Э. Дикинсон. Письмо к А. Рут. Конец 1850-х

Я пишу "Абии" сегодня вечером, потому что прохладно и тихо, и я могу забыть о тяготах и заботах лихорадочного дня, а потом я - ещё и эгоистка, потому что чувствую себя одинокой; некоторые из моих друзей ушли, а некоторые спят - спят на кладбище - вечерний час печален - когда-то это был мой час учёбы - мой учитель ушёл спать, а открытый лист книги и одинокий ученик в школе вызывают слёзы, и я не могу их смахнуть; я бы не стала этого делать, даже если бы могла, потому что это - единственная дань уважения, которую я могу воздать усопшему Хамфри.

Ты уже стояла у могилы раньше; я гуляла там сладкими летними вечерами и читала имена на камнях, и гадала, кто придёт и воздаст мне такое же поминовение; но я никогда не ложила туда своих друзей и не забывала, что они тоже должны умереть; это - моё первое горе, и, действительно, его трудно вынести. Тем, кто так часто скорбит, что дома больше нет, и чьё общение с друзьями осуществляется только в молитвах, должно быть, есть на что надеяться, но когда у непримиренного духа не остается ничего, кроме Бога, этот дух - действительно одинок. Я не думаю, что будет солнце или певчие птицы грядущей весной. Я буду искать раннюю могилу тогда, когда трава зеленеет; мне полюбится звать туда птицу, если она будет звучать нежно, и кроткие полевые цветы, и тихое, жалобное насекомое. Как драгоценна могила, Абиа, когда всё, что мы любим, положено туда, и привязанность тоже хотела бы уйти, если бы потерянные были одиноки! Я постараюсь больше ничего не говорить - мои мятежные мысли многочисленны, а друг, которого я люблю и которому доверяю, теперь должен многое простить. Хотела бы я быть кем-то другим - я бы молилась молитвой "фарисея", но я - бедный маленький "мытарь". "Сын Давидов", посмотри на меня свысока!

Это было давно, когда ты мне писала. Я помню, как падали листья, а теперь падает снег; кто различает эти два понятия? Разве листья - не братья снега?

Тогда не может быть, чтобы прошло много времени с тех пор, хотя я искренне так думала; мы уже не так молоды, как когда-то, и время, кажется, тянется долго. Я мечтаю стать бабушкой и завязать седые волосы, и, кажется, я вполне покорна мысли о старости; без сомнения, ты катаешься на лошадях-качалках в своём настоящем, как в юных снах, - действительно, довольно приятный контраст, когда я заплетаю свои седые волосы, а моя подруга играет со своим детством, две разложившиеся старушки! Где ты, мой древний друг, или моя очень дорогая и юная - как тебе угодно, - может показаться довольно самонадеянным, что я вообще обращаюсь к тебе, не зная, живёшь ли ты здесь, или моя "птица улетела" в тот мир, где сложила крыло. Когда я думаю о друзьях, которых люблю, и о том недолгом времени, которое мы можем провести здесь, а затем "мы уйдём", у меня возникает тоскливое чувство, желание, жадное и тревожное, как бы кто-нибудь не был украден, так что я не смогу их увидеть. Я хотела бы, чтобы вы все были здесь, здесь, где я могла бы тебя видеть и слышать, и где я могла бы сказать: "О, нет", если "Сын Человеческий" когда-нибудь "придёт"!

Недостаточно время от времени, в долгие и неопределенные промежутки времени слышать, что ты жива и здорова. Мне не важно тело, я люблю робкую душу, краснеющую, съёжившуюся душу; она прячется, ибо боится, и смелое навязчивое тело - Прошу, сударыня, вы звали меня? Мы очень малы, Абиа - я думаю, мы становимся ещё меньше - эта крошечная, насекомая жизнь - портал в другую; она кажется странной - действительно странной. Я боюсь, что мы все недостойны, но мы "войдём".

Я не могу придумать другого пути, кроме как для тебя, моя дорогая девочка, приехать сюда - мы отдаляемся друг от друга и даже сейчас говорим, как чужие. Чтобы забыть "meum and teum*", самые близкие друзья должны иногда встречаться, и тогда наступает "связь духа", которая, если я права, есть "единство".

...Ты становишься мудрее меня и обрываешь в зародыше фантазии, которым я позволяю цвести, - может быть, не принося плода, или если их сорвут, я могу найти их горькими. Берег - безопаснее, А, но я люблю бороздить море - я могу сосчитать горькие обломки здесь, в этих приятных водах, и услышать ропщущие ветры, но, о, я люблю опасность! Ты учишься контролю и твердости. Христос Иисус будет любить тебя больше. Боюсь, он не любит меня совсем! ...Пиши, когда захочешь, мой друг, и забудь всё неправильное здесь, ибо как эти несколько несовершенных слов для полного общения духов, так и эта маленькая головокружительная жизнь для лучшего, жизни вечной, и чтобы мы могли прожить эту жизнь и быть наполненными этим испытанием общения, я не перестану молиться.

Э.

Эбби навещала тебя, и ты прекрасно провела время. Я знаю, как ты говорила, как просыпалась, и видела, как усталые веки опускались, теряли сознание, падали. О, вы обе спите, и твоя рука крепко сжимает руку Эбби. Я стою у любящей молодой кровати и думаю о "Младенцах в лесу" - больших младенцах - те, о которых мы слышали, когда были маленькими - я кажусь себе малиновкой, укрывающей тебя листьями - Младенцы, которыми мы были, похоронены, и их тени бредут дальше. Эбби сейчас лучше - она только что нанесла ещё один визит - своего рода дружеская экскурсия среди своих родных и близких. Кажется, она лучше и умом, и телом - под этим я подразумеваю более сильную физически и более бодрую душой. Интересно, почему головные боли Эбби не угнетают её больше - она терпит и сносит их, как мученица.

Я вижу Эбби очень редко; она не может приехать ко мне, и я хожу так далеко не часто, и, возможно, это хорошо и к лучшему. Наши судьбы выпали на разные места; возможно, мы могли бы не согласиться. У нас разные взгляды на жизнь, наши мысли не жили бы вместе, как раньше, когда мы были молоды - как давно это было! Она больше женщина, чем я, потому что я так люблю быть ребёнком - Эбби - святее меня - она делает больше добра в своей жизни, чем я когда-либо буду в своей - она ходит к бедным, она закрывает глаза умирающим - её будут хранить в памяти, когда я уйду и забуду. Не думайте, что мы - больше, чем друзья - хотя "серебряная нить ослабнет", "золотая чаша" не сломается. Я так свободно говорила об Эбби, потому что мы втроём были друзьями, потому что я верю, что мы втроём - друзья и встретимся в блаженстве вместе, потому что золотые звенья, хотя и потускнели - не менее золотые, и я люблю держать их в руках и видеть, как они сияют на солнце; Мы с тобой тоже порой похожи больше, чем мы с Эбби, и имя каждой из нас дорого и бережно хранится друг другом.

Не скажешь ли ты, что ты думаешь об Эбби - я имею в виду её сердце и разум - когда ты напишешь мне. Я думаю, это - вольность, которую друг может позволить себе с другом, нисколько не умаляя того, что нам нравится или что мы любим. И расскажи мне о ком-нибудь ещё - о чём она думает и что делает, и помнит ли она ещё "давнюю-предавнюю" любовь, и вздыхает ли, вспоминая, чтобы не было больше такой же правды - "печальные времена, сладостные времена, двое детей в школе, но одно сердце" - трое детей, и рассказ был бы правдивее.


late 1850

I write Abiah to-night, because it is cool and quiet, and I can forget the toil and care of the feverish day, and then I am selfish too, because I am feeling lonely; some of my friends are gone, and some of my friends are sleeping - sleeping the churchyard sleep - the hour of evening is sad - it was once my study hour - my master has gone to rest, and the open leaf of the book, and the scholar at school alone, make the tears come, and I cannot brush them away; I would not if I could, for they are the only tribute I can pay the departed Humphrey.

You have stood by the grave before; I have walked there sweet summer evenings and read the names on the stones, and wondered who would come and give me the same memorial; but I never have laid my friends there, and forgot that they too must die; this is my first affliction, and indeed 'tis hard to bear it. To those bereaved so often that home is no more here, and whose communion with friends is had only in prayers, there must be much to hope for, but when the unreconciled spirit has nothing left but God, that spirit is lone indeed. I don't think there will be any sunshine, or any singing-birds in the spring that's coming. I shall look for an early grave then, when the grass is growing green; I shall love to call the bird there if it has gentle music, and the meekest-eyed wild flowers, and the low, plaintive insect. How precious the grave, Abiah, when aught that we love is laid there, and affection would fain go too, if that the lost were lonely! I will try not to say any more - my rebellious thoughts are many, and the friend I love and trust in his much now to forgive. I wish I were somebody else - I would pray the prayer of the "Pharisee," but I am a poor little "Publican." "Son of David," look down on me!

'Twas a great while ago when you wrote me, I remember the leaves were falling - and now there are falling snows; who maketh the two to differ - are not leaves the brethren of snows?

Then it can't be a great while since then, though I verily thought it was; we are not so young as we once were, and time seems to be growing long. I dream of being a grandame, and banding my silver hairs, and I seem to be quite submissive to the thought of growing old; no doubt you ride rocking-horses in your present as in young sleeps - quite a pretty contrast indeed, of me braiding my own gray hairs, and my friend at play with her childhood, a pair of decayed old ladies! Where are you, my antique friend, or my very dear and young one - just as you please to please - it may seem quite a presumption that I address you at all, knowing not if you habit here, or if my "bird has flown" in which world her wing is folded. When I think of the friends I love, and the little while we may dwell here, and then "we go away," I have a yearning feeling, a desire eager and anxious lest any be stolen away, so that I cannot behold them. I would have you here, all here, where I can see you, and hear you, and where I can say "Oh, no," if the "Son of Man" ever "cometh"!

It is not enough, now and then, at long and uncertain intervals to hear you're alive and well. I do not care for the body, I love the timid soul, the blushing, shrinking soul; it hides, for it is afraid, and the bold obstrusive body - Pray, marm, did you call me? We are very small, Abiah - I think we grow still smaller - this tiny, insect life the portal to another; it seems strange - strange indeed. I'm afraid we are all unworthy, yet we shall "enter in."

I can think of no other way than for you, my dear girl, to come here - we are growing away from each other, and talk even now like strangers. To forget the "meum and teum," dearest friends must meet sometimes, and then comes the "bond of the spirit" which, if I am correct, is "unity."

. . . You are growing wiser than I am, and nipping in the bud fancies which I let blossom - perchance to bear no fruit, or if plucked, I may find it bitter. The shore is safer, Abiah, but I love to buffet the sea - I can count the bitter wrecks here in these pleasant waters, and hear the murmuring winds, but oh, I love the danger! You are learning control and firmness. Christ Jesus will love you more. I'm afraid he don't love me any! . . . Write when you will, my friend, and forget all amiss herein, for as these few imperfect words to the full communion of spirits, so this small giddy life to the better, the life eternal, and that we may live this life, and be filled with this try communion, I shall not cease to pray.

E.

Abby has been to see you, and you had the happiest time. I know how you talked, and wa[l]ked, and I saw the weary eyelids, drooping, fainting, falling. Oh you are both asleep, and your hand is fast in Abby's. I stand by the fond young bedside, and think of "Babes in the Wood" - large babes - the ones we hear of were small ones - I seem to myself a robin covering you with leaves - the Babies we were are buried, and their shadows are plodding on. Abby is better now - she has just made another visit - a kind of friendly tour among her kith and kin. She seems better in mind and body - by which I mean stronger physically, and more cheerful in mind. I wonder that Abby's headaches do not depress her more - she endures and bears like a martyr.

I see but little of Abby; she cannot come to see me, and I walk so far not often, and perhaps it's all right and best. Our lots fall in different places; mayhap we might disagree. We take different views of life, our thoughts would not dwell together as they used to when we were young - how long ago that seems! She is more of a woman than I am, for I love so to be a child - Abby is holier than me - she does more good in her lifetime than ever I shall in mine - she goes among the poor, she shuts the eye of the dying - she will be had in memorial when I am gone and forgotten. Do not think we are aught than friends - though the "silver cord be loosed" the "golden bowl" is not broken. I have talked thus freely of Abby because we three were friends, because I trust we three are friends, and shall meet in bliss together, because the golden links, though dimmed, are no less golden, and I love to hold them up, and see them gleam in the sunshine; you and I, too, are more alike than Abby and I are sometimes, and the name of each is dear and is cherished by the other.

Won't you say what you think of Abby - I mean of her heart and mind - when you write me. I think it is a license which friend may take with friend, without at all detracting from aught we like or love. And tell me of some one else - what she is thinking and doing, and whether she still remembers the loves of "long ago," and sighs as she remembers, lest there be no more as true - "sad times, sweet time, two bairns at school, but a' one heart" - three bairns, and the tale had been truer.


---------
meum and teum* - лат. моё и твоё, концепция отдельных личностей западных наций