Иероглифы души Василия Розанова

Под крестом, перед Осирисом: Иероглифы души Василия Розанова

Есть имена в философии, что подобны гладким, отполированным камням – их приятно держать в руках, их место в общей мозаике ясно. А есть имена – как необработанные кристаллы с острыми гранями, мерцающие внутренним, беспокойным светом. Таков Василий Розанов. Его мысль – не система, а поток; его вера – не догма, а кровоточащая рана и одновременно – неутолимая жажда. И ключ к этому лабиринту души – возможно, в одной из самых скандальных и пронзительных его фраз, брошенной словно вызов и небу, и земле: «Кому, как вы думаете, я молюсь... Христу?... я молюсь Осирису».

Это не просто эпатаж, не игра ума. Это – код доступа к глубочайшим пластам его бытия, к его отчаянному поиску смысла там, где христианская традиция, как ему казалось, оставляла лакуны. Почему Осирис? Древнеегипетский бог растерзанный и воскресший, владыка загробного мира, символ не столько смерти, сколько непрерывности жизни через смерть, бог плодородной нильской земли, вечного возвращения. В нем Розанов, одержимый темой пола, семьи, рождения, «святой плоти», находит то, чего ему недоставало в аскетическом, порой бесплотном, как ему виделось, свете Голгофы. Осирис – это бог цикла, бог земли, бог, чье царство не только после смерти, но и в самой пульсации жизни, в ее темных, плодоносящих глубинах.

Парадокс Розанова в том, что его влечение к Осирису – это не столько отказ от Христа, сколько попытка объять всю полноту бытия, включая его языческую, теллурическую, «египетскую» ипостась. Он словно говорит: воскресение духа – это великая тайна, но тайна рождения, тайна плоти, тайна смерти как части вечного круговорота – не менее велика и божественна. Его молитва Осирису – это молитва о святости самого жизненного цикла, о признании божественности не только в духе, но и в крови, в семени, в материнской утробе, в тлении, из которого рождается новая жизнь.

Эту же логику он переносит и на эстетику. Размышляя о древнеегипетской красоте, Розанов видит не просто стиль, не набор канонов. Он прозревает в ней философию, застывшую в камне и золоте. Египетское искусство для него – это искусство, созданное перед лицом Вечности. Его красота не боится смерти, она впитывает ее, преодолевает ее не отрицанием, а признанием и ритуальным оформлением. Статуя фараона, саркофаг, иероглиф – это не изображение мгновения, а попытка зафиксировать вечное, перевести бренное на язык нетленного. Красота здесь неотделима от метафизики; она – форма, в которую облечена мысль о бессмертии, достигаемом через ритуальную трансформацию самой смерти. Это красота, осознающая хрупкость бытия и именно поэтому стремящаяся к монументальности, к покою вечности. Розанов, со своим «опавшими листьями», фрагментарным, интимным письмом, кажется антиподом этой монументальности, но внутренне он ищет того же – прорыва к вечному сквозь сиюминутное, освящения «малого» через его связь с «великим» циклом Осириса.
И вот – сама молитва. Это акт философский, почти перформативный. Молясь Осирису, Розанов не просто обращается к божеству. Он:

             1. Ищет Идентичность. Он пытается собрать свое расколотое «Я», примирить в себе русского православного мыслителя с язычником, ощущающим священный трепет перед силами земли и рождения. Осирис становится зеркалом для той части его души, что не находила полного отражения в византийской иконе.
             2. Выражает Страх и Надежду. Это крик смертного существа, стоящего перед бездной небытия. Но надежда, которую он ищет у Осириса, – это не только на личное спасение души, но и на продолжение рода, на бессмертие через детей, через плоть, через вечный цикл природы. Это надежда на то, что смерть – не обрыв, а лишь поворот реки жизни.
             3. Осуществляет Трансгрессию. Он переступает границу дозволенного, смешивает регистры, бросает вызов монополии одной Истины. Его молитва – это бунт против однозначности, утверждение права на собственный, сложный, противоречивый диалог с Божественным, каким бы именем оно ни называлось. Он ищет Бога не только на небесах, но и в черной земле Египта, в разливах Нила, в самом акте зачатия и рождения.

Значит ли это, что Розанов отрекся от Христа? Скорее, он пытался совершить немыслимый синтез, удержать в своем сознании оба полюса – Голгофу и Абидос, Крест и Анх, Логос и Плоть. Его душа была ареной этой титанической борьбы и попытки примирения. Осирис для него – не замена Христу, а дополнение, другая ипостась Божественного, отвечающая за те аспекты бытия, которые, как ему казалось, ускользали от традиционного христианского дискурса.

Молитва Осирису – это иероглиф души Василия Розанова. Загадочный знак, указывающий на его вечный поиск целостности, на его попытку объять необъятное – жизнь и смерть, дух и плоть, христианскую надежду и языческую витальность. Он не дал ответов, но оставил вопросы, обжигающие своей искренностью и дерзостью. Молясь Осирису, он, возможно, молился о праве человека быть сложным, противоречивым, ищущим Бога на всех путях, даже тех, что ведут через сумрачные аллеи древних мифов, к растерзанному и вечно воскресающему богу Нила. И в этом поиске, в этой молитве – вся трагедия и все величие его уникальной философской одиссеи.