье.
О маленьком, как о великом,
Умеет болеть бытие.


***
Младенцем я свое призванье
Узнал – ты встретился со мной.
Вся жизнь теперь – воспоминанье
Об этой встрече золотой.

От мира отдаляясь выше,
Меня ты с горних мест призвал:
К молитве, чтоб меня ты слышал;
К стихам – чтоб ты не забывал.


***
Гром гремит во вселенской тиши –
Мирозданье ты любишь не втайне.
Грозовой вышины грохотанье –
Это нежность творящей души.

Снова слышу: так Божью любовь
Проявляет гроза молодая.
Громыхая, сверкая, рыдая –
Человека находишь без слов…


***
Вновь на западе солнце ночует;
И вопрос мой по-детски жесток:
Неужели опять не ревнует
Свое солнце горячий восток?

Вижу в западе – землю иную;
Потому и в глухой тишине
За восток на закате ревную
Свое солнце к чужой стороне.

Я забыл о себе – о поэте,
Что любим и вечерней зарей.
Но пока не проходит на свете
Наше общее детство с землей.

Потому я сегодня ревную
В деревенской глухой тишине,
Видя в западе землю чужую,
Свое солнце – к чужой стороне.

А тем временем запад лучится
Мне в лицо и в пустынной тиши…
Средь глуши бы суметь научиться
Божий мир видеть – не из глуши.


***
Беспощаден июль. Высыхает
Мое озеро средь камышей.
Вместе с озером горько стихает
Океан, высыхая, в душе.

Здесь когда-то ждала меня лодка;
Здесь мои бушевали мечты
О великом. А в озере кротком
Будто жили большие киты.


***
Дарована такая высота –
Цветок признал родство со мной на свете.
Нужна лишь совершенству красота –
И лишь цветок мечтает о поэте.

Мне сообщил пророческий восток,
Даруя стихотворческую силу,
Что предок мой – застенчивый цветок,
Украсивший отцовскую могилу.


***
Простая биография моя:
Поля за угасающей деревней,
Пророчески безмолвная земля,
Придуманная мною речь деревьев.

А чья-то биография – война,
Флаг над рейхстагом, покоренье мира.
Но у меня есть близкая луна –
Спустившаяся с неба Божья милость.

Луна сейчас живет в пустых полях;
Давно в полях, мне родственных, я не был.
Здесь светом горним и простор пропах;
Не люди рядом, а земля и небо.

И потому земле и небесам
Слышней моя подлунная молитва.
Еще со мною одичавший сад,
Где перезрела дикая малина.

На свете есть великие края –
Края вождей, пророков и восстаний…
Подходит биография моя
Лишь для стихов – не для воспоминаний.


***
Поэзия белого света –
Прозрачная Божья строка.
И все же рожденье поэта
Порадует Бога пока:

Чтоб пела смиренная лира,
Чтоб пела легко, без труда
О том, что творение мира
Свершилось уже навсегда.

Внимать будут дали глухие,
Заросшие глупым репьем.
Поэт станет мыслью стихии,
Но мыслью – почти ни о чем.

А мысли другой и не нужно –
Нельзя, чтоб не понял репей.
Творение мира в минувшем,
О чем можно мыслить теперь…


***
Вспоминаю, родная газета,
Как еще на границе веков
Ты признала меня – как поэта
По тетрадке наивных стихов.

Мир узнает потом о поэте;
Но и ныне – поэт от сохи
Будто в той же районной газете
Публикую для неба стихи.

Будто при электрическом свете
Мать моя, надевая очки,
Созерцает и ныне в газете
Свет моей стихотворной строки.

Хоть теперь и спасаюсь на свете
При сиянии устных молитв,
Будто небо лишь в прежней газете
Видит эти молитвы мои…

Не забыть мне, родная газета,
Как давно на границе веков
Приняла ты меня – как поэта
Накануне грядущих стихов.


***
Мне сегодня в Тусе одиноко;
Одинок в Иране и поэт.
При луне седеют его окна,
Ведь поэма длится сотни лет.

Древний стих становится ли лучше –
Долгий стих царь-книги золотой?
Кажется, вот точка – полнолунье,
Но луна вновь станет запятой.

Дрогнет изнывающая лира,
Дрогнут вместе с лирою века.
Нету точки у царь-книги мира,
Вся она есть вечная строка.

И мои давно не меркнут окна,
Я как в Тусе – средь своей Руси.
Время меж веками приумолкло;
Я обрел родство с Фирдоуси.

И моя царь-книга не допета,
Мною только начата строка –
Среди книги горнего поэта,
Даже и не начатой пока…


ДЖАЛИЛЬ
Средь моабитской злобной тишины,
Скрипя, перо татарское рыдает.
И кто там пишет, если нет войны?
Никто не пишет, лишь перо – страдает.

Перу осталось только причитать,
Поэта вспоминая, будто сына…
Вновь кровенеет ветхая тетрадь;
Поблизости ржавеет гильотина.


***
И что ж меня так тянет в запустенье?
Репьи, дожди, заросшая река?
Иль предков растворившиеся тени?
Или в избе живущие века?

Ведь только там я нахожусь веками;
И там о невозможном я грущу.
Я там ищу свой философский камень;
Хотя я ничего там не ищу…


***
Мы же знаем, что Зевс не родился –
Миром правит божественный миф.
И средь мифа наш мир растворился;
Мифом стал в горнем взоре наш мир.

Предоставлена общая вера –
Человеку, травинке, звезде…
Беспокойна над морем пещера –
Зевс сегодня рождается здесь.


***
Хотя рябина и не покраснела,
Но слышен ягод предстоящий звон.
Хотя и слово неба не созрело,
Но в это слово мир уже влюблен.

Над миром слышен горний звон глагола.
О чем же торжествует сам глагол?
О том, что мир спасает высший голос;
Или о том, что вновь лопух зацвел?

И что рябина покраснеет скоро,
И что раздастся горьких ягод звон?
И снова зацветет мой красный город –
Я в этот звон заранее влюблен.


ЗОЛОТО МУРЗЫ
Мне приснилось: был кувшин из глины
С золотом мурзы в моем роду.
Клад в саду зарыт был средь малины;
Золото теперь я не найду.

Плачут исторические дали –
Одичал малиновый тот сад.
Может, на земле кувшин украли;
Может, унесли на небеса.

Бытия новейшее творенье
Ныне созревает в звездной тьме.
Жду – с небес свое стихотворенье
Золоту червонному взамен…

Сон мой исторический стихает,
Просыпаюсь от немой грозы.
Вышина, сияя, громыхает,
Дождь идет – за золото мурзы.


2020-2024