И корчилась скорбь от скорбей

Когда моя мама уже не вставала с постели,
Она, озираясь, чтоб вдруг не поймали на слове,
Почти прохрипела, – так шепчутся скрипами ели, –
Сквозь смертный испуг, в муке губы кусая до крови,
Историю эту на грани ухода из жизни.
Жгут память мне слёзы её и дрожат в укоризне…

…Весеннее солнце прорезало чахлым цветочком
Землистое небо, остывшее в жуткую зиму.
Из дома на площадь шла женщина с маленькой дочкой,
Худая, как тень, за блокаду привыкшая к дыму.
Но дым в этот день был иным – удушающим, резким,
Казалось, что воздуха мало иконам и фрескам

В соборе на Заячьем острове…
                В запахах смерти,
Витающей всюду, стыл в ужасе Сытнинский рынок:
Свозили останки в лохмотьях и строили клети,
Гробы, громоздя друг на друга, без слов, без волынок;
Гниющие трупы несли из дворов и из парков.
И стало ещё в не оттаявшем городе жарко…

Сжигали покойных – так надо – и пламя сжирало
Умерших, убитых, лизало гробы, как поленья…
И корчилось скорбь от скорбей и задрала забрало,
Как рыцарь, упав на колени, просила прощенья
У мёртвых, но снова несли и несли Ленинградцев –
Чтоб вновь умереть им, сгорая в огне, но не сдаться!

Девчушка, застыв, цепенея, на пламя глядела.
Вдруг, – видно от жара, – как будто от боли сжимаясь,
Покойник поднялся и сел, а горящее тело
В гробу шевелилось и корчилось, в прах превращаясь.
Промолвила женщина дочке: «Идём же, родная,
Смотри, не смотри же на это...»
                …«Как будто со дна я»,–
Сказала мне мать, – «Жажду вынырнуть к жизни для жизни
С тех пор, но сидящий в гробу, не даёт мне покоя:
Всё смотрит мне в душу сквозь годы и в пламенной тризне
Качает своей головою… Вот горе какое!
Но только прошу – никому не рассказывай это:
Нельзя же так с мёртвыми…»
                …Минули многие лета

С того разговора, но часто встаёт предо мною
Болезная мама моя, шепчет снова и снова:
«Нельзя же так с мёртвыми, дочка…» И над тишиною
Взрывается плач: «Никому не скажи ни полслова…».
Но чувствую – надо кричать и кричать во всё горло,
Чтоб мразь равнодушия истину грязью  не стёрла.


… Чадящее пламя спасало от тьмы эпидемий,
Собой заслонив тех, кто выжил в бомбёжки и в голод.
«Нельзя же так было…» – напишут пятьсот академий
Добавив неправды, черня мой прекраснейший город,
Историю, совесть, любовь – ищут чёрное в белом.
Огонь Пискарёвки – страж памяти. Мир – под обстрелом.
 07.03.25, 02.04.25

Фото из интернета