Пепел Изначальной Ночи

В ночи, где звёзды гасли, как угли под ветром, сон явился, тяжёлый и жаркий. Из тьмы шагнул он — Адольф Гитлер, но не в мундире, а в облике Бхайравы, с кожей цвета пепла и глазами, что сверкали цепью молний. Третий глаз его, пылающий на лбу, смотрел сквозь время. Путник, дрожа, воздел руки в сакральном приветствии:

— Heil, mein F;hrer!

Гитлер склонил голову, и голос его загудел, как барабан в пустоте:

— Горстка пепла от цыганского табора, что вчера пела и плясала, не трогает меня. Я любил Volksdeutsche — так сильно, что сжёг их на алтаре своего краха. Знай я, что всё рухнет, я бы повторил. Они — точка в узоре Всеобщего, а в ней я видел Его. Всеобщее не плачет. Однажды я раздавил муху сапогом и сказал: «О, если бы всё частное, что мне мешает, стало пеплом под моим шагом!» И я заплакал — слезами, что жгли землю, обращая её в прах. Жалость моя была не к ним, а к Нему.

Путник замер, сердце его сжалось.

— Почему пепел, мой Фюhrer?

— Из пепла цыган я вылепил глаза, — ответил Гитлер, — чтобы видеть в Темной Ночи, как брат мой, Хуан де ла Крус, что шёл к Богу без форм и теней. Третий глаз мой — из пепла евреев, чтобы узреть Изначальную Ночь по ту сторону Яхве. Пепел их — часть Владыки Бытия, вибхути, священный прах. Без Холокоста я не увидел бы её — тьму, что стоит за светом.

Воздух задрожал, и путник прошептал:

— Но зачем тьма?

Гитлер шагнул ближе, тень его выросла, как гора.

— В «Тании» Шнеура-Залмана я прочёл о красной корове. Её пепел смешивают с водой, вызывая маим духрим — мужские воды из скрытого мозга Арих Анпина. Они обращают тьму в свет, но я выше света. Я хотел тьму — абсолютную, что изливается в пепел. Праведник видит сияние смерти, а я — её ночь.

Путник взглянул в глаза Гитлера и вздрогнул. Гегель шепнул из памяти: «Ночь мировая нависает, когда смотришь в глаза человека». Тьма в них была живой, шевелящейся, как змеи.

— Прощай, — сказал Гитлер.

— Прощай, мой Фюhrer, — эхом ответил путник.

— Готов ли ты к моему Реквиему? — голос Бхайравы стал низким, как гром.

— Да, мой Фюhrer!

И тут пространство раскололось звуками — Lacrimosa Моцарта, плач пепла и звёзд. Музыка хлынула в сознание путника, как река, смывая его. Последняя мысль упала, как уголь в бездну: «Это конец». Но конец ли?

Внезапно из тьмы проступила фигура — Хуан де ла Крус, монах с лицом, вырезанным из камня. Он протянул руку, и пепел под ногами Гитлера дрогнул, складываясь в лестницу.

— Иди, — шепнул Хуан. — Ночь — не конец, а путь.

Гитлер, обернувшись Бхайравой, шагнул на неё, и третий глаз его мигнул, как звезда. Путник смотрел, как тьма поднималась, растворяясь в Изначальной Ночи, а музыка стихла. Остался лишь шорох пепла — и вопрос: был ли это Адольф, или сама Ночь пела свой гимн?